»ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ГЁТЦА*«
ТРАГЕДИЯ
* Гётц фон Берлихинген (нем. G;tz von Berlichingen) — историческая пьеса Иоганна Вольфганга Гёте, написанная в 1774 году, ставшая первым значительным произведением писателя. Пьеса основана на мемуарах рыцаря, авантюриста-поэта Готфрида или Гётца фон Берлихингена (c.1480–1562), участника Крестьянской войны. Драма имела феноменальный успех, принесла автору славу, сделав его ведущим представителем литературного движения »Буря и натиск« - (нем. Sturm und Drang).
»Имя — знамение«
ПЛАВТ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ГЁТЦ, ВАЙСЛИНГЕН, ЭЛИЗАБЕТ, актеры
РЕЖИССЁР, режиссёр Рудольштадтского театра
МАРИЯ, сестра Гётца
ЗИКИНГЕН, сын промышленника
АДЕЛЬХАЙД, политическая активистка из Бремена
ОЛЕАРИУС, адвокат, агент секретной службы
МЕТЦЛЕР, художник из Оденвальда
ЭЛЬЗЕССЕР, прокурор
Рудольштадт и окрестности, 2020–2022 г.
ПРОЛОГ
ЭЛИЗАБЕТ:
Находят двое, в драмах зачастую,
Друг друга, словно это провиденье,
Где мир готовит им судьбу иную, -
Таких историй больше; представленье
В трагедиях, где счастья миг так краток,
Что двум коснуться даже не придётся, -
Сюжет редчайший, таковых - с десяток,
Похожий ныне воспроизведётся.
В театре нашем, - план директората,
Мы оба роли взяли, что желанны,
Он - Гётц, враг в Бамберге епископата,
А я, - его жена, что лечит раны.
Таков настрой. Но пьесы мы покуда
Не учим, ведь к сему условий мало,
И с нашим счастьем не случилось чуда,
Смотрите сами, что здесь бушевало. (уходит)
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
Первая сцена
Перед занавесом один за другим появляются режиссёр и актеры. Они стоят в медицинских масках на максимальном расстоянии друг от друга.
Режиссёр, Гётц, Зикинген, Вайслинген, Элизабет.
РЕЖИССЁР:
В последний раз разыгрываем «Гётца»
Здесь, в здании, затем - по скайпу только,
Локдаун всюду, с залом нам придётся
Пока расстаться, не пройдя нисколько.
ВАЙСЛИНГЕН:
Так мрачны перспективы, и кто знает,
На долго ли? Что, нет попроще пьесы?
На каждого - три роли, доконает
Такое труппу, - порознь интересы.
РЕЖИССЁР:
Не просто вас назначили на роли,
И всем они подходят идеально,
Закончим диспут, в помощь - силу воли,
Призванье исполняйте досконально.
ГЁТЦ:
Я - Гётц, но я не рыцарь тот ни разу.
Мне очень тяжко, - на разрыв аорты,
Раздвоен будто, словно по заказу,
Далёк мне оптимизм, как все курорты.
ЭЛИЗАБЕТ:
Ты здесь мятежник, тот кто бури ищет,
И шарлатана уличит в подмене.
ГЁТЦ:
Но Гёте текст - коварен, крепко взыщет,
Коль образ не раскрою я на сцене.
Гётц верит в право, пусть - закостенело,
В него плюют героя супостаты,
Средневековье, - глупо, но умело,
Себя зароет, не щадя лопаты.
ВАЙСЛИНГЕН:
Средневековье, Гётц, тебе по нраву,
Отныне - ты теперь его хранитель.
ГЁТЦ:
Готов потворствовать ему на славу,
Не меченосцем, только - как служитель.
РЕЖИССЁР:
Застряли мы, галдёж напропалую,
Куда ни глянь, - пассивность, куча правил,
По Пфальца временам давно тоскую,
Когда я в Эйфеле успешно ставил.
Напомню вновь, хотя вас не щекочет,
Как молвят в Эрфурте, про ротозеев,
Что коли зритель наш зевать захочет, -
Не будет ни театров, ни музеев.
ЗИКИНГЕН:
Отец мне фирму предлагал возглавить,
Но ради денег жить, - пустое дело,
Подмостки страстно я хотел прославить,
Но тщетно здесь, к тому же - надоело.
Звонки по скайпу ставлю на отмену,
Вернётся блудный сын в одном хитоне,
Найти поторопитесь мне замену,
Чтоб не единым Гётц прослыл в Хайльбронне. (уходит.)
ГЁТЦ:
Смоталась тряпка. Как она стенала!
И поболтать то с ним довольно сложно,
Ещё б чего сказал бы, только стала
Тут атмосфера душной невозможно.
РЕЖИССЁР:
Ходили бы без масок, если б дома
Работал каждый, только вот поносим
Повсюду всё и вся мы без уёма,
Поэтому намордники и носим.
Коллеги, проявите солидарность,
Полы слоновой кости - показуха,
Ведь «Sturm und Drang» и ныне не бездарность,
Нам заповедь теперь – решимость духа.
ГЁТЦ:
Всё не приступим к монологу Гётца,
Хочу орать, а тут дела такие…
(срывает маску с лица)
Без мимики - никак, и остаётся
Мне в лес пойти, прощайте дорогие! (уходит.)
ЭЛИЗАБЕТ (теперь уже без маски):
Нет, это смех, и днища все пробиты,
Что мы творим, - не назовёшь игрою,
К тому же рты у всех теперь закрыты,
Без дождика я зонтик не открою. (уходит.)
РЕЖИССЁР:
Не нравится мне это напряженье,
Сегодня всё отменим, - путь не долог.
Вреда не будет, если отношенье
К работе вашей разберёт психолог.
Полезен будет лес ходить по кругу,
Увидимся, идите и – учите!
Одно прошу: в бору своём, друг к другу,
На метра полтора – не подходите (уходит.)
ВАЙСЛИНГЕН:
Легко глазеть на пиксели экрана,
Страшна реальность, - ты её не пости,
Где жизнь - буфет с войной, потехой, - манна! -
Там твой кондитер приглашает в гости.
Сей онлайн-тур ведёт вперёд - к распаду,
О, Зиккингер - хорош, на вкус печёнки…
Выходит срок, идём тушить лампаду,
Посмотрим, нет ли новой работёнки. (уходит.)
Вторая сцена
Лесная поляна близ реки Шварца.
Гётц, Элизабет.
ЭЛИЗАБЕТ:
Обходит Вайслинген поодаль гору. -
Полезно рысью поскакать горлану,
Свет солнечный я предпочла раздору,
Поэтому и вышла на поляну.
ГЁТЦ:
Не злись, бедняги роль сложна, – нет проку,
Как праведник он ищет, негодует,
Его кувшин пустой, а полный - сбоку,
Но так с судьбою человек фехтует.
ЭЛИЗАБЕТ:
Как будто пьеса Гёте - наважденье,
Как с куклами поигрывает нами,
Играл поэт на флейте - упоенье,
Набросил цепи, одарив крылами.
ГЁТЦ:
Мы в ней нашли себя, не строя планы,
Как автор в Страсбурге обрёл идею;
Не видим молнии, но вскрылись раны,
Ведь сердце с разумом задеты ею.
ЭЛИЗАБЕТ:
Мы так мистически не говорили,
Казался чаще смельчаком ты что ли…
Как может быть, - театр сейчас закрыли.
Но всё ж раздали на зубрёжку роли?
ГЁТЦ:
Разучивал, как ты, ролей не мало,
Известно всем: работа есть - прочтенье.
Не спрашивал себя, что увлекало,
Не думал: что мой рок, что провиденье.
Но в этот раз - другое, ведь из стали
Была рука у рыцаря-буяна,
Он проводил меня в Свободы дали,
Где та нагой предстала, без изъяна.
ЭЛИЗАБЕТ:
Но что для нас есть голая свобода?
Младенец маме подчинён всецело.
Скорняжить данность - умников метода,
Всегда Свободы вожделенно тело.
ГЁТЦ:
Заставил Гёте всё узреть иначе,
Свобода не в словах, что на бумаге;
Во всём быть вольным - делает богаче,
Сего не надобно слуге-бедняге.
Кормить и требовать – есть несвобода;
Желание, чтоб так повсюду было, -
Владык слепит, детей иного рода,
Что хнычут, если в горле запершило.
ЭЛИЗАБЕТ:
Твои слова сегодня ересь тоже.
Что, алименты - рабские заплаты?
И людям получать теперь негоже
Ни пенсий, ни пособий, ни зарплаты?
ГЁТЦ:
Служить лишь Богу, - это часть натуры
Свободного, и воли тот не знает,
Кто ей не грезит, - загребёт купюры,
Банкноты, акции, и всё ж - стенает.
ЭЛИЗАБЕТ:
Что значит это? Сам то, ты, - свободен?
ГЁТЦ:
О нет, - фигляр ничтожный, я – прислуга.
ЭЛИЗАБЕТ:
Смеёшься всё, но с негодяем сходен,
Втыкая шпильки во врага и друга.
ГЁТЦ:
Нашёл я этим выход.
ЭЛИЗАБЕТ:
Нет, коллега,
Услышь себя, - рассудка не убудет,
А мне - хороший повод для побега,
Философу мешать никто не будет. (уходит.).
Третья сцена
Гётц один.
ГЁТЦ:
Спугнул, дурак, её… Как с ветряками
Борюсь, глупы; и речь моя, и тема.
Зачем чернуху всю собрал клоками?
Стоял ведь прямо у ворот Эдема.
(пауза)
Свободен Гётц, – и что? Он не играет
По правилам, - и тут политик вздрогнул?
Бочонок дурня - пена распирает,
Но мысль о взрыве от себя отторгнул.
Берёт всё то, что сможет, и - довольно,
Другим оставив шанс на благотворность,
Плюёт на то, что кто-то мудр, - не больно,
Швырнув на бедность всем свою задорность
Одно лишь, - детство, всё ж его цепляет:
Забавы, брат, талант, и сила воли…
На шоу всё сменял, - теперь петляет,
Не ведая, добытое - его ли?
(пауза)
Мне Вайслинген решительно не сроден,
В лояльности не клялся до забвенья;
Нутром зловещим, и в друзья негоден,
Как будто он мой антипод с рожденья.
Не вымолвлю: чудак мне не нраву!
И амплуа его занятно вроде,
Способен гнилью пировать на славу,
Влеченье это - не в моей природе.
Его б избавить от дурных повадок,
Чтоб голос внутренний утих навеки,
Который: толи дерзок, толи сладок,
Вопит по мне, - пропащем человеке.
(ломает сухую ветку через колено.)
Но Гётц, не поразмыслив, в дело рвётся,
Удачу ловит, стойкий, величавый,
А небо безмятежным остаётся…
Финал всегда один, и он - кровавый. (уходит.)
Четвёртая сцена
Появляется Вайслинген.
ВАЙСЛИНГЕН:
Я был ведь там, где лучше, очевидно,
Где одиноко, на одно мгновенье;
Легко снесу насмешки, но обидно -
Терпеть со стороны других презренье.
Играю всевозможных я злодеев
В Бреслау, Бонне, Базеле, Берлине,
У всех народов масса лиходеев,
Сатир находит новых и поныне.
Беднягу ведьма запугать - мудрёна,
Ей чувства парадокса не хватает,
И вот гусыня вдруг страшит пижона,
Со мной - героя всяк быком считает.
Как это смог? Что ж, - лучше рифмы просто,
Они в дискуссии - ударный метод,
Коль берегу микробы от погоста,
Вписался в мир терзающийся этот.
