Если ты не получаешь желаемое,
ты страдаешь... и даже если ты
получаешь то, чего хочешь, ты
всё равно страдаешь, потому как
не можешь удерживать это вечно.
Вивекананда
1.
Я раздражён был, даже вне себя:
Я возвратился в город свой родной и не узнал,
Как будто бы здесь вымерло всё, пусто, голо.
Дома как будто те же, но - не те.
Вот пруд. Здесь мы когда-то уточек кормили,
Но где же веслоногие друзья?
А мельница над старым прудом?
Одни развалины там, где когда-то колесо крутилось.
Теперь она – как мёртвый истукан.
Печально, ничего не скажешь!
И стоило тащиться столько времени сюда?
Вдруг вихрь по улице пронёсся хулиганский,
Калитки, ставни, стёкла дребезжали в окнах.
«Постой, - они мне дружно прокричали, -
Ты сколько не был здесь, приятель дорогой?» -
«Всего лишь десять лет. Был занят я: учился,
Карьеру делал» - «Что же, сделал?» -
«А вам-то что?» - и на скамейку сел.
Тут женщина подходит: «Ой, Павлуша!
Да ты ли это – не признала сразу я.
Совсем большой ты стал и взрослый,
Женился, чай?» - «Нет, не женился, тётя...»
(Я имя тётки позабыл!..). «Да ничего,
Когда-то Глашей величал меня, сынок».
Старушкой стала тётя, не узнал.
Теперь вот медленно по лестнице скрипучей
На третий поднимаюсь я этаж.
Здесь всё по-прежнему – клеёнкою подбита,
Входная дверь, глазок и даже половик.
Звоню, прислушался: за дверью
Шаги прошаркали, раздался голос: «Кто?»
«Открой, отец, я Павел...» - и осёкся:
Застрял комок на полуслове где-то.
Гремел шарнирами замок, мне показалось, долго,
И вот внутри я, наконец, в объятиях отца.
Он поседел, каким-то сухоньким он стал.
«А мама?» - «Мы ж тебе писали – уж три года,
Как померла». – Комок ещё сильнее
Мне горло сжал железною рукой.
«Я ничего отец, не знал, не получал..»
«Да знаем, слышали о подвигах твоих,
Какую жизнь весёлую в столице
Ты вёл, как в кабаках гулял,
Девиц менял, работы – где ж письмишку
О смерти матери тебя найти!
Что, дедовского дома половину
Прощёлкал, прокутил?» - «Зачем так, папа?
Ты знаешь: жизнь в столице тяжела,
А здесь учился хорошо я,
Но в университете по-другому всё.
Я срезался на третьем курсе.
А что в столице, что за рубежом –
На что-то жить ведь тоже надо!» -
«Что, девок много было? Где ж жена?» -
«Нет, не женился. Только лишь одну,
Да-да, одну я женщину любил!» -
«А ты зачем сюда пожаловал, сынок?
Неинтересно будет здесь ни жить, ни развлекаться!» -
«Тебя вот навестить приехал. Денег дашь –
Отправлюсь я вторично в путь за счастьем». –
«Я дам. Мне ничего не надо.
На пенсию всегда концы сведу.
Вот Глаша помогает. Приберёт,
Лекарства принесёт, обед мне приготовит» -
«Она стара ведь очень, папа!» -
(Отец уже восьмой десяток разменял).
«Эк, хватил! Всего чуть-чуть за шестьдесят
Сейчас ей, просто ты впотьмах не разглядел».
Что мог сказать ему? Я понял всё.
Мне стыдно стало, но не мог остаться
Я в городке своём надолго: мне здесь так тоскливо!
Какой-то мёртвый стал родной мой городок,
А все друзья разъехались далёко.
«Да, - как бы мысли прочитав мои, -
Сказал отец, - друзья твои-то все поразбежались,
В Америках и Англиях живут,
Не приезжают тоже на родную землю», -
И горько он махнул рукой своей.
Откушали мы, чем послал Господь,
И утром стал я в путь обратный собираться.
Рукой дрожащею отец мне протянул
Резинкой перетянутую пачку:
«Последние... Ты там уж экономь,
Других не будет – сам ведь понимаешь...»
Я понимал, и горько стало мне опять.
Тут тётя Глаша с банками пришла:
«Огурчики домашние, варенье!»,
Тоскливое развеяв настроенье.
«Ну, на дорожку сядем!». Мы присели.
«Прощай, Павлуша, нас не забывай,
Сюда, того, сам знаешь, приезжай
По первой телеграмме...» - незаметно я
Рукой смахнул невольную слезу.
2.
Я в поезде мгновенно задремал, и мне приснилась
В индиго цвета платье женщина одна,
Которую любил, о ком отцу сказал.
Она была постарше, но прекрасна,
Особенно чудесные глаза, в которых,
Казалось, небо голубое преломлялось
В какую-то синеющую ночь, а в обрамленье
Ресниц пушистых чёрных просто восхищали,
Лишая речи, воли. Я тонул в них, как в пучине.
