Вчера я охотился со своими псами на волка. Люблю я конную охоту с борзыми, это немного напоминает мне родной край. Только вот кусты здесь какие-то худые. Да и лес. Какой там лес! Подлесок да и только! Толи дело у нас- дубы столетние, ведающие многое. Кедры, небеса подпирающие. И зверье- не то что местные щенки- зверье наглое, задиристое. Эх,тоска...
Каждый раз, закрыв глаза, воскрешаю я в памяти нашу милую, старинную усадьбу. Я точно вижу ее перед собой. Вот конюшня, в которой бьют копытом наши чистокровные кони. Вот псарня, где подвывают борзые. А вон та махина с мавританскими куполами – это старинная теплица.
Помню, как поутру, скакал я верхом на горячем тракенце по заливным лугам, распугивая припозднившихся с ночной сходки лягушек и рыб... Господи, Господи! Как там было хорошо! Как вольно дышалось, как наполняло душу весеннее солнце и вольный ветер. Где же это все? И почему каждый раз я не могу удержать в груди сладкого умиления, которое в глубине души еще шевелит мои детские воспоминания?
Здесь, в Венеции в этой зловонной клоаке мироздания, превозносимой дешевыми рифмоплетами, я теряю себя по каплям. За моей судьбой следят не один глаз и не одно ухо. А я даже не знаю, что это. Вдруг у меня нет никакой судьбы?
Тяжела доля изгнанника. Тяжела доля того, кому есть что терять. Я, урожденный великий князь, с роду знавший лишь шелка и бархат одежд да серебряную посуду прозябаю теперь здесь, в этом европейском омуте. Где люди одной крови с тобой пьют шампанское за инкрустированным перламутровой плиткой столом, где говорят на том же французском и даже протягивают руку дружбы, платя за постой обещаниями, которые скорее всего невозможно выполнить.
Вот так и мистер Тревис. Я зову его Тревор, по имени, хотя, полагаю, что имя его подделка, как и бриллиант в его перстне. Тревор- агент британской разведки, моложавый, прилизанный фигляр, с актерскими усиками. По его паспорту он на несколько лет старше – ему пятьдесят четыре. Этот человек каждый раз появляясь, вызывает во мне волну глухой гадливости, вплоть до отвращения. Его никогда не пугают ни смерть, ни болезни. Он приходит ко мне или утром или около полудня, садится в старое кресло, потирает свои мерзкие, потные ручки, покашливает. Я понимаю, его задача завербовать меня. За сто тысяч фунтов я сяду к нему в машину и уеду вместе с ним в Лондон.
А может даже сделаю его своим человеком. Мечты, конечно. Бред воспаленного сознания.
Тревор предлагал мне не раз, основать " правительство в изгнании", при условии, что я- стану его главой, как единственный уцелевший представитель императорской фамилии. Я-то, конечно осознаю, что моя роль во всей этой истории , не более чем роль марионетки спецслужб. Давеча он вышел с мной на откровенный разговор и так разговорился, что прямым текстом сказал, что если их план сработает и самодержавие в моей стране восстановится, то я , буду править под их, британским протекторатом.
И эта перспектива, почему то кажется мне еще более унизительной, чем прозябание мое здесь. Так то у меня хотя бы сохранены остатки чести и свободы.
Бездеятельность порой, страшнее войны. В тот миг, когда мы беремся за оружие, наш ум темен, как ночное небо, и наше сердце окаменело. А когда руки твои пусты, и лишь потоки мыслей мчатся в безумном хороводе в минуты ночной бессонницы, то сердцу твоему угрожает позорная и непобедимая опасность. Но ты можешь избежать этих бед. Пуститься в разгул, кутеж, или как я- блуждать с ружьем и собаками по местным болотам. С одной стороны это требует слишком больших сил. Они выжимаются из тебя, не давая ни прохлады, ни отдыха. Но там где изнурено тело, то и разум отключается, выбрасывая то, что грызло его долгое время.
