Февральности прокисшее вино
с мехов трухлявых тихо протекало.
Кем были Сен-Жермен и Сирано,
Меня уже ничуть не волновало.
Ни дни высокой моды, ни кино,
Меня пошелохнусь, не смели даже.
Уставившись в немытое окно
Я пялилась на серые пейзажи.
Но вот случилась мартовская стынь,
Ударили нежданные морозы.
И я очнулась в ветренную синь,
Услышав, как скрепят во сне берёзы.
И так мне стало стыдно за пробел,
В моих делах, и мыслях, и заботах!
Румянец живо кожу мне согрел,
А душу неосознанное что-то.
Мартальность,
как модальность номер пять,
Мной овладела силы придавая,
До боли захотелось всё объять,
Взметнулась ввысь познания кривая.
К апрелевости звёздного пути,
Сиреневости смыслов сокровенных…
Но мартовские подлые коты,
Пронзили криком целый ряд Вселенных.
Икаром я низринулась с небес,
С достигнутого уровня «сакральность»,
Чтоб воскрешенья прерванный процесс
Продолжился на уровне «банальность».
Читаю всякий вздор о Сирано.
И разливаю в новые бочонки
Мартальности незрелое вино,
А Сен-Жермен
смиренно ждёт в сторонке.