Зачем, к чему? - Всем надо жить, ребята…
Что я могу, - прекрасно продаётся.
Ох, Боже мой! Дорога витиевата,
Тут сделать передышку мне придётся.
(садится на пень)
Зачем я здесь? - Учить решили роли
У мухомора и грибной капусты,
Как NАSA небо чибисы вспороли,
Скрежещет сойка, всюду веток хрусты.
Всё это - бред, других искать не стану.
Вот почему веду я монологи…
С пивком бы лучше выйти на поляну,
За этот день поистоптал все ноги.
Скорей к шоссе, чтоб быстрая карета
Свезла того, кто не залечит шрамы,
И сверх того - желудка песня спета,
А это смерть любой немецкой драмы.
Пятая сцена
Начинается дождь.
Гётц, Вайслинген.
ГЁТЦ: Ты, что ли, Вайслинген? Ты заблудился.
ВАЙСЛИНГЕН: Слепой узрел, что я хожу кругу!
ГЁТЦ: И всё же в нужном месте очутился.
Нам ехать скоро, сядь вот - на дерюгу!
ВАЙСЛИНГЕН: Домой хочу. Как, - ехать? Вот услуга!
ГЁТЦ: Нам режиссёр арендовал подворье,
Бесплатно, для работы и досуга,
В такое время, - доброе подспорье.
(Он делает приглашающий жест.)
ВАЙСЛИНГЕН: Ну, коль директор наш об этом знает...
Далече ли, в Франконию прокатит?
ГЁТЦ: Влезай уже, - дождь крепнуть начинает!
На Ильме ферма, нам бензина хватит.
ВАЙСЛИНГЕН: Теперь театр на ферме, не на сцене,
Такая нынче вот пора настала,
На Пратере бы оказаться в Вене,
И без клопов просить нам одеяла.
В машине есть что выпить? Хоть бы чаю…
ГЁТЦ: Да вроде - пиво «Пёрц» от «Альб Кребенне»,
Не голодай, не хнычь, я умоляю!
ВАЙСЛИНГЕН: Молчу, бегу, уж нет меня на сцене.
(Оба уходят, слышен звук отъезжающего микроавтобуса).
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Первая сцена
Ферма, на заднем плане - холмы и горы. Справа, под липой, стоит садовый стол со стульями. Мария кормит коз, Вайслинген входит с всклокоченными волосами.
ВАЙСЛИНГЕН: А где же режиссёр?
МАРИЯ: Таких не знаю.
ВАЙСЛИНГЕН: Директор, может быть?
МАРИЯ: Смеются козы.
ВАЙСЛИНГЕН: Фарс, кульминируя, дойдёт до края.
МАРИЯ: Коль шнапса с пивом не умерить дозы.
ВАЙСЛИНГЕН: Пивко, с устатку, — это не причуда.
МАРИЯ: Колонка - тут, а завтрак там, – под древом.
ВАЙСЛИНГЕН: Уйти хочу!
МАРИЯ: Ещё б, - не выйдет чуда...
Куда тебе, с таким-то перегревом!
(Уходит. Он собирается повернуть налево, но его останавливает крепкий парень).
ВЕЙСЛИНГЕН: Вот так в реальность тельце и пролезло,
Подмостки пьеса Гётца покидает.
Там время умерло, и все исчезло,
В ней – я, свояк, что с детства увядает.
(Он походит к колонке, умывается, затем садится за стол).
В плохой игре опять мне корчить мину?
В полицию звонить, - нет телефона…
Один в притворстве, я ищу долину,
Не смея обойти плетень загона.
Нет выбора, как только лгать всё время,
Но я взгляну, чем действо обернется,
Комфортно сидя, взращивая семя,
Игры «на вылет» - в представленьях Гётца.
Мне кажется, что выдумать сумею
Месть худшую, из памятных доселе,
Не напрягу при этом даже шею, -
В уме злодейства прежде свирепели.
Но месть полезной будет, несомненно,
Не только, чтоб сбежать из сети драной,
Зачем мне это, знать бы откровенно,
Мотив ведь движет даже обезьяной.
Вторая сцена
Появляется Гётц.
ГЁТЦ: А, утро доброе, - и ты проспался?
ВАЙСЛИНГЕН: Отель, - пять звезд, ещё бы лучше было,
Когда б на зуб Марии не попался.
ГЁТЦ: Брюзга-сатир, не раздувай кадило.
ВАЙСЛИНГЕН: Могу в одном заверить, о, коллега,
Сюрприз тебе удался, здесь не душно.
ГЁТЦ: Что ж, дело дохлое - мечту стратега,
Всегда наполнить новой силой нужно.
ВАЙСЛИНГЕН: Игры аутентичной ощущенье
Должны понять мы в нашем тесном круге?
ГЁТЦ: Познать, что есть - вина, в чём - искупленье,
Сменив местами бремя и заслуги.
ВАЙСЛИНГЕН: Сказать по правде, чтоб ходить по краю,
Кулисы эти нам не приглянуться.
ГЁТЦ: О, мне поверь, уж я-то лучше знаю,
Коль в роль вживусь, назад - не возвернуться.
Ведь мир, где мы сплелись с тобою ныне,
Ждёт Вайслингена, но не хочет Гётца,
Хоть и кажусь живым твоей гордыне,
Я - мумия, тебе - легко живётся.
ВАЙСЛИНГЕН: Кончай меня смешить, ты, одинокий!
Всё мне завидуешь, тебе неймётся?! -
Любимчик Купидона светлоокий,
Кому любой цветочек улыбнётся.
ГЁТЦ: Да, роль шута почти всегда роднее…
Играя дурня принцу и лакею,
Он нужен тем, кто хочет быть беднее,
Ни в грош не ставя простака идею.
ВАЙСЛИНГЕН: И в чём тогда превосхожу я Гётца?
ГЁТЦ: Не конфликтуешь ты с происходящим.
Такая благодать не всем даётся,
И только это важно всем просящим.
ВАЙСЛИНГЕН: И чтоб теперь навек лишить покоя,
Сорвал прогон, меня загнал к крестьянам,
Играешь мозгоправа и изгоя,
Уверовав, что буду враг изъянам?
ГЁТЦ: Ты не поймёшь, что я теперь желаю
Узнать: – как так, когда грозит бедою, -
Над всеми Вайслинген, что шёл по краю;
На чьих руках несёшься над водою?
ВАЙСЛИНГЕН: Фантазмы это, вот ответ мой честный,
Ты углядел не то в моей персоне,
Я не фантом, совсем не столб небесный,
Зря портишь кровь, пойми, ты не в уроне.
ГЁТЦ: О, нет в тебе не вижу идеала,
И странностям твоим я не привержен,
Мне верится, - душа бы помягчала,
Коль не был бы беспочвенно отвержен.
ВАЙСЛИНГЕН: Мне жаль, в твоём безумстве нету смысла,
Средь прочих, ты - особое явленье.
Я жалуюсь, что цепь на мне повисла? -
Надеюсь на твоё выздоровленье.
Третья сцена
Появляется Мария.
МАРИЯ: Я вижу, что вы всё обговорили.
ГЁТЦ: Потолковать была у нас потуга.
ВАЙСЛИНГЕН: Принюхались, притёрлись, пожурили, -
Чтоб перестать нам донимать друг друга.
ГЁТЦ: Я отлучусь.
МАРИЯ: О, это впрямь досада,
В компании потискала бы брата.
Корячиться на ферме ведь не надо,
Когда найдётся кто-то для подхвата.
ГЁТЦ: С ним тискайся, но совесть берегите.
Увидимся, решу дела сначала. (уходит.)
МАРИЯ (Вайслингену):
Ах, этот стол подвинуть помогите,
Покуда кофе лиф не запятнала.
(Они двигают стол сообща, пока тот не встал на нужное место).
ВАЙСЛИНГЕН:
(несколько погодя, обводит жестом окрестности)
Безоблачно, в леса умчалась туча, -
Не вихрь ли свёл небесной тверди своды?
МАРИЯ: Куда ты ткнул, там всякой дряни куча,
Завода свалка, - медные отходы.
ВАЙСЛИНГЕН: В Марии нет возвышенной начинки,
Ведь - доит коз, насосы маслом мажет,
Коль не находит штуки для починки,
Насупится и добрых слов не скажет.
МАРИЯ: Что за проблема, у тебя и Гётца?
ВАЙСЛИНГЕН: А он что? Я зачем здесь, нет идеи?
МАРИЯ: Плотвичку ловит, бродит, где придётся,
И повествует, что напели феи.
ВАЙСЛИНГЕН: Кто знает, что он там себе мечтает?
МАРИЯ: Я думала, - ты друг, к нему приближен.
ВАЙСЛИНГЕН: Мне бед из-за него вполне хватает,
Несчастен он, и будто бы обижен.
МАРИЯ: Друг нужен, если рыцарь наш без служки.
Подумай, чем-то Гётц к тебе привязан.
ВАЙСЛИНГЕН: Он резок так, что отлетают стружки,
Мне, думается, путь к нему - заказан.
Меня он обругал космополитом,
Хамелеоном звал неоднократно,
Всё время воздыхает по изжитом,
А настоящее ему - отвратно.
Считает скукой то, что мне приятно,
И сухостью, не совместимой с чувством,
Завидуя, что я не вижу внятно
Позора века, клял - моим искусством.
МАРИЯ: Что это, как не верное познанье
Его отчаяния, сходного с недугом.
Чей слух острей, и тоньше обонянье,
Лишь тот способен быть надёжным другом.
Изменишься, и силы не достанет
Ему с самим собою примирится,
Тогда он вовсе отрешённым станет,
И настоящим не одухотворится.
ВАЙСЛИНГЕН: Так, - я теперь попутчик менестреля
Что носит за него его гитару,
Пою о дамах, звёздах, - всё без хмеля,
Зову на бой, чтоб дать османам жару.
МАРИЯ: А у меня есть лютня в доме где-то,
Дублет и плащ лютниста завалялись,
Найду и медовуху для поэта,
Чтоб все твоим уменьем умилялись. (уходит.)
ВАЙСЛИНГЕН: Куда всё это приведёт, - не знаю,
Безумство доведу до одуренья,
Последствия позднее осознаю,
Виня любовь и дух пивоваренья.
(задумчиво ходит по кругу)
Но коль локдаун, гонения продлятся
На улицах, в лавчонках, в каждом доме,
Отшельники тогда приободрятся,
Скиты согрев в любовной полудрёме.
МАРИЯ (входит с лютней, одеждой и кубком):
Итак, вот, - пошныряла по сараю,
Не каждый с этим сразу совладает.
Но уверяю, через две недели.
Любой кобель вкусняшку поедает.
ВАЙСЛИНГЕН (ненадолго отходит, возвращается переодетым и поет под лютню):
Мчусь, ползу ли еле-еле,
Кроток ли, иль истерия, -
Смотришь на меня сквозь ели,
Благодатная Мария!
Голодаю, иль пирую,
В стыдобе и эйфории,
Всё, что в мире намудрую, -
Богоматери, – Марии.
На гербах - твоя эмблема,
Жеребцы - больная тема,
Каждая струя в колонке,
В телевизоре и фильме,
Медовухи хмель в бочонке, -
Славь Марию, что на Ильме!
(оба уходят.)
Четвёртая картина
Гётц, Зикинген.
ЗИКИНГЕН: Я знал, что у сестры тебя застану.
ГЁТЦ: Тут Вайслинген стал гостем постоянным.
ЗИКИНГЕН: Болтлив он больно, веришь ли болвану?
