Стюарт Дайбек (1942) - американский поэт и писатель.
Она проводит мочалкой по его спине
и скребёт до тех пор, пока его кости
не начинают светиться внутренним светом
фарфора, и когда его волосы,
обрамленные ореолом, превращаются
в пену,
он зажимает нос и погружается
в мыльный
мрак, уши наполняются сигналами,
которые трубы передают,
как микрофоны.
Мальчик слышит другой город, тот,
что внизу, где вьётся ветер,
когда он не воет,
слышно, как Чистилище бурлит
в канализационных люках, река уносит
души в подземный мир,
завтрашние новости орут на перекрёстке
метро и канализации.
Если бы он случайно глотнул здесь,
вода была бы на вкус как серебро
из глаз мертвеца.
Наверху немая официантка-эмигрантка,
которую он тайно обожает, поёт
обнажённой в душе "Молодожёны
из Мексики",
ярость из-за денег, по соседству
новорождённый вопит, как Чёрная Мария,
в то время, как в потайной комнате
сумасшедший старик не перестаёт
повторять: "черт возьми, черт возьми"
И мальчик выныривает подышать
свежим воздухом, глаза горят, промытые
волосы шелковистые, руки
сморщенные, как чернослив, говорит Бусба.
Над головой голая лампочка запотевает
от пара.
Она выдергивает пробку, слив поглощает
водоворот серой воды из ванны.
Пора ополоснуться, пока вода не засосала его,
постоять по щиколотку, покрытый лаком цвета
слоновой кости,
тлеющий перед струящимся краном.
Прохладная струя, под которой Бусба
вымыла его,сначала осторожно спереди,
а затем сзади так, как никто
другой его никогда не помоет.
Луна, должно быть, тоже затуманена
над запотевшими лампами, которые
отражаются в мраморном стекле.
Он в поте лица рисует абстракцию,
рисуя пальцем ночь,
в то время как Бусба вытирает полотенцем
волосы,
словно оживляя утонувшего моряка,
которого милостиво вернуло море.
Не волнуйся, Бусба, твой внук чист
к субботнему вечеру:
уши, пупок, ногти осмотрены, зубы
незапятнанные, очищен, поскольку крещение
покидает душу, достаточно чистую, чтобы спать,
как повелишь ему,
с ангелами он чище, чем когда-либо снова.
Bath
She mops a washcloth down his spine and scrubs
until his bones glow with the inner light of porcelain
and when his Haloed hair bursts forth into foam
he holds his nose and dunks beneath the soapy gloom
ears flooding with signals the pipes transmit like
microphones.
The boy can hear another city, the one below where
wind coils when it isn't howling, one can hear
Purgatory boil up through the manholes, a river flushing
souls into the underworld, tomorrow's news bawled at the
crossroad of subway and sewer.
If he were accidentally to swallow here the water would
taste like silver off a dead man's eyes.
Upstairs, the mute emirge waitress he secretly adores
sings naked in the shower, the newlyweds from Mexico.
Rage about dinero, next door a newborn wails like
a Black Maria, while in a hidden room, a crazy old man
won't stop repeating "the goddamn, the goddman!"
And the boy comes up for air, eyes burning, rinsed hair
silky, his hands wrinkled, Busba says, as prunes.
Overhead, the bare bulb fogs with steam.
She jerks the plug, the drain gulps a vortex of gray
bathwater.
It's time to rinse before it sucks him down, to stand
calf-deep, lacquered with ivory, smoldering before
a faucet that trickles.
A cool stream at which Busba washed him first gently
in front and then behind in a way that jo one else
will ever wash him.
The moon, too, must be fogged above misted lamps that
bleed into reflection on the marbled pane.
He swipes abstraction in the sweat, finger painting
night while Busba towels his hair as if reviving
a drowned sailor the sea graciously returned.
Don't worry, Busba, your grandson is clean for Saturday
night: ears, navel, nails, inspected,teeth unstained,
cleansed as baptism leaves the soul, pure enough to
sleep - as you instruct him with the angels, cleaner
than he'll ever be again.