С утра ещё обещали дождь, и, вроде, к тому и шло: на небе кондитерские слои облаков бесшумно, не смешиваясь, перемещались друг относительно друга в разные стороны, от кремово-молочных – до полупрозрачных карамелей, от пышного безе – до насыщенного бисквита, пропитанного черносмородиновым соком, так и норовящим капнуть внезапно кому-нибудь за шиворот, а то и окатить с ног до головы, так, запросто, по собственной поднебесной прихоти. Ясно было, что край у этого опрокинутого над головой облачного торта непредсказуем. Как его собрали второпях, так же скоро он мог и развалиться, и потечь.
Поэтому, не запасшись зонтом, выходить на улицу в такую погоду было безрассудно. И Пал Палыч такое бы любому сказал, если бы сам не пустился в рискованное путешествие без средств защиты от поднебесья. Заторопился (как и тот товарищ сверху за облаками), занервничал, забыл, а возвращаться домой было уже поздно.
Он шёл в очередной раз устраиваться на работу. Встреча была назначена на 15:20. Не в три пополудни, не в половине четвертого, а именно в это время, как сказала серьёзная дама по телефону. До незнакомого места надо было добраться вовремя, а так как машину Палыч давно продал, он решил преодолеть часть пути на электропоезде, а оставшуюся часть до логистического центра, располагавшегося в промышленной зоне в десяти километрах от города, преодолеть на такси. Так выходило в три раза дешевле, чем ехать на такси от самого дома. Для неработающего пенсионера это важно. С деньгами в его жизненном пространстве было плохо. Намного хуже, чем Пал Палыч мог предположить лет десять назад, когда проходил по статусу пенсионера где-то ещё работающего.
Полупустой вагон электрички предлагал ему свободные места в любой своей части: случайные пассажиры, уткнувшиеся в телефоны и изолированные от металлических звуков и случайных соседей наушниками, располагались в нём по принципу немытого стакана. Они сидели по одному возле окон, будто прилепленные к стеклу несъедобные присохшие крохи, хотя в само окно, ими невостребованное, заглядывали редко.
Пал Палыч выбрал крайнее место у прохода, недалеко от скользящих дверей в большой тамбур с туалетом, надеясь успеть перед своей остановкой забежать туда, чтобы лишний раз не дёргаться по этому смешному поводу во время предстоящего собеседования.
Ехать было недолго, минут сорок.
Всё еще переживая о забытом зонтике, он поглаживал ладонью свежевыбритые щёки, поправлял новые очки на носу и выглядел со стороны несколько растерянным и напряжённым. Впрочем, смотреть на него было некому, а его отражение в стекле тамбурной двери говорило ему скорее о противоположном: будто директор серьёзной компании отругал своего водителя за неисправную представительскую машину, назло ему сел на ближайшей станции в электричку и теперь, полный внутренней ярости за доставленное ему оскорбление, добирается до многоэтажного офиса, намереваясь по приезду дать разгон всем своим сотрудникам, вплоть до уборщицы Айгуль.
Следуя своему печальному опыту трудоустройства, Пал Палыч понимал, что его, парня за шестьдесят пять, приглашают на работу с какой-то тайной, неведомой для него целью. Ровесники Палыча живут уже или в просторных частных домах, выстроенных на накопленный капитал, или в режиме поглощения дачных продуктов и жестокой экономии при покупках магазинных, или спиваются потихоньку, не высовываясь из полувековых домов и квартир с шаткой тридцатилетней мебелью, несмываемыми от ржавой воды подтёками в ванне и обоями на потолке такого вида, будто о них всё это время только вытирали ноги.
Что у работодателей возникло в голове, когда они прочитали его резюме и шестизначную цифру последней зарплаты, понять было трудно. Сейчас бы он согласился и на половину, если б её предложили. Но выдавать себя не имел права: обещал супруге, что за копейки работать не согласится, достоинство терять ещё рано, хотя, когда его уже можно будет и потерять, супруга не подсказала.
Конечно, подводило здоровье. И память. И скорость реакции. И ещё откуда ни возьмись возникал страх неуверенности в себе, ни на чём не обоснованный. Разве что, с чужих слов. Мол, куда тебе в таком возрасте за эдакое браться? Это и в тридцать не каждый потянет! А Пал Палыч, дурак, чужие слова слушал и согласно кивал.
Но теперь всё должно выйти по-другому. Деваться некуда. Надо отдавать долги, стыдные к старости. Надо смотреть в будущее, пусть и недалёкое, но относительно надёжное, которое позволит обеспечить себя самого собственным трудом, а не подачками от близких друзей, разъехавшихся по миру детей и открытой распродажей имущества ради куска хлеба с любимым сливочным маслом…
***
Двери в вагоне открылись, и Пал Палыч вышел на незнакомый перрон железнодорожной станции, которую он во время своих редких поездок в столицу миновал обычно не глядя.
