В этот год зима была затяжная, солнечные теплые дни закончились. Осенние холодные дожди шли по двое-трое суток, потом переходили то в дождь со снегом, то снег с дождем. Несколько раз снег накрывал Яндову, речку, лес и все поля своим белоснежным покрывалом, но приходило тепло и всё это таяло и снова становилась поздняя осень.
Чекмарь сидел в жарко натопленной избе у окошка и смотрел на Яндову, находящуюся перед его избой, на речку Воронеж, которая была видна из окна его избы, стоящей на крутом, высоком берегу. Было видно на несколько километров большой заливной луг, раскинувшийся за рекой до леса. И когда весной Воронеж разливался, то затопленная перед избой Яндова и заливной луг до самого леса был похож на большую, глубокую, широкую реку и всегда казалось, что вот сейчас на ней появится пароход с большой трубой из которой идёт густой чёрный дым со свистком: три коротких, один длинный, пройдёт мимо его избы и скроется за следующим поворотом.
Эти видения и желания у Чекмаря были с детства, но полая вода заканчивалась, речка входила в своё русло и только лодки Чекмаря, Петрухи и деда Яра плавали по ней и с них ставили верши, вентири, сети и ловили в реке рыбу, кормя ей не только свои семьи, но и всю большую деревню, которая называется Ново-Тарбеево, что в переводе с татарского – Новая стоянка, по преданиям и некоторым данным Мичуринского краеведческого исторического музея. Ново-Тарбеево это большое село, в котором было более пятисот дворов и церковь, в которую ходили жители окрестных деревень, не имеющих своего прихода.
Кот, накормленный и напоенный молоком, сидел у Чекмаря на коленях и тихо мурлыкал, Он любил, когда Чекмарь дома и не отлучается надолго, оставляя ему на несколько дней еды и питья.
Раньше, когда Чекмарь был молодой, он долгими осенними, зимними ночами не сидел без дела, вязал бредни и сети, плёл рыболовные верши и рачевни. За этими занятиями он просиживал допоздна. Жена Елизавета занималась домашними делами, только скотину кормили вместе, а все долгие осенние и зимние вечера занимались каждый своим делом и вели разговоры.
Елизавета устраивалась поудобнее на сундуке, пряла пряжу из овечьей шерсти или вязала носки, варежки, свитера и прочие свои женские безделушки. Иногда ходили к соседям на какой-либо праздник или просто на вечерние посиделки, которые иногда заканчивались далеко за полночь.
Так, сидя у окна, Чекмарь, как в кино прокручивал всю свою жизнь, юность, молодость, службу в армии и Финскую войну, на которую он был призван сразу после её начала, но в самом начале войны был ранен и списан подчистую. Пулю, сидевшую рядом с сердцем, так и носил в себе, врачи решили её не доставать, чтобы не навредить сердцу, так вот и живет с ней уже много лет.
Осенью темнеет очень быстро и дни очень короткие. В окошко кто-то постучал.
«Кого там Бог прислал? Заходи, открыта дверь,» — громко крикнул Чекмарь. Дверь избы распахнулась и на пороге появился Егор Пигун, друг детства и юности, с которым они прошли много километров и годов в юности и молодости по окрестным деревням и сёлам в поисках подруг и невест.
— Заходи, Егорша, сказал ему Чекмарь, — Зачем стучишь, ведь знаешь, что у меня завсегда двери для добрых людей открыты.
— Здорово, Чекмарь — сказал он, разделся и сел на сундук, достал кисет, газету и оторвал от неё клок, стал крутить козью ножку. Егор с войны пришёл с одной рукой, левую он оставил где-то под Прагой, но он одной рукой делал всё, что некоторые не могли и с двумя.
— Ты, Егорша, по делу али так посудачить? — спросил его Чекмарь.