В четыре по полудни стало очень жарко. Солнечные часы на фасаде соседнего палаццо отбрасывали длинную, синюю тень. В такие моменты мне думалось, что не нужны никакие другие часы, кроме солнечных. Они показывают и время и направление путнику. А все эти шестеренки, цифры- проделки лукавого беса, гонящего дух в пучину лучшего и удобного. Жить надо просто- наслаждаясь шумом ветра, тугой землей под ногами, облаками, плывущими куда то далеко, по необычайно важным, облачным делам. Быть проще, как учил Руссо. Не забивать голову. Слушать. Наблюдать. Ничего не должно мешать простоте.
Вслед за легким шелестом платья пришла Ирина. Мне нравятся ее визиты- такие неожиданные, и от того более приятные. Ирина хороша собой необычайно- высокая блондинка с римским профилем и чуть приоткрытыми алыми губами, она настолько прекрасна, что слова не приходят на ум.
Ирина критически оглядывает мою комнату, открытую дверь на балкон и садится в кресло, слегка подняв подол шелкового темно зеленого платья. Смотрит на меня. В эти минуты она напоминает какую-нибудь печальную донну с портретов великого Да Винчи.
Мы молчим.
Затем она глубоко вздыхает и спрашивает: - Скажи, а может ли быть что-то общее между сектой твоих сумасшедших друзей и католической церковью?
-Причем тут церковь? - удивленно вопрошаю я. У Ирины порой возникают странные ассоциации и не менее странные вопросы.
- А этот, сутулый, который здесь торчит каждый день, он разве не католик?
- Думаю, он протестант. В Англии все протестанты.
- И потому протестуют? Революции до хорошего не доведут- она вздохнула, и раскрыв веер, начала им обмахиваться.- Фуф, жарко!
- Да ну их к лешему, этих санкюлотов- отозвался я и закурил сигарету. Она молча подняла на меня удивленные глаза.
- Кого?
- Ну, санкюлотов, тех французских голодранцев, что казнили Людовика. Сейчас их называют новомодным словом " пролетариат" , но суть от этого не меняется.
- А... Это надо что-то такое замутить, чтобы их жизнь медом показалась, - прошептала она и засмеялась.
- Еще успеется. Вчера я чуть не купил отличного жеребца. У того, мерзавца из Тьеполи, помнишь его? Он вечно ходит в ободранной куртке и воняет чесноком. Но жеребец просто чудо. Ноги, тонкие как струнки, грудь- что твой киль у корабля...
- Так от чего ж не купил?
- Просил он, каналья дорого. А средства наши на исходе. Но конь... сказка а не конь. Чистокровный андалузец.
Интересно, где он его украл?
- Почему сразу и украл? Ты чересчур предвзят к простому народу. Может, просто одолжил...
- Да, конечно. Считай, я уже извинился перед этим торгашом. Но конь то...Такого коня не сыщешь...
- Так что тебе мешает забрать его силой? Ты же помнишь, как твой прадед вырезал целый кишлак за кабардинскую кобылицу!
Я призадумался. Да, мы забыли кто мы есть. Забыли, что мы воины по сути. Если нравится конь или женщина, то настоящий мужчина берет ее силой, а не ноет и торгуется, как меняла. Именно сейчас, рядом с Ириной я осознал так глубоко, как никогда ранее: века цивилизации ослабили нас. Как ослабляют в неволе дрессировщики диких львов и пум- спиливая клыки, вырывая когти, моря голодом. Превращая гордого хищника в тщедушную и замученную костлявую тень. Тень былого величия, удобную всем.
Мы и проиграли поэтому, что стали слишком удобными, робкими, осудили свой боевой дух, под влиянием сладкоголосых отравителей-либералов. Свобода слова, права человека...К дьяволу! Есть лишь право сильного, и любой слабый станет добычей его.
Я резко встал с кресла, и вышел на балкон. Ирина следила за мной широко распахнутыми изумрудными глазами, на торжественно бледном лице.
Зверь, на которого искусственные правила накинули с рождения строгий ошейник, наконец то его скинул и жаждал крови. И она это поняла. Без слов, внутренним чутьем встревоженной хищницы.
Как умеют понимать лишь отличные охотничьи собаки и красивые женщины. Наступало время свободы.
