Холодный промозглый посёлок,
Из развлечений бордель да корчма.
Мороз обжигает, как сотня иголок,
И люди свои закрывают дома.
Но после захода ленивого солнца
Весь сброд и желающий выпить народ
Хватает последние и за бутылкой несётся,
Чтобы скорее огня плеснуть себе в рот.
Большая таверна на сотню гостей
Всем разливает, кто платит деньгу,
Извечные драки у старых дверей,
Хмельные удары и кровь на снегу.
В одну из таких нескончаемых ночек
Я выпить решил и причапал туда.
Уселся за стол, выпил глоточек:
"Ну что же и в карты сыграем тогда!"
Со мной за столом напивалися двое.
Один - бородатый морщинистый дед.
На каждый мой ход он взрывался и спорил.
Второму не было и пятнадцати лет.
Мы пили, играли и делали ставки.
Монеты ходили по нашим рукам,
Где-то смеялись девицы на лавке,
А за окном разразился буран.
Я мельком взглянул на промёрзшие стёкла
И зацепил непростой силуэт.
Он был будто в рясе, что напрочь промокла
Или в кольчугу какую одет.
Он проскользнул мимо маленьких окон,
И тут же раздался пронзительный стук.
Вошёл человек, зашепталися: "кто он?"
Закованный в латы от пяток до рук.
Лик его прятала жуткая маска,
Как будто кричало от боли лицо.
На левом бедре клинок из дамаска,
А на гербе змей, завитый в кольцо.
Гость развернул клочочек бумаги,
Хозяйка прочла и махнула на стол,
Потом поднесла яств и порцию браги.
Гость расплатился, поел и ушёл.
После корчма загудела, как рынок,
А дед улыбался за нашим столом:
"Налейте-ка мне пару крынок,
И я вам поведаю притчу о нём"
Сначала я думал отправиться к дому.
Так денег не хватит напаивать всех!
Но только поддался желанью дурному,
И любопытство всё ж взяло верх.
Я кинул монету, и чаша полна.
Дед сделал глоток и довольно причмокнул.
Метель успокоилась, вышла луна.
Дед зашептал и немножечко вздрогнул:
«Есть вера, есть Бог, есть служители храма,
Кто свет проливает без крови и жертв,
А есть воины, несущие знамя,
И вместе с ним всем язычникам смерть.
Наш гость из последних, из воинов Христовых.
Он шёл и карал, где укажет Господь.
И не страшился сражений суровых.
Умел резать, бить и колоть.
Однажды его попросил о расправе
Священник, что видел, как ведьма в лесу
Себе собирала нечистые травы
В двенадцатом ночи нечистом часу.
Ведомый приказом и праведной верой,
Ушёл в одинокий крестовый поход.
С собой только меч, и в мантии серой
Он шастал средь чащ и мрачных болот.
В конце он нашёл заколдованный домик.
Вокруг ни души, только падает снег.
Прощупал за пазухой Библии томик
И шаг перекинул в стремительный бег.
Ворвался он в дом, выбив старые двери.
Там ведьма и девочка, ростом вершок.
Секунда, замешкался, взору не веря,
Но длань уж легла на холодный клинок.
Ведьма схватила девчушку на руки
И через тайный проход наутёк,
Но воин устроил им время разлуки,
И воздух рассёк просвистевший клинок...
Падение, холод, последнее крики.
Рыцарь, шагнув, добивает каргу.
На старых деревьях заплакали лики,
И белое всё, только кровь на снегу...
Потом он шагнул навстречу ребёнку,
Желая её увести от беды.
На шее у ней заприметил тесёмку
С медалькой с спиральным узором внутри.
Но девочка, словно волчица какая,
Оскал и рычит, будто загнанный зверь.
Бросает в лицо комья снега, сбегает,
Но Рыцарь не начал погоню за ней.
Нет больше греха, чем мёртвое чадо.
На душу такое не каждый возьмёт.
И наш господин, благородней чем надо,
Решил: пусть на свете на белом живёт.
Каргу он спалил, вместе с проклятой хатой,
И воротился, взяв пепла с собой.
Священник, дедок весь седой и горбатый,
Вознаградил и отправил домой.
А дома, вдали от кровавого поля,
Он был семьянин и примерный жених.
Были и дети, вроде бы двое,
Души он не чаял в чадах своих.
Всегда привозил из далёких походов
Шелка и игрушки любимым своим,
За каждый из встреченных ими восходов,
Где сам не служил защитником им.
И вот был буран, как сейчас, за окном.
Он к дому подъехал и, спешившись, замер.
Его не встречали, повеяло злом.
Прищурив глаза, как морщинистый ящер,
Он двинулся к дому, ступая сквозь снег,
И на двери он узор заприметил:
Спираль - незаконченной линии бег,
И кровь на снегу, дверь распахивал ветер.
Рука на клинике, сердце в марше забилось,
Шагнул за порог, осмотрелся и тут,
Глаза его, в первый раз заслезились,
Увидев жены изувеченный труп.
Секунду ни мыслей, ни вздохов, ни чувств.
Забвение прервал крик, раздавшийся сверху.
"Дети! Я здесь! Я победы добьюсь!"
- Крикнул им Рыцарь, готовившись к бегу.
Стрелой, нет, тараном из мышц и стали,
Он вверх по ступеням взбежал и узрел...
За миг из живых мёртвыми стали,
Он опоздал, он увы не успел.
Над мёртвым сокровищем Рыцаря чести
Стояла фигура в измятом плаще.
От призрака веяло запахом смерти.
Окутана в цепь, как берёза в плюще,
Стояла девица из ведьминой хаты.
Уже не девчушка, как было тогда.
Рыцарь шагнул, и забряцали латы,
Но призрак исчез, как в пустыне вода.
С тех пор он, доспехи окрасивши в чёрный,
Ушёл и не может покоя найти.
Везде перед ним на спиралью сплетённом,
Лишь кровь на снегу попадалась, пути.»
Дед сделал глоток, допивая напиток.
В таверне повисла звенящая тишь,
А мальчик за нашим столом, был изворотлив и прыток,
Решил ускользнуть, не плативши, как мышь.
Дед дёрнул его за некрепкую руку:
"А ну-ка, кто денег не хочет платить?!"
Мальчик засунул ладошку под куртку,
Достал серебро, старик решил отпустить.
Мальчишка на стол опускает монету
И быстро бежать, прямо в зимнюю ночь.
Я взял, повернул тот сребреник к свету.
На нём заблестела спираль, из рассказа, точь-в-точь...