Ночь замерла. Тревожный треск свечи
В писательской руке, как соглядатай,
Направил взор к разбуженной печи
На рукопись, представшую распятой
И тлеющей в краснющих языках
Углей, неожидавших самосуда.
В глазах творца застыл озноб и страх,
А на губах молитва. Но рассудок
Был трезв и ясен, как февральский снег,
Дремавший за окошком на Никитском.
Огонь же продолжал по буквам бег,
Навек стирая персонажей лица.
И рядом с печкой всхлипывал Семён,
Мальчишка крепостной, свидетель казни,
А Гоголь жадно вперился в огонь
И прожитое всплыло от боязни.