Пирог из облаков над ним наливался влагой, но не протекал. Это его чуть успокоило.
Он вызвал по телефону такси. Ожидание должно было продлиться ещё минут двадцать. Посмотрев на часы, Палыч понял, что успевает на встречу совсем впритык к означенной телефонной дамой временной отметке. И вновь не мог унять раздражение на собственную безалаберность.
Однако, двадцати минут хватило, чтобы кое-как привести нервы в порядок. Такси подъехало вовремя.
Молчаливый водитель-таджик может и понимал по-русски, но на редкие вопросы Палыча отвечал неохотно, отрывочно и чаще пожимал плечами, уставясь в навигатор. По всему видно было, что маршрут ему незнаком.
Машина свернула с шоссе на полуразбитую бетонную трассу, уводящую в лесную зону, за которой в просветах деревьев нескоро замаячили крашенные белыми и синими полосами складские ангары, в которых, судя по размерам, можно было спрятать больше десятка пассажирских авиалайнеров. Но рулёвочных дорожек рядом не было, а всю асфальтовую площадь вокруг огромных боксов с многочисленными воротами занимали большегрузные фуры, издалека похожие на земляных личинок огромных жуков: грязно-белых, с лупоглазыми тупыми рыльцами.
Водитель высадил его, не заезжая на территорию Центра, загодя, перед шлагбаумом, и сказал, что навигатор указывает адрес Палыча в направлении той приземистой стекляшки, что блестела в трёхстах метрах от них черной шайбой посреди расчерченного белыми и жёлтыми разделительными линиями асфальтового, а не хоккейного поля…
Уже на подходе к этой аквариумной постройке Пал Палыч заметил движение людских теней внутри неё и внешне успокоился, потому что на самой территории человеческих следов по дороге не попалось. Перед прозрачными дверями он остановился, прочитав объявление «Приготовьте документы и пропуск». Вынув паспорт и трудовую книжку из кармана, он послушно переместился к следующим стеклянным дверям и прочитал второе объявление: «Туалет не работает. Ближайший туалет в боксе №216». Миновав вторые двери, он достиг третьих. Поискал глазами какую-нибудь бумагу на стекле, и не зря: на уровне пояса, далеко справа было прилеплено главное: «Соискателям – Каб. № 9. Кандидатам – Каб. №15. Запись по телефону». Конец бумажки с предлагаемым телефоном был жестоко оборван. Но Палыч уже знал, что он кандидат, а не соискатель, так как приглашён на собеседование, и отправился на поиски своего кабинета.
Поднявшись по просторной и совершенно пустой лестнице на второй этаж, Палыч ступил на ковролин коридора, который открывал анфиладу прозрачных помещений с тускло выгравированными номерами на дверях. Отыскав нужное ему, он постучал в матовый номер 15 согнутым пальцем: «Позвольте войти?» и, не услышав ответа, вошёл. Кроме стола, стула и крохотного белого кожаного дивана в кабинете ничего и никого не оказалось. Палыч взглянул на часы в телефоне. До начала собеседования оставалось три минуты. Тогда он сел на диван, отёр лицо влажной салфеткой, с чувством высморкался в неё и, не найдя мусорной корзины, спрятал комочек в карман.
Хотелось глотнуть воды. Но воды, как и зонтика, он с собой не взял. Ему показалось, что приглашение на такую зарплату само по себе должно было сопровождаться со стороны приглашающих и водой, и хорошим кофе, и, чем чёрт не шутит? – коньячком. Могли бы и девушку прислать, чтобы спросила: а не хочет ли кандидат чего-нибудь? Может, кандидата проводить в бокс №216, чтобы помыть руки? Или в какой-нибудь такой бокс, где хотя бы люди есть?..
Прошло минут пять. В комнату никто не заглядывал. Низкий монотонный гул центральной вентиляции склонял Палыча ко сну, да и диван располагал к тому же. Поискав на стеклянных стенах какой-нибудь зацепки для взгляда, он нашёл под вентиляционной решёткой у потолка зеркальный глазок камеры, и понял, что его бесцеремонно рассматривают где-то на экране с тех пор, как он тут появился.