Субботу я провел в глубокой засаде. У дороги к ущелью росли оливы и терновник.
Именно там я притаился с ружьем. Я ждал торговца, настороженно и в тоже время спокойно- как лев, ожидает свою добычу на водопое. Четкого плана у меня не было, поэтому я решил действовать так, как подскажут мои инстинкты.
Я встрепенулся от мыслей, круживших мне голову, когда услышал цокот копыт и болтовню на дороге. Я подполз ближе, и раздвинув ветви присмотрелся. Я увидел крытую повозку, запряженную двумя серыми мулами. На козлах сидел тот самый проходимец, жить которому оставались считанные минуты. Вороной скакун, привязанный сзади повозки, шел высоким и плавным шагом, красотою своею еще больше склоняя меня к преступлению. Но что то было не так. Когда повозка торговца поравнялась со мной, я расслышал еще один голос- мерзкий и до боли знакомый. Ну конечно! Английская разведка и тут успела вперед меня!
От нахлынувшего гнева я заскрипел зубами.
Тревор! Проклятый Тревор! Как он оказался здесь? Неужели шел за мною шаг в шаг, следил? Может он тоже имеет виды на коня? Или, что еще хуже, на меня? Он ведь часто, так же как ты, наблюдал за мной, ходил как шакал по следу. И все это ловушка? Может он читает мои мысли? Черт, какая разница, мне плевать, как он сюда попал, важен только путь к цели…
Я взвел курок, прицелился и выстрелил чуть выше козел. Послышался вопль торговца- видимо я не промахнулся.
Я выстрелил еще раз- уже по мулам. Одно из животных с ревом легло на землю, запутавшись в упряжи. Защелкали револьверные выстрелы со стороны повозки- разумеется, мистер Тревис был готов и к таким сюжетным поворотам.
Поднявшаяся в воздух пыль не давала рассмотреть цели. Тревис не подавал голоса, но выстрелы слышались все реже. Я решил подождать, когда пыль осядет, что бы оценить обстановку. Некоторое время ничего не происходило. Затем, присмотревшись, я заметил в желтом мареве нечто, напоминающее силуэт человека в пальто. Наудачу, я выстрелил по нему, почти не прицеливаясь. Вопль отразился от гор и резанул слух, резко сменясь тишиной. Я ждал.
Прошло более часа, пыль осела, и я все же решился подойти к повозке. Вороной жеребец уже успокоился, и стоял, настороженно прядая ушами. Я потрепал его по шее. Все же надо проверить повозку. Вдруг негодяи еще живы? Тогда мне не сдобровать - доложат в участок и все. Прощай, моя свобода, а то и жизнь.
Держа наготове заряженное ружье, я осторожно приподнял холстину. Нечто, напоминавшее кучу тряпья, скорчилось в углу. Здравствуйте, мистер Тревис! Видимо, после того как я угостил его свинцом, он успел доползти до повозки. Я ощупал его шею- пульса не было. Наверное, англичане будут его искать. Конечно, целый вербовщик канул в лету. Но что его заставило потащиться через ущелье вместе с торгашом? Или это было просто сумасшедшим случаем? Но я в случай как то не верю. В любом случае, трястись всю ночь в телеге было обидно.
Вышвырнув из повозки Тревиса, на потребу диким коршунам и лисицам, я отправился искать торговца. К счастью, этот каналья лег там, где нашла его моя пуля- чуть поодаль валялся он ничком, засунув голову в кусты. Я не стал проверять, жив он или нет, только пустил еще одну пулю, на сей раз в его тупую башку. Эхо разнеслось по ущелью, и напомнило мне горы Кавказа. Теперь следует осмотреть повозку- подумал я.
Первый же ящик, оказавшийся на дне, был набит соломой, из которой торчала шкура пятнистой крысы с отломанным хвостом и обрывком розовой ленты в зубах.
-Зачем им понадобилось возить эту пакость?- с отвращением подумал я. -Ну ладно бы волк, медведь или еще какой зверь - да хоть тигр. Почему вот эта крыса. Да еще с пятнышком на лбу. И к тому же полосатая. Омерзительно. Видимо, какие люди, такие и приоритеты.