— Да так, потолковать о том, о сем, — улыбаясь, ответил он, — Я, Мишань, проходил мимо Петрухи, стукнул ему в окно, сказал что иду к тебе, чтоб и он подтягивался. Я сказал, чтоб с гармошкой, пущай поиграет, споём что ни-то, как мы бывалоча по всей округе куролесили.
— Да, было дело, Егорша, ответил Чекмарь, глядя куда то за печку, видимо, вспоминая что то.
На улице заиграла гармонь, дверь избы распахнулась, и Петруха хромая ввалился в избу, бодро напевая песню:
«Бывали дни, гуляли мы
Три друга, три брата.
Девчонки нас любили очень,
Открывали нам свои врата.»
Правая нога у Петрухи была деревянная, он её оставил на войне, когда форсировал Одер. Пришёл с войны на костылях и Чекмарь ему соорудил деревянный протез. Петруха на нём ходит, бегает, пляшет Матаню и барыню не хуже тех, у кого целы обе ноги.
— Здорово, Егорша, — и поставив на сундук гармонь, подошёл и крепко обнял друга.
— Дак видались уже, — говорил Егорша, обнимая одноногого Петруху одной рукой.
— Здорово, Мишань, — подошёл он к Чекмарю и они крепко, как и много лет тому назад, обнялись.
— Ну вот, инвалидная команда снова в сборе. Ну, коли пришли, то чичас что нито быстро сообразим, только помогайте мне, — сказал Чекмарь, открыл лазейку в подпол и стал туда опускаться.
Через некоторое время из погреба в больших алюминиевых мисках на столе стали появляться солёные огурцы, помидоры, квашеная капуста, грибы разных видов и в большом алюминиевом тазике мочёные яблоки Антоновки, большой мочёный арбуз, гордость Чекмаря. Он их мочил своим Чекмарёвским способом и арбузы у него в бочках в подполье лежали до нового урожая.
Большой стол был весь заставлен дарами природы и Чекмарь принес большую бутылку, из-под иностранной водки, своей семидесяти пяти градусной двойного перегона, заткнутую пробкой из газеты.
«Это по твоей части,» — сказал Чекмарь Егорше и передал ему. Пигун, не смотря на то, что у него одна рука, владел этим делом гораздо лучше тех, у кого их было две. Егор, держа бутылку в одной руке, зубами вытащил из бутылки пробку. В поставленные в ряд три сталинских стакана (это граненый стакан, в который входит двести пятьдесят грамм), в каждый налил ровно по двести грамм и ни грамма больше, ни грамма меньше. Егор Пигун в округе славился тем, что, сколько бы ни стояло стаканов, он наливал во все поровну, как все говорили тютелька в тютельку.
Друзья взяли стаканы.
«Ну это, Чекмарь, скажи речь за что мы пьём и тому подобное, ну в общем сам знаешь».
Чекмарь, сделав серьёзное умное лицо, глядя куда то за русскую печь, поднял стакан и начал говорить речь:
«Вот мы, други мои, тут родились, тут выросли, женились, завели детей, которые разлетелись в разные города, а мы прошли через голод, холод, через войну, на которой Петруха оставил ногу. Ты, Егорша, руку, а я с Финской пулю под сердцем ношу, но куда нас жизнь не кидала, мы возвращались домой, где мы родились, где лежат в земле наши родители. Давайте, други мои, выпьем за наш родной, любимый наш кров, под которым мы честно прожили свою жизнь и под которым мы, сколь нам еще Господь позволит, проживём».
Речь Чекмаря, как всегда произвела на всех впечатление, и каждый стоял и как в кино прокручивал свою жизнь от рождения и до. Друзья чокнулись и выпили. Семидесяти пяти градусная Чекмарёвская огненным комом покатилась внутрь и разлилась по всему телу. Друзья закусили и долго сидели молча глядя куда то далеко, далеко за лес. Каждый из них вспоминал свою жизнь с малых лет и до сегодняшнего дня.
