– Хорошо, когда пространство лежит. Томится сном, дышит зелёным брюхом. А когда встаёт на дыбы, как на Алтае, тут тебе и гора. Иногда до небес достаёт, снегом, как перхотью, покрыта. Ни дать, ни взять, скульптура. Которую лепили вода, ветер и время!
Так думал человек, у которого на месте головы помещался кувшин, наполненный квасом. Ехал на лошади по степи и размышлял в такт неторопливому копыту. Если садился слепень и нестерпимой болью пронизывал шею, человек его жалел. Сгонял платочком и рассуждал на строгий манер:
– У слепня дети имеются. Вырастут, Азию вздумают перелететь. Надо будет еду им добыть, солью и жиром запасаясь. Азия большая – тут и горы тебе, и моря. И до звезды подать рукою!
На стоянке, привязав лошадь к карагачу, человек преображался. Ставил кувшин на песок и доставал забытую голову из сумки. Делал он это неохотно, ради людей. Чтобы чайханщик не рассказал страшилку заезжему толмачу, и не дразнили мальчишки. У этих шалопаев в голове – труха, и ведут они себя, как грачи на вспаханном поле. Ищут жирного червяка, а над тощим – смеются!
Человек выпивал вина в чайхане, гладил живот и ехал дальше. Жара пьянила его, погружала в раздумья. Он представлял себе репчатый лук, который сажал в ауле. Закапывал в землю золотые кругляши. Поливал водой, взятой из ручья, и ехал дальше.
– Кто-нибудь соберёт, и вкусит их горькую сладость. Икнёт освободившимся ртом и помянет меня добрым словом, – думал, расслабившись, человек.
Жара дышала огнём. К обеду вставали миражи на южном небе. Манили к себе городом, гирляндами огней и девками из борделя. И вдруг исчезали как дым… Да, что ни говори, а мир ещё не изучен! Нет у него границ существования. И как Азию ни люби, а до конца её не проедешь. Сгибнешь в пути, замолчишь навеки. И соберут твои кости в мешок, словно в саван, и зароют в песок. И станешь ты небом, землёй, далёкой звёздою. Станешь думой в обритой наголо голове.
Человек ехал дальше и размышлял:
– Мыслю я рвано, кое-как. В городах мыслят строже. Наполнят брюхо едой и размышляют, сидя в кресле. Как бы получше обеспечить себя, украсть ещё у Природы! Всё у них есть, только благодати не видно. Потому и перессорятся друг с другом, и затеют войну. И вот уже нет никого, одни руины виднеются. И снова начинается жизнь, с утробы женщины. Уже на другом конце земли, ещё не загаженном человеком! Вот и Азия зацветёт, когда придёт время. Длинные реки зажурчат, вырастут всюду деревья. И явится новый народ, получше прежнего. Который не забывает о звёздах, когда сажает хлеб!
Человек увидел селенье, белевшее своими юртами в низине, и повернул в его сторону коня.
– Уже смеркается, собаки на тени рычат. Старики кормят комаров, сказитель бренчит на топшуре. Представлюсь, пожалуй, им метлой. Самой, что ни есть, обыкновенной, из тальника изготовленной. Которая метёт сама, без помощи человека. Пускай запомнят меня. Мол, жил такой человек, по совместительству – волшебник. То кувшином представлялся, то метлой. А то летал по степи, колебля войлок у юрты! Пускай удивляются у костра, рассказывают друг другу небылицы. А я поеду дальше, пустыню будить. Я ведь – её утро. Никем не пленённое существо, у которого дом – Вселенная. Странник последних времён, фантом, живущий в легендах человека!