пьёт хмурость дня гуляка-ветер в межсезонье
и ворошит хлыстом примятую труху.
пинает дверь и тормошит гнездо воронье,
то за трубой бубнит протяжно чепуху.
кривым стволом кряхтит, раскачиваясь ива,
а лодка чалкой трётся жалостно в мосток.
диск золотой в бегах за пеленой дождливой
и приуныл чубатый пролеска росток.
на части рву клочок исписанный, всё было...
«мотай на ус» слетало как-то у отца.
но в то, что верилось – потоком твердь сточило
и стал мерилом – довод жгучего свинца.
у врат смятенья дух, тревожны жесты, лица
да, только у мессии горькая страда:
в густом дыму по полю мчится кобылица
и мироточит око в храме от стыда.
и скрыт извечный смысл распятием в иконке,
как чёрствый шмат, застрявший в глотке не сносим.
где гарь руин легла змеёй на дно воронки
и чудом уцелевший аист-пилигрим.
крылом с небес окрестит в трудную годину
и в одночасье спросит каждый сам себя:
избрать неумолимый рок, летя в стремнину
иль жить с занозой в сердце, долю невзлюбя.