В незаметном прыжке из ниоткуда
он в одночасье захватывает лес,
и среди тысячи других чудес —
он самый главный — воплощенье чуда.
И дробь капели, и хмельная свежесть —
все объяснимо. После долгой спячки
покроются зеленым мачты
огромных бригов на просторах тех же.
Но раньше всех, и без предупрежденья
он выйдет на пригорок придорожный
и с фиолетовым сияньем невозможным
застрянет в памяти приятным наважденьем.
Еще ночами замерзают лужи,
и днем еще не редки хлопья снега,
и всплески не весенней стужи
могут накрыть места его ночлега,
но он, густея бесстрашной синевой,
рвет землю самым нежным манифестом,
сам по себе, а может в знак протеста,
наскучив затянувшейся зимой.
И я, как он, восторгом протестую.
Он пуповина между мною и весной.
Он мог бы быть березой и сосной,
но, как и я, судьбу не хочет запасную.
Здесь и сейчас: поляны, перелески
широкой кистью темно-синей акварели
в живые трансформируются фрески
поверх воспоминаний о метели.