Клочки бумаг валялись у кровати,
С которой Гоголь больше не вставал
С той самой ночи, как в каминном мраке
Он сжёг ненапечатанный роман.
Семён был рядом, тёплою водою
Он разбавлял для барина вино,
Который, перейдя на "вы" с едою,
Не кушал больше вовсе ничего.
Его лечили! Важные светила,
Известные столичные врачи,
Собрались у постели, чтоб могила
Не позвала болящего в ночи.
Одни твердили: "Нервная горячка".
Вторые подытоживали: "Тиф".
Другие: "То кишечник, однозначно".
Иные: "Помешательство". Мотив
Диагноза разнился и метался
В умах довольно признанных Умов,
А Гоголь одеялом закрывался
И вопрошал у мальчика вино.
Врачи больного силой раздевали
И опускали в ванную с водой,
Сопротивлялся Гоголь, но едва ли,
Уже был слаб. Холодною струёй
На голову плескали то и дело,
Пиявок присобачили на нос,
Обкладывали хлебом жгучим тело...
А Гоголь, ну, практически, до слёз
Просил его оставить и не мучить,
Твердил, что сам он хочет умереть,
Что сам избрал себе такую участь,
Что хорошо ему сейчас и впредь.
К иконе Божьей Матери глазами
Был Гоголь обращён. Писать не мог.
А жить и не писать — смертельный камень,
Что тянят душу... И поверить смог,
Что смерть ему — поистине, награда
И отпущенье всяческих грехов,
Покой, освобождение, услада
Без объяснений и ненужных слов.
И ночью крикнув: "Лестницу! Тащите!
Тащите лестницу!!! Подайте мне!!!"
Он смолк. Уснул. И жизни сей обитель
Покинул поутру в спокойном сне.