Наводнение, наводнение, а мы видим дно.
А потом мы всплываем на света и бликов окно.
Воспоминание не режет ум.
Ане и Мише удивляться нечему.
Они давно знакомы, и я трубку к уху прижму,
и расскажу, что слышу, по слову по одному.
Они поднялись вверх по холму до аппарата одинокого и слепого,
но распространяющего свет из мутных стекол,
а под ними простиралась прибрежная отмель.
Днем, в полдень лодки разгружали улов, воду хлебая
скользкая, серебристая рыба четвертаками лилась выпадая
словно из игрового автомата, и чайки слетались.
Мир уже вернулся к своему прежнему существованию,
но их по-прежнему не замечали.
Они оставались в тени, невидимыми.
– Обними меня, здесь такая холодина.
Ты знаешь почему они утонули?
Их идеология рассматривает людей как слуг, гражданин,
что придирается к официальной линии
рассматривается как помехи
и помехи накрывает лавина.
Эгоистичные нарушители спокойствия стираются аквамарином,
и подвергаются остракизму.
Я хочу курить…
Ты добавляешь вторую сигарету в рот
и прикуриваешь без комментариев,
но это потом, а сначала любовная ария.
В этом солярии.
Ты голый и белоснежный как холм из кокаина,
а я мокрая и трясущаяся, и ты меня возьмешь без вазелина,
проводя рукой между ног, выгибая поясницу
единственной из монополий,
чистой, ясной и умственной, одним пистолем.
Я поднимаюсь на цыпочки и шепчу: «Меня убей
самым быстрым из твоих огней».
Сзади, руками сжимая бедра, чтобы быть поточней.
Ты голый, так нечестно, тебя надо одеть как американца,
я маленькая, я надеваю твои цепи поверх своей ляжки, как арестантские
цепи, с тяжелым крестом, тебе это очень нравится.
А мой капроновый чулок обтягивает твой кулак.
Пот по твоей шее течет как из-под шины, из-под колеса
грязь и что-то пошлое провозглася
ты приказываешь мне нагибаться
и слушать твои приказы на океан глядя искося.
Ты огромный, моя любовь новая североамериканская,
и ты рвешь меня, давишь медленной и быстрой экспансией,
я не успеваю дышать, я не успеваю стонать с твоими романсами
и детства, перешедшего в непонятный возраст пьянствами.
Я целую тебя, успеваю кончать раз пять,
по щиколотке сперма течет потоками густыми.
Ты не испытывал ничего подобного, мне признайся,
а потому новому сумасшествию утром подвергайся,
задыхайся, возбуждайся,
так не годится, я стискиваю тебя внутри
и ты не выходишь пока сигарета загореться не пытается,
и ты суешь мне такую в рот.
Свитер поверх бикини,
мы выходим на холод и обозреваем ночь,
она нами мается… И все вращается
как планеты, сошедшие с ума,
и месяц бумерангом возвращается
сказать нам о том, насколько мы молоды
и сколько нам еще стоит прожить, все это любовью называется.
Моему Мишеньке посвящается.
Допишу, холодильник, ты сидишь сутул
и хмур, и пот бусинами на лбу всплеснул,
но я не знаю ничего другого, кроме тебя, ничего. Муку уйму.