«Подленько работают ребята… Ну, да ничего… Интересно, а микрофон у них включен?» - подумал Палыч. – «Ну, я им сейчас устрою…»
Он достал телефон из кармана и, что-то в нём набрав, заговорил, откинувшись на диване и заложив нога на ногу:
- Мкртыч Ашотович, здравствуй, дорогой! Поздравляю, любезный!.. Цветы доставили? А вино?.. Хорошо, я тебе ещё ящик пошлю… А коньяк? Больше не надо?.. Что? И ружьё понравилось? Я знал, дорогой. Сам выбирал. Коллекционное. Настоящий Perazzi!.. Сатеник-прекрасной, драгоценной своей супруге поклон передай, не забудь… Да, завтра вечером прилечу… Послушай, а Иосиф Маркович будет на юбилее? Нет?.. Какая у него ещё сессия? Наши сессии в институте кончились сорок пять лет назад!.. Ах, в ООН сессия!.. И что? Её перенести нельзя?.. Пусть берёт академический отпуск!.. Ха-ха-ха… Он не академик? Это ты академик?.. Ха-ха-ха… Ну, арохчутюн, дорогой! До встречи! Йосе я сам позвоню…
Пал Палыч сделал вид, что набирает на телефоне следующий номер:
- Аллё! Шалом! Это кто? Не узнаю! Мне сильно необходимо услышать Иосифа Марковича! Что? Он умер?.. Йося, не шути так!.. Ты простудился? А почему шёпотом разговариваешь?.. Ах, неудобно! Заседание в кнессете?.. Скажи, богоизбранный, ты к Мкртычу на юбилей почему не едешь? Не держишь слово! Мы ещё тридцать лет назад договаривались! Что? За тридцать лет нельзя было подготовиться и найти время? А с кем он Окуджаву петь будет? «Виноградную косточку»? Ты прекращай эти свои семитские замашки, пора уже и взрослым становиться, дорогой!.. Что там говоришь? Выхода у тебя нет? Я вот тебе выход устрою! Через сектор Газу… Ха-ха-ха… Ссышь, чернявый?.. Ну, ладно-ладно, выручу… Но только ради Ашотовича и последний раз, понял?.. Ну, жди звонка, жди… Лехитраот!
Пал Палычу так хотелось оглянуться на глазок камеры и показать язык в скрытый объектив, что он едва сдерживался. Но попрощавшись со вторым виртуальным другом, он набрал третьего.
- Володь, привет! Удобно говорить?.. Тогда я быстро… Слушай, тут Ашотовичу юбилей, все собираемся, ты будешь или нет? Нет? Ты же обещал… Позже? А когда?.. Ай-я-яй… Ну, перемирие там устрой какое-нибудь на недельку… Это же на картину мира никак не повлияет… Ага?.. Вот и договорились… Постой, постой! Не бросай трубку!.. И Йосе заодно помоги с сессии вырваться, а то его долг обязывает, как он говорит… Закрой ему кредит на недельку, а потом опять откроешь… Ну, ты знаешь, как, что тебя учить… А вообще, как семья, как дети?.. Угу, угу… Нет, какие Канары!? Мы этим летом в Крым… Ну, давай, привет всем и береги себя, дорогой…
Пал Палыч только отнял телефон от уха, и тот сразу запел, казалось, подобострастно:
- Павел Павлович, вас приглашают в первый кабинет, к генеральному. Пройдите на третий этаж по лестнице и направо. Референт вас ждёт…
***
Когда ярко одетый молодой человек с только ещё пробивающейся бородкой, больше похожей на лысину Палыча, открыл ему матовую дверь из толстого стекла, Палыч понял, что вся недостающая мебель из коридоров и других кабинетов была собрана именно тут. Помимо кресел, столов и стульев, шкафов и комодов, стеллажей и полочек разного типа и стилей, картин и постеров на всевозможные вкусы, полы были устелены аляпистыми коврами, поверх которых в художественном беспорядке были набросаны кружевные салфетки, о предназначении которых приходилось только догадываться. Ступая между них, Пал Палыч подошёл к Генеральному, жгучей брюнетке, красившей волосы, казалось, не ваксой, а чистым гудроном. Это показалось Палычу настолько знаменательным по отношению к руководимому ею предприятию: асфальту и логистике движения по нему, что он в растерянности промахнулся с поцелуем в протянутую ему руку и коснулся губами только белоснежного манжета на её рукаве.
- Светлана Станиславовна, - представилась директор. – Присаживайтесь. Расскажите о себе.
«Слава богу, она в брюках! И ноги под столом…» - неожиданно для себя облегчённо вздохнул Палыч, понимая, что иначе разговор бы вовсе не состоялся. Он с юности не мог спокойно беседовать с такими красивыми женщинами. Да в придачу и жизненный успех настолько ярко запечатлелся во всём её облике, что исходящий от неё свет и запах будто притягивали всё движимое и недвижимое вокруг. И обилие предметов в кабинете уже не удивляло. И что сам он попал в этот водоворот, не казалось странным.