Изменником в ролях был окаянным.
Меня волнует то, что нас - заложит,
Госорганы пытливы нынче крайне.
Дела большие так любой отложит,
Когда не смог спланировать их в тайне.
ГЁТЦ: Чего задумал, Зикинген прожжённый?
Отцу для фирмы мало капитала?
Коричневый ты, может быть зеленый? -
Артель актёров им полезной стала.
ЗИКИНГЕН: Отец болеет, но не от ковида
Он зол теперь, - аграрные запреты…
Заводу удобрений - панихида
Заказана, - «азот - беда планеты».
ГЁТЦ: Попрёт всё высь, коль нас накроет смогом?
ЗИКИНГЕН: То - ложь одна, что стала нестерпимой:
Решаться обложить хвосты налогом,
Животноводство станет - Хиросимой.
Скажу тебе, что цель всего есть - голод,
Нарочно недокормленных морочат,
Пока в театре я плюю на холод,
Они для бойни алебарды точат.
ГЁТЦ: Симптомы разложенья, по-любому,
Контроль, лоббизм, шаболды-эрудиты,
Но то, что ты считал по метроному,
Конечно же не план тупой элиты.
ЗИКИНГЕН: О нет, то урожая план на годы,
И книг полно об этом сочинили,
Но те, кто из окна глазел на всходы,
Узрят родное имя на могиле.
ГЁТЦ: И что же дальше?
ЗИКИНГЕН: Далее - уколы,
Влезть в ДНК, - их новые заботы.
Затем уж буквы, - вестники крамолы,
Ведь умный раб сачкует от работы.
ГЁТЦ: Конспирологии люблю кулисы.
Но не сейчас, мой Зикинген: - «не нужно».
ЗИКИНГЕН: Забыть на Пасху, как цветут нарциссы? -
Ворота всех церквей упали дружно.
Христа восславить, то - несовременно,
Он в конкурентах Билла Гейтса ходит.
Все в телеке увидят непременно,
Как нестандартный некто греховодит.
Публично сосчитал он миллиарды,
Которые готовит для вакцины.
Трагедия, - но нынешние барды
Молчат, и с ними в хоре - серафимы.
ГЁТЦ: Советовал, на Пасху, пастырь местный,
На новости взглянуть чуть-чуть построже,
Я краем уха слушал бред известный,
При слове "миллиарды" вздрогнул всё же.
Но, как ни странно, не забылось это,
Хотя кругом преступники, растяпы.
ЗИКИНГЕН: Такие сводки – чистая монета,
Сей человек повсюду всунул лапы.
ГЁТЦ: (задумчиво)
Проверю это, будь теперь уверен,
И если правда, - строю баррикады,
Конец фиглярам, их расчёт неверен,
Коль мир таков, не будет им пощады.
ЗИКИНГЕН: Беззлобный бой - низвергнет нечистоты,
Порвёт бесовский узел паутины,
Запомни, не изменим мы ни йоты,
Кода души ожесточим глубины.
(оба уходят.)
Пятая сцена
Вайслинген с лютней, Мария, Гётц.
ГЁТЦ: Я слышу лютню, бойкие куплеты -
Тюрьма не злит, ты весел и беспечен?
ВАЙСЛИНГЕН: Тюремщика заслуги мной воспеты,
Путь к счастью краток, и не бесконечен.
ГЁТЦ: Вдруг поворот, - и брокер бескорыстен.
Похоже, цель оправдывает средства?
МАРИЯ: Не нравится мне этот поиск истин,
Я, братец мой, извечный враг кокетства.
ГЁТЦ: Всё женственность твоя. Подозреваю,
Ты вновь рассудка ясность подкупила.
МАРИЯ: Нашла пьянчугу толстого, внимаю,
Как жмёт его твоих внушений сила,
Дала ему позавтракать, одела,
Он тут же пожелал настроить струны,
И вдруг сказал: «конфузу нет предела».
Не стану отрицать, – виток фортуны.
ГЁТЦ: Мария, я тебя, плутовка, знаю.
В невиновности своей всё убеждаешь,
Прелестница, тебя не запятнаю,
Сама в кострище ты себя кидаешь.
МАРИЯ: Оставлю вас одних, все обвиненья
Выслушивать мне недосуг. (уходит.).
ВАЙСЛИНГЕН: Тупица!
Клянусь тебе, радушного общенья
Она хотела, - чистый пух девица!
ГЁТЦ: Вестимо, пух, на ножках много ль мяса?
ВАЙСЛИНГЕН: Эротоман, ну это - просто стыдно.
Наедине мы не были и часа.
ГЁТЦ: Ты посвежел, мне вот что очевидно.
ВАЙСЛИНГЕН: Ведь ты сказал, что гибкий я, серьёзно,
Теперь ты удивлён, моим стараньям
Хранить всё то, что есть, не скрупулезно
Просчитывать успех, во вред мечтаньям.
ГЁТЦ: Ты адаптивен, это несомненно,
Да только этой лютни переливы,
Доверье приглушают, откровенно -
Слышны давно притворные мотивы.
ВАЙСЛИНГЕН: Опять, что за навет! Ведь я играю
Не только для Марии, но и другу,
От песни чудной будто замираю,
Что славит Божий мир на всю округу.
(Он принимает позу и поет):
Обрящет данность кроткий дух актёра, -
Тоску поэта, подлую натуру,
Чтоб сгладить все неровности забора,
На стороне пасётся, сбросив шкуру.
Под маской, - кровь не разглядишь при этом,
Забыв своё, доволен низкопробным,
Но что на сцене заливает светом,
Понять удастся лишь ему подобным.
Актёру вверен Грааль, давно забытый,
Он – Пифия и трубный глас органа,
Поэта плод, им тщательно отмытый,
Подаст на стол беспечного мужлана.
Под маской, - кровь не разглядишь при этом,
Забыв своё, доволен низкопробным,
Но что на сцене заливает светом,
Понять удастся лишь ему подобным.
Позволь побыть без маски на мгновенье,
Сойти с подмостков, вровень встав с тобою,
И не спеши отринуть подозренье,
Пока не прировнял его с собою.
Под маской, - кровь не разглядишь при этом,
Забыв своё, доволен низкопробным,
О чём смолчал в куплете недопетом,
Поймёшь, лишь станешь ты ему подобным.
ГЁТЦ: Прекрасно, если тут тебе поётся,
И я доволен, здесь - без возражений,
Один куплет - за мною остаётся,
То тех пор будет множество сражений. (уходит.)
ВАЙСЛИНГЕН: Останусь я с Марией, то - награда,
Уходит рыцарь, путь его превратен…
Чтоб сокрушить театр, ракет не надо, -
Как смысл тогда найти, кто адекватен?
(уходит. Пауза.)
Шестая сцена
Гётц, Зикинген.
ГЁТЦ: Проходит лето, только наше дело
Затихло, друг, и я боюсь за зиму,
Всю нацию дурачили умело,
Народ поддался лживому нажиму.
Нашлись те люди, что митинговали,
Но всё ж, для многих, это лишь потеха,
Пока что силой их не прессовали,
Но каждый чует горечь неуспеха,
Тогда увидишь ты, как кучка отступила,
Предпочитая хныкать по надежде,
Иссякнет вновь связующая сила,
И всяк закроется в себе как прежде.
ЗИКИНГЕН: Страна – шоссе, всегда - одноколейка,
Квартал Рейхстага - Шпрее защищает,
Легко взять мост…, стоп, - глупая затейка,
На это бюргер – тыквой покачает.
Призывы оппозиции бросают
На игрища народ, но вкруг – защита.
В Тюрингии же люди закисают,
Уверовав, что наша карта бита.
Должны идти мы шире, в регионы,
Протест взрастёт повсюду, с каждым словом,
Расстроятся блюстители, шпионы,
«Нули берлинские» зайдутся рёвом.
ГЁТЦ: Меня наш Запад больше раздражает,
Все в масках, - против маски протестуют.
Телль в шляпе Гесслера! В упор сражает
Что с триколорами «желтки» бастуют.
ЗИКИНГЕН: Полемика бессильна, мой соратник,
Альтернативу дать, пока что - мало,
Мы дальше бы взбодрили лягушатник,
Хоть тысяча б чрез Зальфельд пробежала.
ГЁТЦ: Бастуем мы в Тейхвейдене, в Таннроде,
В деревне каждой Ильма или Заале,
Чтоб Рейн, Дунай, воспрянули в народе,
А мы к другим пойдём в благом запале.
Чтоб пробудить тевтонов, хоть отчасти,
Нам осень - Божий перст, мы не смиримся,
Приникнут все временщики от власти,
Тогда, бесспорно, мы объединимся.
(оба уходят.)
Седьмая сцена
Появляются Мария и Вайслинген.
ВАЙСЛИНГЕН: Поди уж ласточки давно на юге,
Взросла аренда, стог раздут от сена,
По радио скулят глупцы в испуге,
Где верх, где низ, не зная у полена.
А нам то что? Мы пара - то что нужно,
Пусть мор повсюду, всякие волненья,
Жить в городе безрадостно и душно,
Но здесь - мы безмятежны, без сомненья.
МАРИЯ: С тобой быть - счастье, я твоя подруга,
Боюсь наступят годы не простые,
Ведь если свалят брёвна друг на друга,
И здесь помнут колосья золотые.
ВАЙСЛИНГЕН: Поверь, забыты мы, вдруг - нас не стало,
Их мысль - о центре, городах, заводах,
Тут свежий воздух и еды не мало,
Господь омоет землю в новых водах.
МАРИЯ: О брате беспокоюсь ежедневно,
Он в Австрию и Фландрию катался,
Мне кажется чужим, бормочет гневно,
И многих за собой вести пытался.
Да, Гётц наш отказался от рыбалки,
Он в Заальфельд, Веймар ездит не от скуки,
Заброшен мёд, и лозы словно палки,
Политика важней угря и щуки.
Не верю, что зима спокойной будет,
Подкинет Шпан инъекций во спасенье,
За этим план стоит, - с них не убудет,
Пугает это Светопреставленье.
ВАЙСЛИНГЕН: Со шприцем врач лютует нынче в Йене,
Мюльхаузен, Веймар, Эрфурт, даже Гота, -
Всех скопом колют прямо на арене,
Но в деревнях не так шуршит банкнота.
А братец твой врага лишь подстрекает,
И скоро огребёт, коль не смягчится,
Все расщиперились, - нюх намекает:
Беда большая может приключиться.
МАРИЯ: Ему я говорю: -«брось это дело»,
Вернись сюда, есть место, чтоб укрыться,
Он молит мне о долге, - гневно, смело,
Что нам бы не мешало просветиться.
ВАЙСЛИНГЕН: Как над политикой он потешался!
Все демонстранты были - горлодёры,
С тех пор - он каждым психом не гнушался,
Свернуть надеясь гневом улиц - горы.
МАРИЯ: Не будет долго власть терпеть крамолу,
Они его посадят - как обидно!
Загонят штрафы в долг, по произволу,
И мы - заложим ферму очевидно.
ВАЙСЛИНГЕН: Нам нужен адвокат, и поскорее.
Всецело разделю твою тревогу.
Один из Рудольштадта, - всех шустрее,
Вернусь лишь завтра, отыскав подмогу.
МАРИЯ: Поможет нам юрист с такой бедою,
И Гётц не будет больше бесшабашен?
ВАЙСЛИНГЕН: Готов держать пари, хоть - с Сатаною,
Царю и Папе - Олеариус страшен.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Первая сцена
Адвокатская контора в Рудольштадте.
Олеариус, Вайслинген.