Время шло быстро, наступали сумерки. А у меня, после всего пережитого за день наступил сенсорный перегруз. Я чувствовал себя так, как если бы меня два раза придавило бетонной плитой. Мой мирок плыл и рушился на глазах. После эйфории, которую я испытал во время перестрелки, пришла давящая тоска, усталость по истине смертельная. Забыв обо всем на свете, я улегся в повозке, подложив под голову чье то пальто и забылся крепким сном.
Проспал я часов двенадцать, если не больше. Разбудил меня шорох и ощущение чьего то присутствия. Я приподнялся на локте и нащупал ружье, лежавшее у моего бока. В темноте повозки, блестели два глаза.
- Черт, только не хватает волка или еще какой то мерзости- пронеслось в голове. Я поднял ружье и лежа прицелился прямо между глаз. Кто то жалобно засопел в темноте.
-Signore, signore, per favore non spari!- прогнусавил испуганный голос.
- Нola!- ответил я как можно более ласковым голосом, и осторожно встал, держа ружье за ствол, словно не собираюсь причинить вреда ублюдку.- Ноla!
Я подобрался к нему боком, и вылучив удобный момент, развернул ружье как дубину с размаху ударив пришельца вначале в живот, отчего он сломился по полам, а потом прикладом в переносицу.
Слышно было как хрустнули носовые кости. Он что то подвывал, валяясь на полу и закрывая лицо руками. Меня это начинало раздражать. Я ударил снова и снова туда, где должно было находиться лицо. Трещали пальцы, по ним лилась черная, густая кровь. Я бил и бил, раз за разом, пока его голова не превратилась в кровавую кашу.
Я повернулся к выходу и спрыгнул из повозки на землю. Небо было подернуто легкой дымкой, сквозь которую сияла ущербная луна. Я посмотрел на свою добычу- вороного. Его шкура переливалась в молочном свете.
Он выглядел жутковато и красиво. Настоящий конь Сатаны с старинных гравюр. Ветер шевелил его густую гриву, делая силуэт великолепного животного еще мистичнее. Я вернулся в повозку. Перерыв там все, я отыскал высокое пастушеское седло, и направился к вороному. Он медленно пощипывал траву и не обращал на меня никакого внимания. Это было хорошо.
Я оседлал его, отвязал повод и осторожно повел на юг. Пройдя около полуверсты по ручью, что бы замести следы, я вскочил ему на спину. Вороной обернул свою красивую морду, посмотрел мне в глаза и лениво двинулся в сторону леса.
Небо прорезали розовые лучи солнца.
К Ирине я вернулся спустя сутки и застал свою подругу в том же самом состоянии, в каком оставил. Задумчивая, слегка печальная, она скользнула взглядом по моей пыльной одежде, и кажется даже не заметила на ней следы чужой крови.
- Где ты был? Твой англичанин даже не сует нос сюда. Видимо, искать тебя побежал.
Я усмехнулся, вспомнив, как шлепнулся труп Тревиса, когда я вытолкнул его из повозки.
- Ну разве это плохо, что это кувшинное рыло не маячит перед глазами?- ответил я.- тебе сложно угодить. Вот только не надо про англичан. На такой долгий срок из нашего круга меня удалила любовь.
Она непонимающе посмотрела на меня.
- Да, да , любовь. За нее убивают. И я лично в этом деле стреляю без промаха.
И тут она все поняла. В своей ясности она уже не могла сомневаться. Она не спросила где тело, и скольких я отправил в путешествие по реке Стикс.
Мы уплыли через три дня в США.
Вороной был с нами, хоть и пришлось немало отсыпать капитану. К счастью, у нас еще была шкура той самой крысы, которая как выяснилось обладает для американцев большой ценностью. Такие ценные шкуры продают в Нью-Йорке только днем и не больше трех штук за одну покупку. Мы продадим ее и начнем новую жизнь, на каком-нибудь ранчо.
Если и там меня не начнут преследовать чертовы англичане.