Февраль — сырой, как башмаки в прихожей.
Сезон хандры, смурное бытиё.
Дракон линяет. Лезет вон из кожи,
с неодобреньем смотрит на неё.
Тут есть над чем подумать, право слово.
Чего хотел, чего реально смог?
И вследствие чего такой дешёвый
и странный промежуточный итог?
Не сам себя ли держит на кукане?
И чем теперь утешиться готов
(как говорил один американец),
помимо путешествий и понтов?
.
Хоть цвет прически несколько поблек,
он как-то не собрался в Гваделупу,
и не успел приличный человек
отведать черепахового супа.
Бывал женат. Досаднее всего,
что сей париж не стоил люминала,
но бразильянка юная его
кофейными ногами не сжимала.
И к нашим девам он недоприник,
не надышался миром и сандалом,
хотя, конечно, слышал женский крик
не только в кульминации скандала.
.
Как уверяют древние китайцы,
он мог копать — а мог и не копать:
узоры папиллярные на пальцах
и так сулили масло. Он кропать
умел разнообразные поделки —
весёлое лихое ремесло! -
когда строка летела лёгкой белкой,
а из глагола дерево росло.
.
Он верил, как велел его устав.
Догматы оставляя без присмотра,
не знал ни ритуала, ни поста,
но мог и голодать недели по три.
Он не любил брехливую печать.
Ему уздечки были не по сердцу,
но как-то умудрялся сочетать
черты космополита и имперца.
.
Он люто ненавидел термин «жрать» —
сырую нефть, надежду, судьбы, баксы,
где власть лежит на всём кислотной кляксой,
подшипники истачивает ржа,
и где из глины в пр? клятом гробу
опять встаёт неистребимый Голем…
Как часто он благодарил судьбу,
что не стрелял и слать на смерть не волен.
.
А что любил? Любил дрова колоть,
«чтоб звук был полон». Утреннее солнце
и лунный перламутровый ломоть.
Грозу и снег. Живые волоконца,
протянутые в завтра. Трель щегла,
Тынянова и горные поляны,
и женщину, которая могла
умножить звук и смысл — и быть желанной.
.
И были дети. Многого хотел —
но в лучшей теме он не разобрался.
Он не доделал половины дел,
но он старался.
Он понимал, что жить не однова.
В который раз держа свои же вожжи,
он знал, что долг придётся отдавать,
не здесь, так позже.