ВАЙСЛИНГЕН (входит в маске):
День добрый, доктор, очень благодарен,
Что время для меня вы изыскали.
ОЛЕАРИУС: Сними-ка маску, человек кошмарен,
Коль морщится под ней в тупом оскале.
ВАЙСЛИНГЕН (снимает маску, извиняясь):
Висит табличка там у вас на входе,
Не смею посягнуть на предписанье.
ОЛЕАРИУС: Не ляпнешь же на рынке, при народе:
То - люду трудовому наказанье!
Громим не азиатского полипа,
Дела ведь наши посложнее явно.
В театре как? Фон Платена «Эдипа»
Глядел с тюремщиком одним недавно.
ВАЙСЛИНГЕН: Мы Гётца учим. Наш премьер - в отлучке,
Другие в изоляции: «усохли».
ОЛЕАРИУС: Искусство вновь соскучилось по взбучке.
А сам-то как, здоровьицем не плох ли?
ВАЙСЛИНГЕН: Пытаюсь как-то саморазвиваться.
Освоил интернет, взираю шире,
Он гильдии помог вперёд прорваться,
Людей сближая в неспокойном мире.
ОЛЕАРИУС: По делу твоему, сказать придётся,
Чтоб ты не думал, что пришёл к дебилу, -
Судить пора кликуш, навроде Гётца,
С «рейхсбюргерами» вместе, во всю силу.
Невинный агнец, с крепкою скулою,
Ты пил с такими, был беспечно весел.
Не верю в то, что чародей с метлою
На ратуше российский флаг повесил.
ВАЙСЛИНГЕН: Давно уже, шесть лет назад то было,
Когда побоище прошло в Одессе.
Такое б заявителя - прибило,
А это ведь не в нашем интересе.
Казалось мне, клиентов под защиту
Должны вы брать, не портя отношений.
Зачем терпеть юристов волокиту? -
Чтобы избегнуть грязных поношений.
ОЛЕАРИУС: Ну, ладно, я займусь твоим клиентом,
Но прежде, - я всегда служу закону,
Для всех заблудших станет аргументом: -
Не будет смуте от меня пардону.
Не так всё плохо, но предупреждаю,
Придётся раскошелиться похоже,
А если он в бегах, предначертаю, -
Тебя прихватят, несомненно, тоже.
По счастью, тут пришла одна красотка,
С желаньем положить конец всем бедам,
Тебе грозит крутая проработка,
Чтоб не вернулся больше к репоедам.
Она вон там, а я бегу по делу,
Держись её, тогда и не придётся
Идти к юристам или к спецотделу,
Глядишь, - талант ещё какой найдётся. (уходит.)
Вторая сцена
Появляется Адельхайд.
АДЕЛЬХАЙД: Желаньем здравствовать творца привечу,
Стоящего давно на пьедестале
В газетах Бремена, а я на встречу
Приехала от Везера на Заале.
ВАЙСЛИНГЕН: В такую даль красотку закружило,
Случилось что, чем быть могу полезен?
АДЕЛЬХАЙД: Юриста от его ж речей стошнило,
Умчался вдруг, он был не столь любезен.
ВАЙСЛИНГЕН: Болтали мы о совести; взгрустнули,
Что мой приятель - друг пивной отрыжки.
Меня во что-то грязное втянули,
Под суд могу попасть, - труба делишки.
АДЕЛЬХАЙД: Я знаю ваше дело досконально,
Есть подозренье, сплетня кой-какая,
Юрист утрирует феноменально,
Наивность вашу чересчур пугая.
Ничто вам не грозит, - нет оснований
Для задержанья, или для допроса.
К тому ж, любовь - не корень порицаний,
На Ильме, где молодка сеет просо.
ВАЙСЛИНГЕН: Ищу подмогу нынче беспрестанно,
Мой путь пока безрадостен и темен.
Мне будущее видится туманно.
Позвольте, а причём тогда тут Бремен?
АДЕЛЬХАЙД: Ну, если говорить, пока что наспех,
И, разумеется, не официально, -
Что с вами происходит - курам на; смех,
Вы губите талант свой гениально.
ВАЙСЛИНГЕН: Да, в Рудольштадте ссоры, напряженье, -
Боюсь, - мой «академ» в потенциале.
АДЕЛЬХАЙД: С трудом опять скрываю удивленье.
Не лучше ль в Бремен, - сыщик в сериале?
ВАЙСЛИНГЕН: Попасть в проект канала, не робея,
Совсем не просто для провинциала.
Серьезно вы? Не ваша ли идея? -
Всегда открыт для свежего начала.
АДЕЛЬХАЙД: Директор "Бремен Радио" пред вами,
А вот контракт, не упускайте шанса,
Глотайте слюнки, иль решайте сами,
Пять тысяч сразу выдаю аванса.
(Она кладет на стол пачку зеленых банкнот).
ВАЙСЛИНГЕН: У вас какой-то интерес при этом,
Ведь кастинги ведёте без заминки.
Но маните монетой и советом
Простого неудачника глубинки.
АДЕЛЬХАЙД: Работаю не только на канале,
Борюсь и с мракобесием отборным,
Нацисты, конспирологи - в подвале,
Такой досуг считаю не зазорным.
ВАЙСЛИНГЕН: Такие устремления почётны.
Пусть мне не быть героем сериала,
Коль не были б дела мои негодны,
Помог бы зло искоренить сначала.
Пока не нужно платы, с прямотою
Прошу вас не считать меня спесивым.
Страдаю ахиллесовой пятою:
Питаю слабость к женщинам красивым.
АДЕЛЬХАЙД (кладет деньги обратно в сумку):
Обиделись, на то, что я деньгами
Решила приманить, как ростовщица.
Но в споре за открытость между нами
Проигрываю, и должна смириться.
ВАЙСЛИНГЕН: Поехать вдаль, являя мне причастность
К борьбе с радикализмом, - комплименты!
Но я-то здесь причём? Внесите ясность,
Хотелось бы услышать аргументы.
АДЕЛЬХАЙД: Меня просили…, - более ни слова,
Зачем должна была вас видеть лично.
Не знала я, как будет, но готова
Отчёт дать, что - мы сблизились прилично.
Усилить наш союз своей борьбою,
По силам вам, накал грядёт, вестимо.
Что б вы ни сделали, - борюсь с собою,
Мне стало душно... о, невыносимо…
(она плачет.)
ВАЙСЛИНГЕН: Врачам звонить, иль замолчать велите?
На этом фронте я - одно названье.
Что сделать мне, сказать благоволите,
Как проявить сумею состраданье?
АДЕЛЬХАЙД: Я не смогу водить. А вы б сумели
Меня до дома довезти скорее?
Устала за последние недели,
Чуть отдохну, и сделаюсь бодрее.
ВАЙСЛИНГЕН: Конечно отвезу, вы несомненно
Поправитесь, нельзя вам быть больною.
(про себя):
Мой путь продлится необыкновенно…
О, что за женщина передо мною!
(Он выносит ее на руках.)
Третья сцена
Появляется Олеариус, листает папки, садится за письменный стол, и, спустя некоторое время, выходит на просцениум.
ОЛЕАРИУС (к зрителям):
Вы здесь ещё? Да, дело закисает,
Плохое время, видит Бог, настало.
Отдельных - предприимчивость спасает,
Иных уж нет, как вовсе не бывало.
(принимает позу проповедника):
Что делает юрист, что не обязан,
Простым казалось мне для пониманья, -
Элиты, массы - всяк ко всем привязан,
Соизмерялись с кошельком желанья.
Стена среди Европы вдруг упала,
Стяжательства порок опять разбужен,
Баланс, стабильность, - глупость закопала,
И средний класс теперь уже не нужен.
Стремленье к равенству гниёт врунами,
Закон - и щит, и меч, сей факт доказан,
Дела людей должны цениться нами,
А долг - берсерком рваться в бой обязан.
Не верите? Я знаю разорённых,
Что к справедливости взывают ныне,
Мамоном прежде в гору вознесённых,
Любыми средствами влекло к вершине.
И вот сейчас в канаве эти глыбы,
Им всё не так, - что солнечно на юге,
Что грива есть у льва, плавник у рыбы, -
Страдают животы в такой потуге.
Одно осталось, - с ними выть по-волчьи,
Искусство адвоката - вить обманки,
Хорош с дубиной он, - не выбьет жёлчи,
Но прогрессивен - залпом из берданки.
Защита конституции - мытарством
От левых к правым стала, всё ж, - кричалка,
Поэтому контачу с «государством»,
Чтоб никогда не перегнулась палка.
По правилам играет наша лига:
Не суй свой нос туда, где нету больше,
Как Гегель отрицает всё барыга,
Сейчас в Париже, ну а завтра - в Польше.
В игре довольно красных линий кстати,
Трансатлантизм тут пользуется спросом,
Чтоб аргентинцем стать, свободы ради,
Не грех побыть на камбузе матросом.
Мы век себе не выбираем сами,
И эгоистом быть кому охота?
Нелепо воспарять над облаками,
Умнее честным быть - в пол-оборота.
Для нас, прагматиков любого рода,
История на символы богата,
Радетелям за счастие народа,
Она - фольклорностью одутловата.
Увижу вскоре я себя поэтом, -
Змея на гербе, стиль мой будет прочным;
Её ругают часто, но при этом
Она ведь жертва, в пику непорочным,
Подходит для хвалы, назло наветам.
И вообще, нам гностики писали,
Что сами мы воспрянем из трясины,
Уменье извиваться, в идеале,
Проложит путь в обильные долины.
Казалось это сказки всё, химеры,
Но вскорости процессоры в титане
Даруют нам бессмертие без меры,
Об этом знают даже в Ватикане.
Ну вот, - пофилософствовал немножко,
Проверю-ка теперь отчёт агента.
Ведь то, с чем пёс не сладит, - сможет кошка,
Гермес - внутри любого элемента. (уходит.)
Четвёртая сцена
Адельхайд, Вайслинген.
АДЕЛЬХАЙД: Скажи, родной, открыли ль фонды эти,
От федералов, линию? Хлопочешь?
Мы платим по счетам, но только трети
Пока нам не покрыть, - считай, как хочешь.
Под Рождество, обычай есть на свете,
Всяк платит долг, тем облегчает душу.
С кем говорю, кому слова все эти?
Вот подойду, и растрясу как грушу!
ВАЙСЛИНГЕН: Забывчивостью не страдаю вроде,
В благих делах всегда загвоздок много,
Хотя наш блог и трендовый в народе,
Но по финансам - всё совсем убого.
АДЕЛЬХАЙД: Сгодилась бы сенсация для прессы,
Тогда и фонды увеличат арки,
Заголосят нам "Глорию" из мессы,
А государство - сделает подарки.
ВАЙСЛИНГЕН: Но что должно взорваться так обширно,
Где все спокойны, будто бы овечки?
АДЕЛЬХАЙД: Нацисты дебатируют так мирно,
Перевороты выхрапя на печке.
ВАЙСЛИНГЕН: Не видно банд коричневато-красных,
Нет шествий факельных, с дробовиками.
АДЕЛЬХАЙД: Такие-то - страшнее всех опасных, -
Притопчут к диктатуре каблуками.
ВАЙСЛИНГЕН: Стране порой полезно лихорадить,
Полиции пора быть поумнее.
АДЕЛЬХАЙД: Нет, поздно всё по-доброму уладить,
Не хочешь объясниться поточнее?
ВАЙСЛИНГЕН: Не знаю тех, кто бунты замышляет.
АДЕЛЬХАЙД: Довольно долго рядом я с тобою.