Мы с ней пересеклись впервые
В Жарден дю Люксембур, в Париже.
Она неподалёку от фонтана
Сидела, погрузившись в чтенье.
На ней надето было что-то очень
Изысканно-прозрачное, согласно
Не только моде, но сезону тоже.
Я наблюдал за нею исподлобья:
Изящный профиль, отдалённо римский,
И руки тонкие с изгибом плавных волн.
Её окликнули, неловко повернулась,
Журнал скользнул нечаянно в траву,
А незнакомец, помахав рукой, исчез.
Я наклонился за журналом, она тоже,
И лбами мы столкнулись под скамьёй.
Я на своём плохом французском извинился,
Она ответила мне тоже на плохом, но русском:
«Я уловила ваш акцент славянский,
Я тоже русская, хотя наполовину».
Представились друг другу: «Павел Громов!» -
«Меня зовите мадемуазель Софи –
Почти что Софья, мама называла Соней,
Но я от этого уже отвыкла, потому что
Живу с отцом, он итальянец, мамы нет».
Софи была изящна, как гравюра
Какого-то художника барокко,
Глаза же были синими такими,
Что отвести свой взгляд возможности лишали.
Мы по аллеям парка побродили,
Я руку протянул – не отказалась.
Назавтра встретиться решили здесь же,
Потом в «Олимпию», где завтра пела
Свой блюз другая мадемуазель.
Софи пришла в сиянии индиго:
Теперь и платье дополняло
Её прекрасные закатные глаза.
Она, как драгоценная тростинка,
Обёрнутая в синий бархат,
Аквамаринами сияя вместо глаз,
Передо мной возникла, словно фея.
А облачился в белое: жара, разгар июня.
В такси губами прикоснулся к волосам,
Волнистым, чёрным, с синим же отливом.
Она лицо немного повернула,
И я ей губы принялся ласкать.
Сопротивленья не было, я осмелел невольно.
«Здесь неудобно, Поль, поехали в отель».
Таксисту дан приказ,
Долой концерт Каас! –
И мы уже в гостинице ближайшей
На нежных и прохладных простынях.
«Поль, помоги мне побыстрей!» -
Она в индиго цвета платье извиваясь,
Меня позвала, Я рванулся к ней.
«Застёжка зацепилась, помоги!»
И вот уж синий ком
Небрежно отлетает в угол спальни.
Я был совсем ощеломлён
Напором тем самозабвенным,
С каким Софи мне отдавалась.
Я был другим – хотелось мне иначе,
Нежнее, ласковее сделать то, к чему она
Рвалась так бурно и так страстно.
Успел влюбиться я, но натиск был сильнее.
Обед подали в номер, ужин тоже.
Мне так хотелось целовать
Её глаза-аквамарины, только смех,
И разговоры, и объятья
Вернули нас туда, откуда началось...
Лишь только ночью мы заснули крепко.
Во сне пошевелился – и проснулся,
Как будто током вдруг ударило меня.
Она тихонько застонала, не проснувшись, –
И мы опять в нирване – ночь любви
Продолжилась с усиленным накалом...
3.
Наутро вызвали такси: она просила,
Чтоб я её отвёз скорей домой.
- Тебе индиго цвет идёт как никому!
- Спасибо, милый Поль, я знаю.
- А мы когда увилимся опять?
- Я, Павел, замужем. А муж мой – дипломат.
Живу в другой стране, в Париже я в гостях.
Но не печалься. Приезжай на следующий год.
- Но как же так, Софи? Ведь я уже влюблён!
- Да, я такая, верность не по мне,
И я могу быть с тем, кого хочу сейчас.
Приехал я на следующий год. Но только
Я тщетно Люксембургский сад избороздил:
Не встретил больше платья я индиго
И профиль древнеримский не встречал.
В отчаянье поехал я туда,
Куда Софи отвёз я год назад.
Консьержка не утешила меня:
Софи не будет этим летом здесь,
С супругом отбыли в далёкую страну,
Гдe будут долго, может быть, всегда.
И я её не видел никогда,
Во сне лишь только – и всегда звала.
Что странно – в синем платье, как тогда,
Индиго цвета, как её глаза.
Проснувшись, думал: «Что же – далеко,
Она в одном конце планеты, ты в другом.
Хватает ей всего – и благ мирских,
И благ душевных, и телесных благ.
А мне вот как-то надо продолжать
Свой ход земной по грешному пути.
Забыть её я должен! Но забыть
Прекрасную Софи так и не смог.
«Ну, ничего! Ведь скоро вновь июнь,
И я опять во Францию рвану.
Быть может, снова встречу там её!» -
От этих дум захватывало дух.
И так хотелось бы мне знать,
Какого цвета платье будет в этот раз.
А если будет вдруг она с другим
И, не заметив, мимо пролетит?
Вопросов было много, а ответ один:
«Вперёд! Ты счастлив будешь только с ней!»