А мне, поэту, жаль Фиделя Кастро,
Кумира многих пафосных людей.
Хотя чего жалеть? Он жил прекрасно
И не воспринимался как злодей.
Все было как положено (натюрлих,
Его фанатов это не скребет):
И нищета, и диссиденты в тюрьмах,
И ноль свобод на острове Свобод, –
Но все-таки романтика, барбудо,
А не сплошные плаха и топор.
Его любили Маркес и Неруда,
А Евтушенко любит до сих пор.
Конечно, он отнюдь не Че Гевара,
Всегда упоминаемый в пандан,
Источник перманентного навара
Для фабрикантов маек и бандан:
Чего там, Че порою увлекался,
Но вышел в боливийские Христы.
Он был святой, в отличие от Кастро.
Святые для соседей непросты.
Проводим Кастро к вечному покою.
Нам это имя много говорит.
Мы любим революцию такою:
С поправкою на местный колорит.
У нас снега, морозы, клубы пара,
Расстрелы террористов и царя,
А там у них сигара, Че Гевара,
Все романтичней, прямо говоря.
В СССР всегда любили Кастро.
Я сам курил "Лигерос", мать-мать-мать!
Он пел, плясал, трепался языкасто,
А что на наши деньги – так плевать.
В последующих бурях и ненастьях
Мы бросили платить бородачу, –
Но лучше дать их Кастро, чем раскрасть их.
Но о деньгах я нынче не хочу.
Маркс был не слишком прав. Такое гадство.
Марксистом слыть – сомнительная честь.
История – она не для богатства,
Она не для прогресса (где он есть?!).
История – не круглый стол давосский,
Ни даже нефтеносные слои.
История – она для удовольствий,
кКторые у каждого свои.
Считать ошибки Кастро мы не будем.
Там был и свой аналог КГБ,
И горы лжи, – но нравилось же людям!
Они при Кастро нравились себе.
Ведь цель у революции какая?
Лишь массовый оргазм, и нет иной.
Она не в том, чтоб, массы увлекая,
Построить им бесплатный рай земной,
Не в том, чтоб обмануть народ заморский,
Косящийся на Кубу, как жених, –
Все делается только для эмоций.
Сюжет воспроизводится для них.
Есть матрица, за это умирали.
Ее не одолеешь никогда.
Сначала молодые генералы
Врываются в ночные города,
Свергают прежних яростно и ярко,
Америку обругивают вслух,
Потом приходит "Осень патриарха",
А дальше – "Вспоминая грустных шлюх".
И эта "Осень" – с точки зренья слова
(а слово много весит в тех краях), –
Этап не хуже всякого другого.
"Не ах" для жизни; но для прозы – "ах".
Мы можем говорить про что угодно,
Про бедность, проституцию и жесть,
Про то, что там темно и несвободно…
Так взяли бы да свергли. Опыт есть.
Но почему-то все любили Кастро,
И это было видно по глазам
У грустных шлюх, – и это не лукавство,
А верность бренду, так бы я сказал.
Кого мне жаль, так это эмигрантов.
У них случился радостный годок:
На улицы выходят, дружно гаркнув:
"Подох тиран". Подох-то он подох,
Бессмертных нету, даже и на юге,
И скоро похоронят старика, –
Но вашей личной нету в том заслуги,
И ваша радость несколько горька.
У нас в России тоже все непросто.
Всех ожидает общее ничто –
Но страшно же подумать: девяносто!
А в перспективе может быть и сто!
Оно, конечно, с точки зренья слова,
Плюс климат, плюс традиции Москвы…
Но если нет союзника другого,
Как только биология, – увы.
Все это было: старческий подгузник,
И бред, и непослушная нога…
Оно, конечно, время наш союзник.
Но не слуга, ребята, не слуга.