На разум твой ни что уж не влияет.
ВАЙСЛИНГЕН (раздражённо):
Расширь-ка горизонт, и дай покою!
АДЕЛЬХАЙД: Да! Ты забыл уже про ферму что ли,
Где от коричневой балдели жижи?
ВАЙСЛИНГЕН: От ревности тебе чего б вкололи,
Навозец козий вырос выше крыши.
АДЕЛЬХАЙД: На девку мне плевать. Но вредность Гётца
И Зикингена, верь, - невероятна,
Без них переворот не обойдётся, -
Твоя наивность вовсе не понятна.
ВАЙСЛИНГЕН: Они - обыкновенные коллеги,
Не антидемократы, не нацисты,
На них не стану я «катать телеги»,
В театре - все чрезмерно голосисты.
АДЕЛЬХАЙД: Гуляют демонстрантов заправилы,
Смущая всех, теперь почти у цели,
Ковида отрицатели, дебилы...
Научных книг они не пожалели,
Враги теорий, данных, и народа -
Еврейским заговором бредят снова,
Подходит это для такого сброда,
Им не понять рассудливого слова.
ВАЙСЛИНГЕН: Не в духе Гётца это напряжёнка.
АДЕЛЬХАЙД: В Дессау Зикинген - все выходные, -
Не лопнет у паршивца селезёнка…,
Протри получше впадины глазные,
И выйди на Ютуб!
ВАЙСЛИНГЕН: Взгляну мгновенно.
И ты всему являлась очевидцем, -
Смешна возня с вакциной откровенно.
А мне не нравится колоться шприцем.
АДЕЛЬХАЙД: Не для меня чаи болиголова,
Могу помочь врунишке притвориться,
За это сердцеед клянётся снова
Проникнуть в Ильм-досье, и - раствориться.
ВАЙСЛИНГЕН: (растерянно):
Прививку что ли можешь подмастырить,
Ведь всяк - затворник, без сертификата?!
АДЕЛЬХАЙД: Ну, если хочешь, кругозор расширить -
Полезного я знаю адресата.
Вот книжица, в ней врач один сердечный,
Его пробирки часто подтекают…
Сертификат получишь безупречный,
Коль пластырь есть, - то всюду пропускают.
ВАЙСЛИНГЕН: Теперь понятно, подавай-ка имя,
Сожру твои и дрожи, и пиявки.
АДЕЛЬХАЙД: Играй крестьянина, иль лезь в полымя!
С тебя - досье, с меня - пароли-явки.
(Оба уходят. Занавес.)
Пятая сцена
Перед занавесом.
Гётц, Зикинген.
ГЁТЦ: Зачем мы встретились - в тумане, ночью?
ЗИКИНГЕН: Оплот на Ильме рухнул, не восстанет.
ГЁТЦ: Ты думаешь не вижу всё воочью?
ЗИККИНГЕН: Она неподалеку, - нити тянет,
Колдунья Адельхайд из Рудольштадта,
Что Вайслингена заманила в сети,
Доносчик он. Досье на нас - граната,
Под утро схватят, уж готовы клети.
ГЁТЦ: Неверен Вайслинген, то знают жёны,
Но не лазутчик сумрачных грифонов.
ЗИКИНГЕН: На кляузы слетаются грифоны,
Питаясь малодушьем пустозвонов.
Уверен Вайслинген: - спасает шкуру,
Подставив нож кому-нибудь другому,
Но тщетно это, - подлую натуру
Получше лжец шинкует по живому.
ГЁТЦ: Меня подставить – жалкая потуга.
С собой зовёшь, пугая казематом?
Мне кажется, - бедна моя лачуга,
Ворюга тут не разживётся златом.
Мария к ней душою прикипела,
Она останется, я буду с нею,
Струна крестьянина во мне не пела,
Но камень бросить в память не сумею.
Зачем бежать? Я ничего дурного
Не делал, и не думал прогибаться,
Неправильно, в час боя рокового,
Над родиной и предками стебаться.
ЗИКИНГЕН: Что ж, следуй за звездой, один поеду...,
В цепях пойдёшь, союзы так кончались.
Я – кину всё, закончили беседу.
О, если б никогда мы не встречались!
(Оба уходят.)
Шестая сцена
Занавес, в адвокатской конторе.
Олеариус, Адельхайд.
ОЛЕАРИУС: Приветствую, есть новости похоже?
АДЕЛЬХАЙД: Гётц арестован, Зикинген смотался.
ОЛЕАРИУС: Колпак дырявым оставлять негоже,
Но знаю, хахаль твой исхлопотался.
АДЕЛЬХАЙД: Пока что да, но поглядеть придётся,
Останется ли курс его стабильным,
В моём саду мечтами всё гнетётся...
ОЛЕАРИУС: Зато в любовных играх стал двужильным.
АДЕЛЬХАЙД: Язык свой придержите за зубами.
ОЛЕАРИУС: Мы, Адельхайд, знакомы ведь, не так ли?
АДЕЛЬХАЙД: До сей поры учтивы были с нами,
Теперь мне кажется, что вы иссякли.
На «Ты» быть – огрубляет, я считаю
Бесцеремонным поведенье ваше,
Держать дистанцию предпочитаю,
И нынче Бремен видится мне краше.
ОЛЕАРИУС: За дерзость извиняюсь я смиренно,
Готовность женщин за права сражаться,
Ведёт к вражде народов, несомненно,
Прошу вас на меня не обижаться.
Ведь то, что нас свело теперь - важнее,
В края «ожесточённых» вы вступили,
Противник робких, - служите идее,
Но избегаете конторской пыли.
АДЕЛЬХАЙД: Ну что ж, пусть наши распри догорают.
Работы не убавилось с зимою,
Повсюду государство презирают,
Но знаю, разжигателей, - я вскрою.
Судья, надеюсь, не отпустит Гётца,
Поскольку обожает гастролёра,
Второй – за «долю малую» прогнётся,
И точно не нарушит уговора.
ОЛЕАРИУС: Всех вралей не проводим до острога,
Но нет вреда в судебном нагоняе,
Кто знает, сколько рук у осьминога? -
Бормочущих на кухне и в сарае.
АДЕЛЬХАЙД: Открыла горизонты пандемия, -
Всю челядь к дисциплине приучают,
Возможной стала вновь «лоботомия»,
Для этого и штрафы назначают.
ОЛЕАРИУС: Признаться, верю в нужность пандемии, -
Войну и голод вытерпеть научит,
За то, что власть упорна в терапии,
Она мир новый для себя получит.
Позволит оцифровка в человеке
Сменить всю сущность, он поднимет знамя,
Лишив богов бессмертия навеки,
Так Прометей когда-то выкрал пламя.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
Первая картина
Таже ферма, что и во втором действии.
Мария.
МАРИЯ: Весна идёт, но брата нет со мною.
Побегов зеленца в своём начале,
Соцветий порох полыхнёт пыльцою,
И вольный Ильм вольётся снова в Заале.
Идёт все чередом, всегда так было,
И тайна почвы вряд ли истощится.
А я, - как та коза, стою уныло,
Не ведая, что завтра приключится.
Разгневалась, все нервы истрепала,
И каждый шорох мне казался громом,
Теперь, как перед исповедью впала
В какой-то ступор с внутренним надломом.
Смирилась вдруг, не ожидая счастья,
Что как сирень увянувшую прячу,
Не зная, долго ль выдержу ненастья,
Припомню, что юна ещё, и - плачу.
Мой Вайслинген…, - его исчезновенье,
Не связано ль с ужасною годиной?
Должно же быть такому объясненье,
Что стало побудившею причиной?
Да, этот Зикинген запутал Гётца,
Подвигнул на безумные поступки?
Не верю, что легко ему живётся,
Соратника подвергнув душегубке.
Но кто тогда? Кто отнял дорогого,
Что был поддержкою моей всечасно?
Разгадка быть должна, но нет такого,
Кто возвестит её мне громогласно.
Я пастора о помощи просила,
Тот взялся подсобить, ходил кругами, -
Не помогла нам никакая сила,
Отчаявшись, и он развёл руками.
Вдруг - тридцать человек, машин - десятки,
Над ними вертолёты закружили,
Весь дом - вверх дном, загнали душу в пятки,
Давно забытые коробки вскрыли.
Солому тыкали, побив посуду,
Грузились, как в телеги, до заката,
И, ки;новарью брызгая повсюду,
Насильно унесли беднягу брата.
С тех пор - молчок, как будто не рождался,
Ни слова от полиции, юристов,
На форумах порою обсуждался, -
Но нет надежды и у оптимистов.
С чиновниками пастор вёл беседы,
Смог судьям, прокурору дозвониться,
Темнили что-то эти буквоеды,
Смущённые показывая лица.
Секретно дело, с самого начала,
Чем даже копи слюдяны;е гнома,
Я, если б по-вороньи рифмовала, -
Сидела б всё равно одна у дома - (уходит.)
Вторая картина
Пауза, появляется Мария, затем Гётц.
МАРИЯ: Сегодня День святого Иоанна,
Но нет огней, - ведь это Землю греет,
Растут налоги, - месть политикана,
Совет общины от грызни хиреет.
И братец мой, - нигде не примелькался,
Его не помнят будто даже стены,
На днях пуловер Гётца отыскался,
Носил его он, но пришли гиены.
ГЁТЦ (появляется):
Мария, - вот он, - мёртвым наречённый!
МАРИЯ: И вправду ты. Приди, прильну губами,
О сны мои, покой мой обречённый!
Что сталось то? Какими же судьбами?
ГЁТЦ: Я сам не знаю. Выпить лучше дай-ка!
Пивка бы! Всё равно какой уж марки.
Полно бутылок у тебя, хозяйка,
Неси по крепче, тёмного, две чарки.
МАРИЯ (приносит пиво, оживлённее):
Ты - здоровяк, и нет тебе износа,
Ко мне вернулся, не могу поверить,
Без братца - я не высморкала б носа,
Кручины повседневной не умерить.
ГЁТЦ: Ты хнычешь, - обожаю шалопайку,
Но слёз твоих не вижу и теперь я,
Вовек не разобщить им нашу шайку, -
Ощиплют только собственные перья.
МАРИЯ: О ком ты говоришь, кто так безбожно
Желает разлучить сестру и брата?
ГЁТЦ: Подонков перечислить невозможно,
В аду таких товарищей - палата.
МАРИЯ: Всё шутишь ты. Благодарил ли Бога
За избавленье из своей неволи?
ГЁТЦ: Конечно же! Одна его подмога
Меня уберегла от худшей доли.
Прославлен тот, то смерть попрал навеки,
В день Пасхи нам явившись из могилы,
Кто исцеляет всех, кто полнит реки,
Кто придаёт ослабленному силы.
Что было? Ну, ко мне вдруг прилепили
Все те клише, что видишь на экране,
Допрашивая, на меня вопили
Фигляры, коих встретишь в балагане.
Как стал свободным, тоже не понятно.
Был Зикинген ли вестником свободы?
Один сиделец мне шепнул невнятно,
Властям грозили будто сумасброды.
Свои догадки лучше ограничу,
Их может быть до полумиллиона,
Швырнул охотник жариться добычу,
Решив, что мало дичи для бульона.
МАРИЯ: Ты снова шутишь, только мне страшнее,
И потому, что – всё без приговора,
Свеча горит, но стало лишь темнее,
И едкий дым – туманит облик вора.
ГЁТЦ: Так беззаконие дела вершило, -
Без следствия меня арестовали.
Но лейтмотивом песен Гётца было: -
Свободы дух у нас замуровали.
