"Записки призрака" - так была озаглавлена потёртая тетрадь одного из обитателей дома престарелых на Чёрной речке, найденная мною в тумбочке у окна, выходившего во двор – колодец, куда солнце заглядывало только по ошибке.
Я привожу здесь три записи из этой тайной тетради, ибо так завещал автор. Вот его слова на первой странице:
"Случайный, но драгоценный читатель!
Прошу тебя, ради твоего благополучия и твоей долгой жизни, не читай более трех эпизодов этого дневника в день.
Бери их в разных частях тетради: из начала, из середины и из последней трети. Заглядывая в чужую жизнь, а тем более – в чужую смерть, не проявляй хотя бы интереса к связи событий.
Ведь если читать все подряд – можно провалиться в чужую реальность. Поверь мне, не стоит тебе этого делать. Чужая реальность – это всегда твой сон, от которого ты можешь и не очнуться. Я знаю, о чём говорю, поверь мне.
Видишь ли, дорогой читатель, в конце двадцатых, будучи голодным студентом Академии русского балета, я удачно продал отцовские часы на Сенном и, ощущая себя богачом, купил одну старую, потрепанную рукописную тетрадь, которая почему-то страшно меня заинтересовала.
На первой странице было то самое предупреждение, которое ты только что прочёл..."
1997 год, 3 апреля
"В свои 90 я становлюсь все легче, мой танец все совершеннее. Когда-то я думал, что придет время и умрёт лучшее во мне - моя способность быть музыкой и танцем. Но, к счастью, премьер не может перестать танцевать... Старое тело, умирая, сублимирует в душу. И к 90 во мне почти уже не осталось мяса. Когда я вижу тарелку, я не нахожу ложки, а если нахожу ложку – то тарелки уже нет, она превратилась в виниловый диск из моего детства с записью Спящей красавицы. И Вальс Цветов уносит меня в страшную блокадную зиму, когда у меня не шла партия Корсара и я месяцами репетировал ее у станка в пустой балетной студии. И чем ближе была смерть, и чем страшнее была реальность за окнами, тем более исступлённо я изменял Петипа с новым стилем танца, рвущем каноны, летящем к солнцу. Если вдруг случаются тарелка и ложка вместе – я забываю о голоде и танцую с ними партию Дон Кихота – ложка – прекрасная Китри – лёгкая, как пёрышко, тарелка – смешной Панса с подвязанным ватным пузом.
Если приносят кофе с ликёром – я его пью, как Болеро Равеля: один глоток, один и один глоток, фуэте, два глотка, перекидной прыжок и – шпагат в воздухе, и – раз, два, три…раз два три четыре…"
1999 год, 4 января
"Обезболивающее продолжают давать два раза в день. С ним меньше болят пальцы – почти сто лет в пуантах… Но, с другой стороны, если весь целиком превращаешься в боль, то можно достоверно танцевать само чувство боли – боль любви, боль расставания, боль предательства. … Ведь если задуматься, всё прекрасное приносит боль. А все безобразное – счастье. Боль ведет к освобождению души. Ангел часто посещает меня, сидит на окне спиной к темному провалу окна, свесив до пола свои грустные крылья и смотрит на длящийся танец. Он приносит боль, ужас, страдание. Страдание - дар бога, так он говорит. И я танцую. Я почти прозрачен, сестра Глаша на видит меня и застилает мою койку, накрывая мое тело с головой, при этом сварливо скандалит с моим соседом – старым ботаником, который читает мне лекции о происхождении цветковых растений уже который год. Милый старик. Я полюбил его за эти годы у окна. "Глашенька! Осторожно, ты же его разобьёшь!" - слышу я его тревожный голос под восхитительный мотив партии Принца - Щелкунчика..."
2001 год, 15 мая (последняя запись)
"Я с трудом пришел в себя. Соседняя койка пуста. Ангел, сидя на окне, отрешенно курит сигаретку и болтает с Глашей, вызывая у неё на лице цветущую улыбку.
Не стоило прерывать танец ради этого вздора, да ещё перед тем, как нырнуть в самую его глубину – в партию Злого Гения из Лебединого озера.
И, принимая вызов Зигфрида , я вдруг понял, что эти несколько промелькнувших передо мной бытовых картинок – это и была моя несостоявшаяся жизнь, в которую я проснулся нечаянно, но которую я, слава богу, не прожил.
И я отважно прыгнул обратно, в реальность Прекрасного Принца Николая Гольца – знаменитого русского танцовщика 18го века, любимого ученика несравненного балетного классика Шарля Дидло. Именно рукопись Николая Гольца попалась мне в руки на Сенной в далекие годы юности. И я отчаянно, с наслаждением прочёл ее всю, от первой до последней страницы..."