Плюгавой усталостью бредя,
вываливая режимы и амуниции,
в бесследной стране,
в гомеопатичных словах
и перезрелых свободах
куда-то несётся
захлёбывающаяся временем и местонахождением,
Справедливость,
проданная оптом,
заложенная в ломбард этики,
заблеванная, в одной тельняшке, без трусов
ноет и ноет, пуская слюни,
лежа на грязном сене
в амбаре абсолютных истин,
покрытая собственным дерьмом сожалений
и пересчитывает серебряники с недовольным рылом,
принесенные с блошиного рынка,
как украденные свечки с ритуального круга.
Что такое одна минута
для Справедливости
и для её вранья?
Моя колода сведена к абсурду,
она – пуста.
Она напоминает снег в конце зимы,
рощу, готовую к пожару,
мимолетный дазайн в аэропорту,
блеф, иронию и стендап на костях
в переполненной отсутствием зале,
в зеленой блохастой электричке,
в мотивационном бреду спикера подсознания,
в хардкоре живой воды,
в диалектике мертвых смыслов и обособленных разочарованиях,
в честном до мозга костей финале
моей мизантропической пьесы.
И, поверьте, этот императив встречается
в каждой болезни.
Но время спускаться ниже.
Лифт идёт только в рай.
Отпустите меня на балкон,
я хочу посмотреть на замок,
он словно покинутый дом,
смотрит всегда на Запад с Севера.
На Болванке расклеиваю листовки:
«Ревенант на неделю! Зовите!»
Молекула осознает себя таковой лишь на чужой орбите
и вычисляет смысл своего бытия,
запароленный перверсией,
запорошенный всяким словом,
сказанным вопреки его месту
в предложении, что подчиняется
правилам определённого языка.
Ночь сводит меня с ума
блистаньем своей поэзии.
Наедине с бездарностью, вином и брит-попом,
в диапазоне между
злом и законом
изучаю антропометрию истории,
кто, кому и когда делал больно – «зачем» не интересует,
смотрел как войны и коммисарьё
делали этот мир прекрасным.
Я разделяю добро и зло,
они оба ослепительно ужасны
и лживы, и глупы,
но отдаляются, как страны
в предметном споре о необходимости войны.
Наедине с насилием и виной. Страницы
над книгой, случая над событием
и безличия над Иокастой –
делаю вывод, что всё-таки единица
оправдывает массу.
Пока за окном шумит океан багровый...
История может только вершиться,
и то, что мы к этому не готовы – никак не оправдывает потребителя!
и не должно затемнять конфликт.
Я заканчиваю свою книгу, которая,
на самом деле – древнеегипетский манускрипт,
и откладываю авторучку в багажник.
На границе. Верхний Ад.
И пустой бумажник. А за мной
Морок, Венера, Содом и Голод,
химеры и их настоящие имена.
И входит в разрушенный старый город
любви моей ЧВК.
<1-10 дек.>