Полночь, песен неслышных автор.
Полночь, дней и раздумий стык.
Есть лишь только вчера и завтра
в этот странный для сердца миг.
Замер пульс меж двумя шагами.
Точно стрелки, сошлись века.
И в какой-то неясной гамме
задрожала моя строка.
•
Смотрят в душу со стен иконы,
и картины, и зеркала.
И молчу я под взглядом оным
в тишине своего угла.
Нет, сейчас не от покаянья,
не от боли, не от стыда.
Я хочу уловить дыханье
промежутка меж «нет» и «да».
Но со мною играет в прятки,
ускользает из пальцев тень.
Шепчет полночь свои загадки
про ушедший и новый день.
И кружатся воспоминанья
и мечты над звездой свечи.
А она их не жжёт, не ранит,
мотыльковый мотив звучит.
Вот когда бы не свет печали
и не шорох страниц, тогда
и крыла бы не трепетали
между «нет» и ответным «да».
А такое бывает часто.
Слишком рационален путь.
Для эфира души несчастье,
если чёткостью дышит грудь.
Чтобы сказка в пути не гасла,
не стелился по долу дым,
помазуюсь лампадным маслом,
от бескрылья врачуюсь им.
•
Разве за опусканьем скрипки
молкнут ноты? И неужель
нет мелодии в жизни зыбкой
до того, как взята свирель?
Тишина. Но звучит, я слышу,
мироздания светлый плач.
Льётся музыка, льётся свыше.
Умоляю, играй скрипач,
потаённые трогай струны
и меня у меня внутри
океаном симфоний лунных
наполняй, исполняй, твори.
Исполняй же! Мой слух настроен
на аккорды высоких чувств.
Я под спудом. Я под корою.
Но тебя понимать учусь.
Ученик не из лучших, правда.
Чересчур прагматичен спуд.
Только между вчера и завтра
в невесомость уходит пуд.
•
На земле, на обломках рая,
нам досталось существовать
и не в сердце, а где-то скраю
что-то делать, чего-то ждать.
Из песка мы возводим башни,
обречённые на обвал.
И нисколечко нам не страшно
в окружении мнимых скал.
А над нами, незримо сущий,
головою качает Он,
Он обрушить на нас могущий
наши замки и небосклон.
И порой за грудки берёт Он,
дабы дремлющих пробудить.
Помазует кровавым потом
и полыни даёт испить.
И меня вразумляет тоже,
чтобы вспомнил о главном я.
И молю я: «Помилуй, Боже,
погибает душа моя,
погибает, поддавшись тленью,
неотмирность свою забыв».
...Я стою, преклонив колени.
Мотыльковый звучит мотив.
И не горько, что не свершилось
что-то в сложном пути моём.
Всё равно ощущаю милость,
в тёплых каплях найдя её,
в тихой грусти святых мелодий,
в думах строк, в серебре луны.
Ангел Божий ко мне нисходит
по тропинке луча-струны.
Скоро чёткая явь, возможно,
вновь затопчет сей чудный плач.
Но заранее осторожно
язвы лечит незримый Врач.
•
Пульс на точке отсчёта замер.
Здесь, где зиждется связь веков,
промываю глаза слезами –
междометием мотыльков.
И сливаются судеб меты
и зарубки минут, эпох,
ибо робкая повесть эта –
как один бесконечный вздох,
как глубокое отраженье
в зеркалах, что на жизнь глядят.
Прорастаю в минувшей день я,
и грядущему – тоже брат.
Предки – корни, потомки – крона:
ветви, листья и семена.
Тихо входят в мой миг бессонный
лица, чаянья, имена.
Мне без них никуда, ни шагу.
Ничего не могу без них.
Окропляюсь я талой влагой
из цепочки шагов людских.
•
Я и в доме своём не дома.
Как и всякий, любой из нас,
я в гостях у таких знакомых,
но совсем не знакомых глаз.
Я у тайны гощу вселенской,
той, что слову молчать велит.
Я в гостях у вокзалов Энска
и у скорби могильных плит.
Позван я к упованью, к вере,
и любовь мне даёт ключи,
и опять открываю двери
к мотылькам над огнём свечи.
Для полотен прошу я кисти
у неявного бытия.
Я лишь гость неподкупных истин,
коих жаждет душа моя.
В полуслове – речей средина.
Между строк обитает суть.
Приглашён я в её глубины
Неба пригоршней зачерпнуть.
И, в такие входя владенья,
я дивлюсь, как чудесен дом.
И стою, преклонив колени,
пред создавшим его Христом.
•
Ширмою вещества сокрыта
невещественность красоты.
Чтобы видеть, иду в молитвы,
в «несущественные» труды,
в мир нежёстких формулировок
и отсутствия твёрдых схем,
в мир невзятия заготовок,
в мир приветствия вечных тем.
...Смысл, наверно, яснее ночью.
И волною своей межи
размывает мне междустрочье
слишком чёткий расклад души...
Полночь, песен неслышных автор...