герцог Веронский,
я не верну тебе Меркуцио.
мои руки запятнаны
кровью Монтекки,
и Капулетти,
и делла Скала,
потому что порой слушать
чьи-либо признания,
поощрять
чью угодно вспыльчивость —
значит, убивать.
ты смотришь,
сквозь запылённое стекло,
на свой павший город,
уголком глаза ловя
своё отражение,
так непоправимо
похожее на моё.
ты пишешь,
что молитва твоя
почти бесплодна:
родные гибнут,
умиротворение рассеивается.
а рядом со мной — склепы, скрепы,
склянки, скле-
енные ум и сердце.
усопшим там хорошо?..
Господи, почему?
оставь ему хоть кого-нибудь
после следующей игры
на чёрно-белой доске.
я захлёбываюсь, Эскал.
я задыхаюсь.
тебе, должно быть,
под плитами
собственной боли,
и незаметно,
что где-то там
раскололся один Лоренцо,
и это печать гордыни,
в которой я не раскаялся.
а мне бы просто
окликнуть тебя на улице,
но ты
лежишь,
поглощаешь яства
или пожираешь себя,
не выходишь
из своего затвора.
да и я,
заприметив тебя последний раз,
понёс пустословную чушь:
про городскую казну,
необвенчанные пары,
ветхость исповедален, —
дескать, послушай,
я тоже занят делом!
ты при мне обманывал себя.
я при тебе лгал себе,
не примиряясь с твоей
ролью правителя.
а ты так и не примирился
с тем, кто я.
ведь это жест смирения —
оказаться перед собой на коленях,
простить самого себя.
со мной заодно.
я теряю разум, герцог,
мне света больше не нужно,
но до первых лучей солнца
я приникаю к земле:
Господи, благодарю,
что он Тебя ищет.
герцог Веронск…
Эскал.
да, я слаб.
да, я далёк от Него.
тебе не понять меня.
я не прошу о понимании.
я живу,
когда я пишу,
совершенно исчезая
для всех остальных.
я бы хотел тебя утешить,
но неспособен
даже совладать
с самим собой.
(27.03.2024)