Весь трёп о конституции - ничтожен,
Ни слова о процессах, и дебатах!
В Германии никто не потревожен,
Хоть тысячи завоют в казематах.
И лишь когда наступит голодуха,
Без газа, нефти, от угля - ошмётки,
Почует Михель, что плоха житуха,
И перетащит чрез порог подмётки.
Такой сценарий вероятен ныне, -
Пружина поддаваться перестанет.
Народ унижен, близимся к руине,
Пока ленивейший средь нас не встанет.
(оба уходят.)
Третья сцена
Гётц, Мария, позже Зикинген.
ГЁТЦ: Ведь я совсем недавно на свободе,
И будто ничего и не случилось,
Но в полдень, отдыхая на природе,
Я знаю, - что душа не излечилась.
Хотя на ферме занят чрезвычайно,
Пока не скучно провожу недели,
Порой надеясь, хоть бы и случайно,
Вновь обрести существенные цели.
МАРИЯ: Ты сам сказал, что час сопротивленья
Наступит с голодом, коль будет скверно.
Мы неспроста ведём приготовленья, -
Борьбу такую выбрали неверно?
ГЁТЦ: Всё правильно, но сердце часто гложет
Тоска по юным рвеньям, - их букету.
Себя закабалили мы быть может?
С тех пор за грёзой не идём по следу?
ЗИКИНГЕН: (входит):
Привет, вы двое, я ещё свободен
Быть может на часок, и слава Богу!
Волкам и воронью пока не годен,
От мантии судьи лечу изжогу.
ГЁТЦ: Хотел бы видеть я судью другого, -
Держащего меня без осужденья,
За месяцы надумается много,
Всю жизнь не знал такого униженья.
ЗИКИНГЕН: Привод к судье токсичен и подавно.
Судилища лишь к фарсу приводили.
Друг в Вольфене был обвинён недавно,
И в Эссене товарища судили,
Посажен в Кайзерслаутерне третий…
Известно же, что даже прокуроры
И министерцы ключевых подклетей,
От холода суде;й забьются в норы.
Кто восстаёт, - получит в лоб гантелей
От крепких малых, что качают силу,
Закон не мантия, - сукно шинелей,
Прикрывшее бездомного могилу.
МАРИЯ: Гантельку брось, ты голоден конечно?
ЗИКИНГЕН: Желудок это подтверждает вроде.
МАРИЯ: Пойду тогда, а то сижу беспечно,
Всегда есть польза в добром бутерброде. (уходит.).
ЗИКИНГЕН (дождавшись ухода Марии):
Тебя поздравляю я с такой сестрою,
С моей роднёй не так, - всё захирело,
Отец мой умер, раненый судьбою, -
Как дело целой жизни прогорело.
Мамаша – далека, всех уверяет
Что пфизер-шприц сейчас – игла спасенья,
Сестра неугомонно повторяет,
Что скоро все умрём от потепленья.
Но я не сдамся, даже без отчизны…
И в Ратзаме наверно заночую,
То – рядом, в Эгерланде. После тризны -
Уеду в Венгрию, начну стезю иную.
Похоже, что еды мне не дождаться,
Давай-ка, Гётц, продолжи в том же духе!
Привет Марии, знай, так может статься, -
Вперёд я дальше поползу на брюхе.
(Гётц безмолвно протестует, затем машет Зикингену на прощанье рукой, и уходит сам).
Четвёртая сцена
Гётц.
ГЁТЦ: Срывает осень злато на аллее,
Кленовый лист рядится в багряницы,
Короче стали дни, погода - злее,
Теперь безмолвье там, где пели птицы.
Скорей всего зиме не быть голодной,
Но страх по городам ещё гуляет,
Кто не привит вакциной новомодной,
Уверен, - врач от хвори избавляет.
Теперь должны уколы обновляться,
Два шприца мало, - третьим ткни без вздоха,
И остаётся только удивляться,
Как можно в этом не узреть подвоха.
И стар и млад привитые болеют, -
Ковиды, рак, проказа, ишемия,
Но бабочки лампаду вожделеют,
Так многих манит адова стихия.
Пожмут плечами, иглы раз в неделю,
Коль власть решила так, то значит верно,
Не в яме мы, - все едем по тоннелю,
Привычное слепи;т неимоверно.
Вновь выборы прошли. И снова враки
Влияют на мозги страны плачевно,
Зелёно-ядовитые чертяки
Ткут саваны для немцев ежедневно.
Задача их – остатки рвать кусками,
А пропаганда – вестница упадка.
Не серебром их кормят, - медяками,
Но в дураках не будет недостатка.
Врачи забыли клятву Гиппократа,
Укол обогащает; чтобы дали
Побольше денег, - началась регата,
Ликует пресса, получив медали.
Пятая сцена
Гётц, Метцлер.
МЕТЦЛЕР: Не доктор, и не представитель прессы, -
Надеюсь, буду принят вашем доме!
ГЁТЦ: А, громко говорю…, - достали стрессы,
Боюсь, вы слышали, что я на сломе.
МЕТЦЛЕР: То было неизбежно, не волнуйтесь,
Как друг всё подтвержу, не кучеряво,
Немного подрифмую, - полюбуйтесь,
Как не нарушу авторского права.
ГЁТЦ: О, нет, моё не единично мненье, -
Частица только праведных стремлений,
Чума сейчас – всех смыслов извращенье,
И вообще, - надлом мировоззрений.
Что к нам вас привело, и чем обязан?
Невзрачна ферма, двор не так уж светел.
МЕТЦЛЕР: Давно я к «книжным адресам» привязан,
И в книге Гёте ваш как раз и встретил.
Счастливый случай, - веймарец, гуляя,
На берег Ильма вышел поэтично,
Негодный планировщик, - я, петляя,
Не вижу указателей обычно.
ГЁТЦ: И я вписал свой адрес в книгу эту?
МЕТЦЛЕР: Конечно, год назад, то было в Галле.
ГЁТЦ: Всё в прошлом, да, альянс наш канул в Лету.
Все были оптимистами вначале!
МЕТЦЛЕР: Был президентом Трамп, а мы мечтали,
Что мир в Германию пришёл на годы,
И черно-бело-красный флаг считали,
Не годным к выковке меча свободы.
Он - легковесен, в форме закорючки,
И может только поверху царапать,
Как глиняный кувшин вон тот, без ручки,
В который воробьям привычно крапать.
ГЁТЦ: Звезда ведёт за пруд, здесь нет похожей!
Стал нужен немцам герцог златокудрый.
МЕТЦЛЕР: Ни искорки у нас, с лицом, - не с рожей,
Кто смел, - поспел, девиз довольно мудрый.
ГЁТЦ: У нас людей немало с головою,
Но храбрых, словно Лютер, нет в помине,
Кто скажет: "Встал - пред бешеной толпою,
Напротив вралей в ханжеской трясине!
МЕТЦЛЕР: Толковости принизить не посмею,
Она бодрит, храбрей с ней книголюбы,
И вещий Гёте бился за идею,
Прочтёшь страницу, - в кровь кусаешь губы.
Его нарочно в школах принижали,
Во Франции был «Фауст» под запретом,
Не только о любви его скрижали,
Злой дух ушёл поверженный поэтом.
Кто Гёте против Шиллера поставит, -
Обоих к эгоистам причисляет,
Тем песнь немецкую молчать заставит,
Об этом всяк мошенник помышляет,
И от тщеславья, эгоисты сами,
Великих авторов мусолят книги,
Учителей немецкого силками
Связать не выйдет, им нужны - вериги.
Шестая сцена
Гётц, Метцлер. входит Мария.
МАРИЯ: У нас тут гости, это твой коллега?
ГЁТЦ: Идет вдоль Ильма гётевской тропою.
МЕТЦЛЕР: Ложусь под ель обычно для ночлега,
Но стог хорош, что вижу пред собою.
ГЁТЦ: Однажды познакомились мы в Галле,
С трибуны обращался он к народу.
Рисует, и печатался в журнале,
Друг смелых, не растративших свободу.
Чудесно иллюстрировал он «Телля».
Но мало кто теперь листает книгу,
Стрелок - болван, в стране харчей и хмеля,
Лишь артефакт, причисленный к антику.
МЕТЦЛЕР: Хвала такая, да ещё при даме!
Всегда краснею, как на солнце, - тяжко.
МАРИЯ: Изменчив труд, - до смерти имя с нами,
И я не козопас, и не монашка.
МЕТЦЛЕР: Я - Георг Метцлер, в Оденвальде дома,
Как гундельсхаймерец, - стал патриотом.
МАРИЯ: Теперь и наша местность вам знакома,
Так декламатор спелся с рифмоплётом.
МЕТЦЛЕР: Красивейший цветок земли немецкой
Кладу к ногам.
МАРИЯ: Любезностей довольно,
Коль наша жизнь не кажется простецкой,
То мы приветим гостя хлебосольно.
Гостей незваных тут у нас хватало,
Таких бы не хотела видеть снова,
Мы для хозяйства делаем не мало,
И о долгах не говорим ни слова.
ГЁТЦ: Ты ищешь галериста, мецената?
МЕТЦЛЕР: Паломничество к Гёте – это тризна
По родине, грядёт её утрата,
Прочь - Шульце, Мюллер, Майер. Прочь – отчизна!
ГЁТЦ: И Зикингер вот в Венгрию подался,
Он Шольцу – Орбана предпочитает.
МЕТЦЛЕР: Ни разу панике не поддавался,
Но скошенный бурьян, - не зацветает.
Я знаю многих, в Венгрию сбежавших,
Они вернулись - прямо за решётку.
Венгерский страж, несолоно хлебавших,
Брюсселю часто впихивает в глотку.
Умолкнувшим пусть пластырь предоставят,
Но справедливость - это не издёвка,
В Европе нынче только деньги правят,
Поэтому союз сей - мышеловка.
На фронте встану я с бунтовщиками,
Возможно позже напишу иконы,
Коль буду в сердце поражён врагами,
Пускай меня запомнят бастионы.
ГЁТЦ: На фронт пойдёшь, да где ж сегодня драка?
Ведь даже в Косово спокойно вроде.
МЕТЦЛЕР: Неведенье кругом, - один вояка,
От этого терпенье на исходе.
Семь лет уже, как льётся кровь ручьями
В Донбассе, – здесь об этом кто-то знает?
Тут я сижу под липочкой с друзьями,
И на глаза газета попадает.
Майдан пылает, - соросятни свора
Бензином жжёт силовиков вседенно,
Подонки снайперы, из-за забора,
В тех и других палят попеременно.
Снаружи только ширилось насилье,
Послы Европы мяли президента, -
Когда посулов лживых изобилье,
У правды не найдётся аргумента.
И президент бежал, - в момент влезают
В парламент русофобские уроды,
Лакеи дяди Сэма отрицают,
Что меценаты партии «Свободы».
Министры, судьи, армия и пресса,
Поносят москалей в своём зверинце,
Наука тут - подручная процесса,
Все крестоносцы были - украинцы.
Бандера-зверь стоит пьедестале,
А Пушкин запрещён, - решила Рада,
Где русские творения блистали,
Теперь зияет мерзкий кратер ада.
Восток страны поднялся на восстанье,
Ведь говорить по-русски запретили,
И Крым пошёл тогда на расставанье,
Когда в Донбассе люд изрешетили.
В Одессе тоже крикнули: - «свобода!»,
Пришли бандиты бравые с огнями, -
Обугленные люди из народа
Добиты были битами, цепями.
