Вспорхнули руки виолончелистов,
а следом скрипачей взметнулись кисти,
и белые встревоженные птицы
выщипывают зёрна пиццикато
на поле, размежёванном струной.
И зрителям видно из-за пюпитров
предплечий белоснежных колыханье,
подобных тонким шеям лебединым,
изогнутым над зеркалом воды.
Вот разом замерли, а вот взметнулись к небу,
А я вдавилась в бархатное кресло
во мраке зала и дышать не смею -
так, будто эти руки неземные
из звуков мне вытягивают жребий -
быть мне в миноре, или в си-бемоле
звенеть навстречу завтрашнему утру.
Быть, иль не быть. Офелией безумной
бродить в лесу высоток, вверх бегущих,
и кранов башенных, плутать, и вышек связи,
пока не приютит меня ручей
иссохшей летом, обмелевшей Леты.
Взметнуться ли обученным смычком
поверх дерев, и городов, и кладбищ,
по струнам уцелевших проводов
высоковольтных линий на опорах
и вынуть чистый звук из шума дней,
из нот ополоумевшего мира,
и дать покой усталым городам,
и деревам, и кладбищам смиренным
гармонией смолкающих высот.
Очнуться в кресле бархатном - со сцены
униформист уже уносит микрофоны,
и стулья, и пюпитры, и дыханье
разбредшегося струнного оркестра -
должно, в трамваях едут по домам.