Он сел в кресло, не глядя ей в глаза, и проговорил отстранённо:
- Что о себе сказать?.. Импотент, живу не по средствам. Банкрот, короче… Но…
- Что за «но»? – спросила она с искренним любопытством.
- …готов работать. Как ни странно…
- Вам нужны деньги?
- А сколько вы предложите?
- А зачем они вам?
- А кому они не нужны?
- А что вы умеете делать?
- А что нужно уметь?
Пал Палыч взглянул на идеальный макияж директора и пошёл ва-банк:
- Кто вам нужен? Я вам подхожу.
- Почему?
- По всему. Я умею делать всё, что вы придумаете.
- Может быть, и за меня сможете поработать?
- Почему бы нет? Я думаю, что справлюсь не хуже вас.
- А зачем мне вас тогда принимать на работу? Если я буду уже не нужна? Вы думаете, что вы говорите?
- Я говорю откровенно и именно то, что думаю.
Светлана Станиславовна побледнела и это придало ей пущего шарма.
- А вы, однако, тот ещё наглец! И не боитесь, что я попрошу охрану выкинуть вас вон отсюда?
- Не боюсь, - самоуверенно заявил Палыч. – Они не посмеют трогать пожилого человека, это уголовно наказуемо. И потом, я трезв, а они наверняка с похмелья после майских праздников, сколько-то промилле у них в крови есть. Да и не справятся они со мной, ваши сторожи-доходяги. Не за что им меня выбрасывать. Они не за это деньги получают, а за сохранность имущества. Правильно?
Генеральный на этот вопрос не ответила.
- Ладно, - утешил её Палыч. – Берите меня просто «специалистом». Все так делают. Зато в отпуск будете уходить спокойно. Работа два через два. Права и обязанности я сам себе напишу, а вы согласуете. Зарплата – десятая доля процента с чистой прибыли. Сколько у вас прибыли в месяц? Триста миллионов по декларации. Значит, триста тысяч. Согласны?
И тут что-то странное произошло с этой красивой женщиной. У неё даже волосы потускнели, и вся она как-то уменьшилась в размерах, сжалась в кресле, сморщилась и, похоже, уши прижала под волосами, приготовившись, будто кошка к прыжку. А – главное – вдруг зашипела по-кошачьи, видимо, не найдя человеческих слов для ответа.
- Вижу, что согласны, - продолжил Палыч и встал со стула. – Тогда мне сразу к кадровичке или в бухгалтерию идти, не подскажете куда? Ну, да, понял. Референт этот куцый меня проводит. Договорчик подпишем пока, что берёте меня как разнорабочего на склад. На полставочки. Тридцать тысяч в месяц. Две смены в неделю. И бесплатный проезд на служебном транспорте. Хоть кости размять на общее благо, а то фитнес да фитнес. И абонемент в клуб окупить. Да? Вы куда на фитнес ходите? В «Романоф» или в «Рояль»? Ах, и не слышали о таких? Да ладно вам!.. Я вот на Остоженке форму поддерживаю... Хотите покажу?
Он присел, взял свой стул одной рукой за конец ножки, встал и приподнял его на уровне груди, выпрямив локоть.
- Ну, как вам? Есть у вас такой разнорабочий на складе?
Женщина в кресле прошипела ещё громче.
- Понял. Ухожу… Только мне сначала к другу в Армению на юбилей надо слетать. Вы же слышали, да? Конечно, слышали, по вашим прекрасным глазам вижу… Вот вернусь, а вы как раз оформите всё к понедельнику… Я трудовую в бухгалтерии оставлю… До свидания! Позвольте ручку? Не хотите… Ну, это ваше право… До скорого!
Галантный референт у выхода из приемной многообещающе бросил ему в спину:
- Не сомневайтесь! Мы вам обязательно позвоним!
***
Дома проголодавшегося Палыча встретили постным борщом и котлетами с пюрешкой. Супруга рассказывала, как волновалась, что он не взял зонтик, и, пока готовила, с испугом поглядывала в окно на странное небо. Спросила, кстати, как прошло собеседование.
Палыч облизнул ещё не остывшую после борща ложку, и, приподняв над тарелкой со вторым горячим блюдом вилку и нож, ответил:
- Никому мы не нужны, дорогая! Можешь ты это делать, не можешь делать. Есть у тебя здоровье, нет здоровья. Как ты одет, какой у тебя интеллект и какие знакомства уже никого не волнует. Как только услышат, что за шестьдесят пять, и всё! Все свои обещания забывают… Как вот это небо с дождём! И никакой у него ответственности! Кто этому небу прикажет? Синоптики? Это они обещали дождь…
И воткнул вилку в дымящуюся котлету.