На Западе никто не поднял голос,
Но пред Донецком фронт остановился,
Здесь у людей не дрогнет даже волос,
Поскольку каждый - русским народился.
Освободило, с боем, ополченье
Луганск, Донецк, опасность отступила.
Те, - в Минске, подписали соглашенье,
И предали, - не высохли чернила.
МАРИЯ: Но кто же рад абсурдному закону?
Родной язык всем запретить старались?
МЕТЦЛЕР: Втянуть желали русских в эту зону,
Они вторженья долго добивались.
Их план таков: – Россию, без разгона,
Втащить в гражданскую войну на годы,
Её объявит каждый вне закона,
А в ней самой – рассорятся народы.
Кавказ горит, с Чечнёй попытки были,
Афганистану тоже вскрыли вены,
Они бы Львов - до Харькова гноили,
Россию выбив с мировой арены.
МАРИЯ: Чего ж хотят, и гадят лихорадя?
Зачем не быть стране спокойной, дружной?
МЕТЦЛЕР: Чрез окуляры боссов Уолл-стрит глядя, -
Россия велика, чтоб быть послушной,
Её цари богаты были, строги,
И Рим, и Лондон сильно пострадали.
Позднее нефть, железные дороги
В Суэц, до Индии, в другие дали.
Тогда уж немцев на Восток погнали, -
Устроить хаос, кончить государство.
Европу, правда, этим доконали,
А Сталин выстроил иное царство.
При Ельцине Россия обнищала,
Едва жива, пьяна, как он беспутен,
Отцу Небесному прискорбной стала,
Он дал надежду, появился Путин.
ГЁТЦ: Подробнее событий не расскажешь.
О многом знал, такое не забудешь.
МЕТЦЛЕР: Не хочешь, но теорию докажешь,
Коль городе прифронтовом побудешь.
ГЁТЦ: Тебе мы оба очень благодарны,
Что верно говоришь об Украине,
Народ побит, властители бездарны,
И нас гнетут, но по другой причине.
Но, если Путин - Запада обидчик,
Зачем одобрил карантин, уколы?
По климату сговорчивый подписчик,
Он подмахнул тупые протоколы?
МЕТЦЛЕР: Не может всё случиться в одночасье.
Пока народ ослаб, растерян, беден,
Он должен находить и здесь согласье,
Ведь углекислый газ и вправду вреден.
Кто ж скажет, что звонки науки пло;хи?
Он, как Китай, желал отсрочки эти.
Действительность определит эпохи,
И для того, кто сникнул в первой трети.
Когда в Китае был ковид в начале,
Не медлил Путин и закрыл границы,
Но наши СМИ психически кричали,
Попеременно сея небылицы.
В Бергамо русские везли носилки,
Не только итальянцам на подмогу,
Они искали джинна из бутылки,
Чтоб знать - как не пустить беду к порогу.
Лишь всё проверив, что и нам известно, -
Локдаун объявили лишь частично.
Ведь знали точно, - дома, повсеместно,
Враги властей паскудят методично.
Но настроенье к лучшему менялось,
Своя вакцина сердцу не вредила.
У Путина опять всё устоялось,
Не понял Запад, в чём России сила.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Первая сцена
Перед занавесом.
Элизабет, Вайслинген.
ЭЛИЗАБЕТ: Что делаешь в театре, я слыхала
Тебе везёт на новой работёнке?
ВАЙСЛИНГЕН: Отлично было для меня сначала,
Но в долгую - вредит моей печёнке.
Давай теперь по делу. Поиск Гётца
Мне не ко времени, на огорченье,
Я знаю, - виноват, и остаётся
Молить тебя, его, лишь о прощеньи.
ЭЛИЗАБЕТ: Что так?
ВАЙСЛИНГЕН: Ревакцинирован сегодня.
ЭЛИЗАБЕТ: Припарка мёртвым, всё это чревато…
Истерика. И сколько жертв то, - сотня?
Лицо твое чего-то красновато.
ВАЙСЛИНГЕН: Полно пародий есть на тему эту,
От безобидных, - вплоть до безобразных,
Вкололи дозу мне - каких уж нету,
От палачей, особенно пристрастных.
И не успел почувствовать я жженье,
Узнал, что благодать моя и сила,
Ни здравствуй, ни прощай, в одно мгновенье,
Навек от дурня в Бремен укатила.
Когда ревизия, - концы все в воду,
К свидетелям на дно, как говорится,
Я ужаснусь печальному исходу,
Но и с вердиктом надобно смириться.
Яд действует, замедлю-ка признанье,
Не выкачать врачам его из вены,
Я рухну скоро, потеряв сознанье,
Сгустилась кровь в один комок из пены.
ЭЛИЗАБЕТ: Не фантазируй. Это всё невзгода!
ВАЙСЛИНГЕН: Ты Гётцу верь, его не ненавижу.
ЭЛИЗАБЕТ: Его не видела уже полгода,
Всё передам ему, когда увижу.
ВАЙСЛИНГЕН: О нет, прошу, найди его скорее,
Чтоб знал он, как ужасно сожалею,
Что сделал с ним, - нет ничего подлее,
Прощенья не дождаться дуралею.
Умру сейчас, тебе же завещаю
Запомнить: это и с тобой случится,
Засыплет скоро снег дорогу к раю,
И мир знакомый в щепки разлетится.
(Он падает через занавес в темноту).
ЭЛИЗАБЕТ: На помощь! Человек сорвался в бездну!
Нет никого? Все кинули нас дружно?
(Она подходит к краю сцены, обращаясь к зрителям):
В архив отправят текст, и я исчезну,
Уверьтесь в том, что ненавидеть нужно.
К вечерним платьям нитку не приладить,
Поэтому цензура – враг бунтарству,
Спектакль, мол, может общество разладить,
В конце концов – опасен государству.
Но наш – получше пьески своенравной,
По всей земле немецкой грянем хором,
Желательно на сцене, - самой главной, -
Гимн Меркель, или оду «Светофорам». (уходит.)
Вторая сцена
Снова перед занавесом.
Олеариус, Элизабет.
ОЛЕАРИУС: Весь год коллега вам не дал покоя,
То с ним, то без, серьёзно, я – робею,
Коль не избавитесь от разнобоя,
В конце концов, и вы свихнёте шею.
ЭЛИЗАБЕТ: Вы стали адвокатом всех актёров,
Контакты есть «наверх», глядите смело,
При мне свидетельства, для прокуроров, -
Как алиби добавьте в наше дело.
Известно вам, что с Вайслингеном сталось,
Сколь мёртвых нынче рудольштадтцу нужно,
Покуда ругани не раздавалось, -
Могли б взглянуть хоть здесь неравнодушно?
ОЛЕАРИУС: Идёт война, и все хотелки ваши
Не к месту, для чинуш, для адвоката.
Мужчин всё ищут дамочки, от блажи, -
Здесь хнычет Лизбет, там ревёт Беата.
За ними - Петра, Адельхайд и Сюза,
У всех у них в башке одно и тоже,
Актёришке нужна, вестимо, - муза,
Я - не астролог! - не поймут похоже.
ЭЛИЗАБЕТ: Не знаю их, но Адельхайд, - проверю,
О ней давайте говорить без спешки,
В своих лугах - риваль любому зверю,
А на доске, - как расставляет пешки!
Пропала вдруг, а Вайслинген – в могиле,
Другие голодают, лечат грыжи,
И если бы театр вновь открыли,
Хотела б знать: не продавила ль крыши?
ОЛЕАРИУС: Поосторожнее. Довольно смело,
Но здесь - черта, прошу не трогать даму.
Не мало всяких на сосне висело,
Чтоб избежать неписанную драму.
Я повторю, война идет открыто,
Но вам понять никак не удаётся,
Не будет снисхожденья, - шито-крыто,
На каждого теперь узда найдётся.
ЭЛИЗАБЕТ: Грозите мне?! Идёт война…, - какая?
Она за сотни миль, и там – страшнее.
Видать, идёт игра, и вас включая, -
Подсовывать кота, что почернее.
ОЛЕАРИУС: Давайте, прооритесь тут свободно,
Сочту за женский трёп, порой - любезен,
Вы можете грозить сколь вам угодно,
Отныне вам я больше не полезен.
Третья цена
Занавес. Тюрьма, комната для допросов.
Входят Эльзессер, Гётц.
ЭЛЬЗЕССЕР: Права известны вам, но адвоката
Себе вы брать не стали. – всё ли верно?
(Гётц кивает. головой)
Ответьте мне, здесь запись слабовата, -
Не видео, но нам важна чрезмерно.
ГЁТЦ: Права мои вчера мне зачитали,
Но сам себя я защищу в темнице.
ЭЛЬЗЕССЕР: Известно - нет театра в Вайниккале,
К российской пробирались вы границе.
И знаем, - из Карелии хотели
Доехать до Восточной Украины.
Прошу, не разводите канители,
Выкладывайте цели и причины.
ГЁТЦ: Там Ла;ппеэнранта снежная, на лыжи
Хотелось встать, у нас зимы то нету,
Все ваши подозрения – бесстыжи,
Из ерунды слепили мне котлету.
ЭЛЬЗЕССЕР: Вы были не на лыжах.
ГЁТЦ: На курорте
Купить их лучше, чем тащить с собою,
До цели добирался я в комфорте, -
Не дружат руссоеды с головою.
ЭЛЬЗЕССЕР: Последней фразой - взяли, и спалились.
Но переходим к отпуску, согласен.
За год что было? Всюду провались!
Без денег отпуск, верно ль, – несуразен?
«Рейхсбюргерство», затем психиатрия,
Отпущен под подписку, - вот, отчёты,
Причём тут лыжный отпуск, - терапия?
В отгул отпущены с какой работы?
ГЁТЦ: Я не нарушил никаких законов,
Преступны вы, лишив меня свободы,
Нет ничего у вас, и компаньонов,
Ни факта к обвиненью, - сумасброды!
ЭЛЬЗЕССЕР: Спасибо за подсказку! Что ж, коллега,
Язык прику;сите, я это обещаю.
Держать его под стражей, - риск побега!
Прервём допрос. Ему, - еды и чаю.
Сейчас иных свидетелей услышим,
Быть может честных, и не оголтелых.
И, память просветлив, его отпишем
К хорошим людям, - при халатах белых. (Занавес.)
Четвёртая сцена
Перед занавесом.
Элизабет, Мария.
ЭЛИЗАБЕТ: Счастливый день, ведь я нашла Марию!
Недавно о сестре его узнала.
МАРИЯ: Изжили не одну перипетию!
Но наша связь ещё силнее стала.
ЭЛИЗАБЕТ: Шептал мне ангел о последней роли
В спектакле жизни, и о боли мнимой,
Но вот вам правда о моей юдоли, -
Не выбрал Гётц меня своей любимой.
МАРИЯ: Признание в любви, но с опозданием.
Он обвинён в военных преступленьях.
Не скоро затрепещет пред свиданьем…
Господь, душа истерзана в мученьях!
(плачет.)
ЭЛИЗАБЕТ: Не нужно плакать, он же - рыцарь бравый!
Изгонит тьму, и скорбь от нас отстанет.
Да, труден час, но разум нужен здравый,
Ещё узнаем, - он великим станет.
Он видит, что: от края и до края
В Платоновой пещере - тесновато,
За гребнем волн, грядёт волна другая,
И знает, что спасенье - гибель НАТО.
Война, что разразилась на Востоке,
Сродни вранью о климате и мору,
Нас сплачивает то, что все мы в шоке,
Но хнычем, как малютки, - носом в штору.