Тишину неожиданно прервал голос Чекмаря: «Ну что, други мои, загрустили али молодость вспомнили как по округе гулеванили, али что другое. Ну, Егорша, наполни стаканы коли так, негоже нам горевать: живы, здоровы, не считая кое-чего не достающего, а так чего Бога гневить, живём ещё, коптим белый свет, а многих давно ужо нет».
— Это, Чекмарь, — сказал Егор Пигун, держа в единственной руке бутылку, — Тута ровно по пятьдесят грамм на брата осталось, хошь как хошь, но это маловато будет.
— Ну раз пошла такая пьянка, значится надо идтить за второй.
На столе появилась вторая бутылка Чекмаревской, также закупоренная пробкой из газеты. Егор привычным движением взял пробку зубами и в разлитые ровно по пятьдесят грамм добавил во все стаканы по сто пятьдесят, как всегда ни грамма больше, ни грамма меньше.
Друзья встали, чокнулись и Петруха решил сказать речь:
«Вот, други мои, по радио говорят, что-то там то в других тоже местах обстановка сильно накаляется, но это всё у них там буржуев проклятых, а у нас всё хорошо, живём тихо, спокойно, сильна и крепка Советская власть и никто в мире не может совладать с ней. Вот, к примеру, Америка что-то там сказала супротив нас, а Никита Сергеевич, наш, Хрущёв, там у них на ассамблее снял с ноги ботинок: Я, говорит. Вам, да как даст ботинком по столу. Если так ещё будете делать, покажу Кузькину мать и где раки зимуют. Они там замолчали сразу, говорят и сейчас всех спрашивают, что так и есть в России Кузькина мать и где у них раки зимуют? Вот так то. Давайте выпьем за Советскую власть, за Кузькину мать, и за наших русских раков».
Чекмарь порезал мочёный арбуз и все с удовольствием стали есть его.
— А вот ответьте мне, други мои, какая самая наилучшая есть закуска после выпитого стакана? — спросил Чекмарь.
— Конечно мочёный арбуз, — сказал Петруха.
— Нет, не правильно, мочёное яблоко Антоновки, — сказал Пигун.
— Нет, — сказал Чекмарь.
Друзья стали перебирать всё, что было на столе.
— Капуста, — говорил один.
— Нет, — говорил Чекмарь.
— Солёный огурец?
— Нет.
— Солёный помидор?
— Нет.
— Квашеная капуста?
— Нет.
— Соленые грибы?
— Нет, — говорил Чекмарь.
— Ну а что, Мишань, скажи, — сдались друзья.
— Самая, что ни на есть закуска после выпитого хорошего самогона, является солёная селёдка залом, — сказал Чекмарь.
— Это, да, — согласились друзья.
— Жаль, что у нас её нет, сказал Егорша, но в следующий раз с меня селёдка, а с тебя Чекмарь твой лекарственный огненный самогон.
— Хорошо, — согласился Чекмарь.
— А не пора ли нам расходиться? — предложил хозяин избы.
— Мишань, у нас ещё по чукуток осталось, давайте добьем и по хатам.
Все согласились с предложением Егорши. Пигун разлил ровно по пятьдесят, поднял стакан и сказал: «Хочу молвить слово. Вот вы тута всё сказали, а хочу добавить, чтоб мы и дальше вот так встречались, чтоб хотелось и моглось». Тост Егорши всем понравился. Выпили, закусили. Петруха взял гармонь заиграл и запел:
«Бывали дни, гуляли мы…»
Друзья оделись и пошли по домам. Чекмарь вышел проводить дружбанов на крыльцо. Шёл крупными хлопьями снег. Яндова, речка, луга за речкой и лес были все накрыты снегом. Попрощавшись Егорша с Петрухой поковыляли домой. Чекмарь стоял на крыльце своей избы и как всегда любовался происходящим вокруг. Петруха с Егоршей пели:
«Эх снег, снежок. Белая метелица.
Яндову накрыло снегом. Даже и не верится!»
Январь 2024