Кара-Даг был похож на профиль А. С. Пушкина потом на профиль Макса.
А в августе 1820 года молодой А. С. Пушкин увидел Кара-Даг с борта корвета "Або", следуя в Гурзуф. Здесь он сочинил свою первую морскую элегию ("Погасло дневное светило...") и задумал роман в стихах "Евгений Онегин".
Дэвид Залимановский
Давно ,когда я пробовал читать трагедии и комедии древних римлян и греков,я воспринимал это как некое ,ушедшее под землю царство Аида.
Скорее мистическое,чем реальное.Бродя с детства по Крымской Киммерии,увлекаясь стихами Максимилиана Волошина,даже перебирая его личную библиотеку понял,что история жила своей жизнью. Вот его, Макса-пусть переделанный ,Дом поэта.
При входе меня встречала Царица Таиах-майоликовое изображение какой-то мистической женщины.
Так же я смотрел на Нефертити,Кара-Даг.Раньше Кара-Даг был похож на профиль А.С.Пушкина.
-Действительно похож. Потом на Макса.
-Похож ведь?. С какой стороны посмотреть-на кого-то похож.
Позже разобрался что гениальный Макс появился там слишком поздно.
Макс перед революцией был в бегах. Его мама -украинка,купила у разорившихся тюрских племён участок земли.
А раньше вся земля от Мыса Святого Ильи в Феодосии до Отуз принадлежала Одесскому профессору Юнге,который построил природную наблюдательную станцию.
За Кара-Дагом,в Отузах.Меня поразили слова Волошина об исторических следах разных эпох в Киммерии.Позже,увлёкшись изучением археологии Херсонеса,древних захоронений возле Аю-Дага,историей коллекции Шлимана,Раскопками Керченского Митридата я сделал приятный вывод.
Коллекции и ценности навсегда не исчезают-они переходят в другие руки,меняют владельцев. Пропадает то что сгорело.
Как Александрийская библиотека.
Как-то один знакомый (Женя Блистер) привёз из Нижнего Новгорода пишаль-ручная пушка с ядрами.
Оказалось,что она из оружейной Пугачёва. Я её по незнанию не купил. Купил самую большую коллекцию бумажных бонн-денег более 2-х миллиардов. Это почти все бумажные деньги Российской империи.
К сожалению Женя ,имея каталоги, вытащил самое ценное. А мне осталось гордится суммой. Оказалось,что в бумажных деньгах имеет значение подписи и надписи,в которых я не разбираюсь.
Попалась случайно книжечка каталог,выпущенная максимом Горьким.Он оказался самим крупным специалистом по древностям. В революцию с Грабарём,Бенуа,Сидоровым они имели право определять ценность усадеб Рябушинского,Бахрушина,Морозова.
Не забывали и себя. Мадонну Бенуа Леонардо Александр Бенуа продал царю Николаю где-то в 1913 году за 100 тыс. зол. рублей.
Выплатить успели только 13 тысяч-грянула Революция.(См. Дневники К. Чуковского).
Сам Горький "Собрал" 10 тыс книг и около 30-ти тысяч яшмовых ницке и Китайского фарфора. Из-за коллекции (в доме Рябушинского)А.М. и его сыну Максиму ускорили путь,откуда не возвращаются.
Я собрал все печатные каталоги коллекционеров(Сенатора Ровинского,Тевяшова,Ефремова,Бахрушина,братьев Бракар,Феликса Юсупова,-Самая богатая -Дем"яна Бедного(Придворова).
Коллекция Дем"яна хранилась в Кремле. Он жил с общей кухней с И.Сталиным.Меня ожидал печальный вывод:-Зверьков с ценным мехом пускают на шубы и шапки.
Как говорил Шариков-пошьём шубы на рабочий кредит.
Никогда не надо собирать то,что легко отнять.
В результате я стал собирать никому не интересную бумажную коллекцию.
Маша Яковлевна Чапкина-самый крупный специалист по бумажкам написала мне автограф на своей книге:-Самому крупному бумажному коллекционеру,из тех,кого я знаю.
-А Мария Яковлевна провела более 100 аукционов с мужем Сашей (художником)и дочерью Соней(специалисткой о творчеству Бём Елизаветы и её сестры.
Соня закончила Академию у Ильи Глазунова вместе с его ,достаточно талантливым сыном Иваном. Он оформлял историческую композиции Кремлёвских апартаментов Б.Ельцина. Там выставлены и мох 20 гравюр Петровского времени.
Илья воспроизвёл их в книге-имеется с автографом. всю жизнь дружила с Антоновой-директором Румянцевского(Пушкинского )музея.