Свою господство Запад потеряет,
Христос воскреснет в Новой Византии,
Отчизна наша снова воссияет,
Ведь мы обрубим клешни тирании.
МАРИЯ: Довольно прорицать! Смогла б посланье
Наверно передать, - как от подруги?
Мне обещали скоро с ним свиданье,
Спрошу его о нуждах, про недуги.
ЭЛИЗАБЕТ: Сказать одно лишь нужно, - непременно,
Что Вайслинген не так давно скончался.
Он так подавлен был, и сник мгновенно!
Завет мне передал, когда прощался.
Раскаялся он, искренне желая,
Чтоб Гётц простил ему наветы злые.
Взмолился бедный, как в бреду пылая, -
Избегнет, может, муки вековые.
Пускай же рыцарь, и его Элиза,
Помя;нут павшего, - любви в угоду,
Адамов мир далёк от парадиза,
Не кровь должны мы проливать, - а воду.
(обе уходят.)
Пятая сцена
Комната для допросов.
Гётц, затем Олеариус.
ГЁТЦ: Опять допрос! Чего им так неймётся?
Бегу на пересадку у вокзала,
Внезапно - полицейский рядом мнётся,
Мгновенно финнов - тьма повылезала.
Вдруг слышу, - немцы засопели дружно,
Решил, что более не двинусь с места.
И если б не наплёл, чего не нужно,
Могло бы обойтись и без ареста.
По их словам, - признай вину я сразу,
Они бы отпустили грехотворца.
Но вспомнил тут заученную фразу, -
Что дурень неспроста таким зовётся.
Чего же хочет сударь из Эльзаса?
Грозит свидетелями, но Мария
Глаза свои закатит до отказа,
И скажет, что всё чушь и истерия.
Но кто еще? Соседи, иль коллеги?
Двоих друзей - скрывает заграница.
С таким добром не сдвинуть им телеги,
Придётся прокурору удавиться.
ОЛЕАРИУС (появляется):
Ах, Гётц, пройдоха, что ж ты вытворяешь?
Ведь столько лет знакомы мы с тобою.
Предупреждал, что много потеряешь,
Что станет голова моя седою.
ГЁТЦ: Я вас не звал, но очень интересно:
Кто пригласил, и кто впустил на зону.
ОЛЕАРИУС: Приветствие - на редкость; что ж, прелестно,
Назначен адвокатом по закону.
Сказали мне, что взятие под стражу
Считаете ошибкой, но ручаюсь,
Я Ваше положение не сглажу,
От обвиненья страшно удручаюсь.
Известно, - Путин вторгся в Украину,
В страну миролюбивую, к соседу,
Легко обидеть крошку исполину, -
Не по душе свобода мироеду.
Литва и Польша будут на прицеле,
Германия - на нуклеарной мушке,
Коль не дадим отпор, пусть на приделе,
Он к нам придёт, и загрохочут пушки.
Кто символ «Zett» открыто одобряет,
Его причислил, в пику, к украшеньям,
Агрессору нарочно пособляет
Готовиться к военным преступленьям.
Вы думаете, - доказательств нету?
Записан разговор по телефону.
Привяжет имя Метцлер вас – к лафету,
Не отвертеться, сдайте оборону.
ГЁТЦ: Прослушка разговоров незаконна,
Улика эта не получит допуск.
Бесчестна глупость ваша, и зловонна, -
Я просто собирался ехать в отпуск.
ОЛЕАРИУС: Конечно, плёнка будет не пригодна,
А если кто слыхал, что наболтали?
Предъявят вдруг? Шипите сколь угодно,
Но дело вы своё предначертали.
Ведь факт есть факт, - на стороне врага вы,
Плевать, что доказательств слишком мало.
В суде не выиграть, пусть вы и пра;вы, -
Дознанье многим скорлупу ломало.
Таким упёртым нужно просто время,
Но и они размякнут, словно слизни,
Быть запертым - особенное бремя,
В стенах холодных устают от жизни.
Как адвокат, совет дам напоследок, -
Сотрудничать с судом и государством,
Путь перебежчика совсем не редок,
Но это и конец тупым мытарствам.
ГЁТЦ: Диагноз верен, - пусть; со мною сладит
Ваш суд, да только - ложное леченье,
Тот, кто опасен так, - в штаны не гадит,
Испытывая к страху отвращенье.
Мой добрый адвокат, глупы; расчёты,
В помоях рыбка может не пойматься,
Пока не начали строчить отчеты,
Рекомендую вам практиковаться.
Отсюда выйду ли, иль вы зайдёте,
Известно Богу; не пойду с повинной,
Увидев стойкость малую, поймёте
Что с настоящим встретились мужчиной.
Шестая сцена
Перед занавесом.
Элизабет, Мария.
ЭЛИЗАБЕТ: Скажи мне, удалось увидеть Гётца?
МАРИЯ: В свидании отказано, - «проблемы».
У них не зря была, мне воздаётся
Хвалой за пониманье сложной темы.
И прокурор, и адвокат - на пару
Нудели так, что голова кружилась,
Как лупит дождь по старому футляру,
Так в памяти ни что не отложилось.
ЭЛИЗАБЕТ: Они хотят, чтоб он пошёл на сделку,
Сначала словом, а затем и делом,
Поможет в пропаганде, сдвинув стрелку,
Затушевать случившееся в целом.
МАРИЯ: Уверена в одном, у них надежда
Что я на Гётца как-то повлияю,
Меня к нему допустят, я – невежда,
Хвостом наивным возле них виляю.
ЭЛИЗАБЕТ: Да, это правда, но следи за речью!
Не сдержишься, и растревожишь рану,
Потеря крови, приведёт к увечью, -
Вспылит храбрец, - всё выйдет не по плану.
МАРИЯ: То будет пытка, господа ведь эти
Сухие, как айва, - без сожаленья
Пред человеком выставляют клети,
Чтоб не случилось с Богом единенья.
Собравшись с духом, всё начнём сначала,
Не просто выдержать беду безгневно,
Злословья, слава Богу, избегала,
Но чертыхаюсь нынче - ежедневно.
(обе уходят.)
Седьмая сцена
Комната для допросов.
Гётц, Эльзессер, Олеариус, Мария.
ЭЛЬЗЕССЕР: Сюда приглашена твоя сестрица,
Как доброй воли жест, как путь к доверью,
И адвокат поможет защититься,
Весь разговор - останется за дверью.
Магнитофон мы также отключили,
Сюда смотри, вот - вилка не в розетке,
Теперь умолкну, чтоб не уличили
В предвзятости; доверься, ты не в клетке.
МАРИЯ: Господь, молю, войди в сию темницу,
Ты молвил: средь двоих, – ты в середине,
Направь во тьму священную зарницу,
Прославлен будь, внизу и на вершине!
ГЁТЦ: Повержен, слишком поздно, опоздали,
Теперь - я тень, себя мне не уверить,
Что были дни свершений, что мечтали,
Когда Христу мог грёзы я доверить.
(делает жест, чтобы Мария его не перебивала)
Признаться должен, я солгал, сестрица,
Не в карцер шёл, когда оклеветали, -
Обыскивали, не давали мыться,
И зуб, и печень, сердце, желчь - достали.
Кругом врачи, и лишь спустя недели
Я догадался, что сижу в дурдоме,
Ни с кем ни слова, - говорить велели
Не часто, после шприца, на приёме.
С тех пор всё то, что в венах бушевало,
Я подавлял, скрывая осторожно,
Что не бессилье Гётца волновало,
Я понял, что меня унизить можно.
МАРИЯ: И я обязана просить прощенья
За Вайслингена, - он наслал напасти,
Левитом притворяясь без смущенья,
Но сделал это под давленьем власти.
Он умер, извиняясь пред тобою,
Измученно взывая, ради Бога,
Чтоб ты не укорял своей судьбою
Злодея, чья кончина так убога.
ГЁТЦ: Он это говорил тебе, Мария?
И от чего же весельчак скончался?
МАРИЯ: Его лишила силы пандемия,
К Элизабет пред гибелью примчался.
ГЁТЦ: Элизабет, – неужто вы знакомы?
Я не забыт, могу ли в это верить?
МАРИЯ: Мы встретились, её слова весомы -
Ведь нежных чувств к тебе и не измерить.
ГЁТЦ: Я очень рад, переживал напрасно,
Она мой клад, лишь ей дарую лавры.
Она - мотив, звучащий ежечасно
Со струнными, порою - под литавры.
Да, - Вайслинген, его теперь прощаю,
Как всех врачей, охранников, юристов,
Не клясть за жизнь, за счастье - обещаю,
Ведь грех мой тяжестью своей неистов.
Когда стоишь средь беспросветной чащи,
И взвесишь дни, что несказа;нно хрупки,
Луч света осветит - наиярчайший,
Твои ошибки, или же проступки.
МАРИЯ: Да что ты, брат, уже ли близок к смерти?
Душа больна или страдает тело?
ГЁТЦ: Мне зелье в кровь вогнали эти черти, -
Которое всё сердце мне изъело.
О нет, поэт не выдумал кончину,
Его с утра прививкой добивали.
Припомни нашу песню про лещину,
Что в детстве мы на сене распевали.
ОЛЕАРИУС: Смутьян, что о врачах несёт такое?
ЭЛЬЗЕССЕР: Молчите, наступает просветленье.
ГЁТЦ: Я с детства - еретик, оставь в покое!
И данность, - не идёт с былым в сравненье.
Вещал эльзасец, если я сознаюсь
В содеянном, то быть ему пророком.
Услышьте, в подтверждение, что каюсь
Без принужденья, как бы - ненароком.
И прежде, чем предстану перед Богом,
Я не оставлю ни одной загадки,
Но исповедь честна; высоким слогом,
Поэтому признанья будут кратки.
Искусству чистому служить мечталось,
Той классике, которую возвышу,
Но от неё уж мало что осталось,
Всё чаще звуки непотребства слышу.
Сегодня Дьявол отрицаем всюду,
Хотя он во плоти все эти годы,
Не видящему дальше носа люду, -
Боюсь, в аду оплачивать расходы.
Но тот, кто ужас смело обличает,
Не должен думать, что спасён навеки,
Увидеть мерзость, кровь, как мир дичает, -
Лишь часть того, что ценно в человеке.
Узреть за горизонтом свет надежды,
Труднее, ведь мерзавцев - легионы.
Какая сила злу закроет вежды,
Что не наносит пахарю уроны?
Да, удержанье зла, – пункт распоследний,
Что нам остался, - понял с опозданьем,
Он сломленных поставит в ряд передний,
И станет вероломству оправданьем.
Скажу, спою: Россия – та преграда,
И Дьявол когти об неё сломает,
Не всем такая истина отрада,
Но край героев битву принимает.
Пока слугой России Путин будет,
Быть может хватит у страны терпенья,
Он западных прохвостов пыл осту;дит,
Являя всем основу единенья.
Ни правые, ни левые крикуши
Не супостаты нынче; не секира
Освободит от зла людские души,
Но красный стяг в святых «Воротах Мира».
ОЛЕАРИУС: Конец терпенью, хватит балаганить,
Фразёрство это нервы возбуждает!
Как долго будешь уши нам поганить?
Вердикт суровый над тобой витает.
ЭЛЬЗЕССЕР: Последний выход, Гётц!
ГЁТЦ: Стране - свободу!
Единственное, что сказать желаю.
Не мглою разум стелется народу,
Он пыл сердец использует, я знаю.
Но выше всех, - любовь! Моя родная,
Элизабет, ты сил мне предавала,
Привет тебе прощальный! Я у края…
И не желал бы лучшего финала.
(падает без чувств.)