Искусство мучить дерево, чтобы именно посредством этого мучения увеличить продолжительность его жизни, — одна из причуд древних японцев, которую подхватили те, кому любопытны тайные законы мира и действие его закулисных механизмов, и со рвением преступной страсти разнесли по другим векам и меридианам. На днях я посетила узилище для деревьев, узнала хобби, гордость и стыд одного садовника, в свободное время садиста и философа. Узилище оказалось, правда, светлой и влажной оранжереей, где на стеллажах, в больших и малых горшках, теснились кустики, подвергавшиеся пыткам. Терпя обращение по науке, обрубание и скручивание корней, подрезку или переплетение веток, обеднение почвы или сокращение полива, деревья, которые на воле раскинулись бы на многие метры, корчились тут впритирку друг к другу на тесных полках. Но то, что они теряли в пространстве, с избытком возмещалось во времени. Искривлённые ветки, корни после ампутации, обезвоженная кора оказывались вдвое-втрое живучее, тщедушные листья больше не опадали, оскудевшие соки много позже останавливали свой ход. Деревьям, которые на природе прожили бы счастливо и горделиво несколько десятков лет, предоставлялась возможность страдать долгие века, целое тысячелетие.
Я обернулась к мучителю — посмотреть, нет ли на его лице злорадства. Нет. Скорее он казался больным, подверженным тем же мукам, что и растения, заворожённым видимостью бессмертия, которое так опрометчиво затеял. Какая же связь между страданием и бессмертием? — подумала я, призвав себя ему на помощь. Почему эти бедные терзаемые растения медлят умирать, когда, судя по всему, им следовало бы поторопиться? Как объяснить тот факт, что боль консервирует и мучение укрепляет, и, далее, как объяснить этот выигрыш во времени, эту победу, бремя которой тяжелее, чем поражение?
Нет, мне нечем было ему помочь. Это он помог мне, предложив в назидание такой ёмкий символ и столкнув со страданиями на примере ботаники. Он, своими опытами на растениях выясняющий зависимость между болью и бессмертием, противоречил естественным законам все же меньше, чем я, самомучительница, в распоряжении которой только оптимизм, основанный на слепой вечности Гомера. Тем более что в любую минуту какая-нибудь шальная бомба могла пресечь и существование истязаемых, и мои добровольные муки; тем более что обещанная вечность не устраняет вопрос: а не идёт ли речь об одном и том же количестве жизни, которое можно пролететь стремительно, сгорая, или растянуть, разредить до бесконечности?..