И отвечала там за отдел личных частных коллекций.Основу коллекциям положил известный собиратель Зильберштейн.
А.А. Сидоров-начальник отдела рисунка и гравюр, потом отец директора Эрмитажа Пиотровский -был с ним знаком через сестёр Весниных..
В.Я. Полонский-соперник по жизни В.Маяковского.
Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр, живет глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский,
Полынный дух и жесткий треск цикад.
А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Окрестные холмы вызорены
Колючим солнцем. Серебро полыни
На шиферных окалинах пустыни
Торчит вихром косматой седины.
Земля могил, молитв и медитаций —
Она у дома вырастила мне
Скупой посев айлантов и акаций
В ограде тамарисков. В глубине
За их листвой, разодранной ветрами,
Скалистых гор зубчатый окоем
Замкнул залив Алкеевым стихом,
Асимметрично-строгими строфами.
Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,
И побережьям этих скудных стран
Великий пафос лирики завещан
С первоначальных дней, когда вулкан
Метал огонь из недр глубинных трещин
И дымный факел в небе потрясал.
Вон там — за профилем прибрежных скал,
Запечатлевшим некое подобье
(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье),
Как рухнувший готический собор,
Торчащий непокорными зубцами,
Как сказочный базальтовый костер,
Широко вздувший каменное пламя, —
Из сизой мглы, над морем вдалеке
Встает стена… Но сказ о Карадаге
Не выцветить ни кистью на бумаге,
Не высловить на скудном языке.
Я много видел. Дивам мирозданья
Картинами и словом отдал дань…
Но грудь узка для этого дыханья,
Для этих слов тесна моя гортань.
Заклепаны клокочущие пасти.
В остывших недрах мрак и тишина.
Но спазмами и судорогой страсти
Здесь вся земля от века сведена.
И та же страсть и тот же мрачный гений
В борьбе племен и в смене поколений.
Доселе грезят берега мои
Смоленые ахейские ладьи,
И мертвых кличет голос Одиссея,
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла,
Провалами беспамятства чернея.
Наносы рек на сажень глубины
Насыщены камнями, черепками,
Могильниками, пеплом, костяками.
В одно русло дождями сметены
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то пришлых рас,
Чей облик стерт, а имя позабыто.
Сарматский меч и скифская стрела,
Ольвийский герб, слезница из стекла,
Татарский глёт зеленовато-бусый
Соседствуют с венецианской бусой.
А в кладке стен кордонного поста
Среди булыжников оцепенели
Узорная арабская плита
И угол византийской капители.
Каких последов в этой почве нет
Для археолога и нумизмата —
От римских блях и эллинских монет
До пуговицы русского солдата.
Здесь, в этих складках моря и земли,
Людских культур не просыхала плесень —
Простор столетий был для жизни тесен,
Покамест мы — Россия — не пришли.
За полтораста лет — с Екатерины —
Мы вытоптали мусульманский рай,
Свели леса, размыкали руины,
Расхитили и разорили край.
Осиротелые зияют сакли;
По скатам выкорчеваны сады.
Народ ушел. Источники иссякли.
Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.
Но скорбный лик оцепенелой маски
Идет к холмам Гомеровой страны,
И патетически обнажены
Ее хребты и мускулы и связки.
Но тени тех, кого здесь звал Улисс,
Опять вином и кровью напились
В недавние трагические годы.
Усобица и голод и война,
Крестя мечом и пламенем народы,
Весь древний Ужас подняли со дна.
В те дни мой дом — слепой и запустелый —
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер —
Фанатики непримиримых вер —
Искали здесь под кровлею поэта
Убежища, защиты и совета.
Я ж делал всё, чтоб братьям помешать
Себя — губить, друг друга — истреблять,
И сам читал — в одном столбце с другими
В кровавых списках собственное имя.
Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил.
Утихла буря. Догорел пожар.
Я принял жизнь и этот дом как дар
Нечаянный — мне вверенный судьбою,
Как знак, что я усыновлен землею.
Всей грудью к морю, прямо на восток,
Обращена, как церковь, мастерская,
И снова человеческий поток
Сквозь дверь ее течет, не иссякая.
Войди, мой гость: стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога…
Со дна веков тебя приветит строго
Огромный лик царицы Таиах.
Мой кров — убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь — их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шепот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!
Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
И ты, и я — мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни ее немой укор.
И сам избрал пустынный сей затвор
Землею добровольного изгнанья,
Чтоб в годы лжи, паденья и разрух
В уединеньи выплавить свой дух
И выстрадать великое познанье.
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет всё — Европа и Россия.
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи…
Ветшают дни, проходит человек.
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днем.
Благослови свой синий окоем.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.