А. Вознесенский Тело уходит в землю...http://metapoetry.narod.ru/poetry/poet05.htm БЕЛЫЙ УРАГАНГЕЛ АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ Новая поэма Вознесенского называется «Гуру урагана». Русская поэзия ищет новые пути в XXI век, в III тысячелетие. Некоторые ушли так далеко, что читатель их давно уже не видит, не слышит. Андрей Вознесенский всегда на виду, потому что ушел дальше всех. В этом парадоксе судьба поэзии. Поэт уходит дальше, чтобы быть ближе. «Инаугурация измученных костей» дома Романовых прошла под прелюдию Урагана. «Где ж ты, белоснежный гуру благодати? Черный Урагангел, не возвратись!» Новая поэма вобрала всю энергию черного урагана, чтобы вернуться к читателю «белым Урагангелом». Это продолжение ураганной поэмы Блока, где из вихря пурги появляется белоснежный Христос. «Новорусскодевичье» кладбище отдало своих мертвецов: Дуб Емельян Тимофеевич, Плющ Александр Сергеевич, Тополь Виктор Платонович, Ель Елена Владленовна. А дальше целая вакханалия восставших из земли имен: Берестов Валентин Археологович, Щепкина-Купер Вера Инберовна, Симонов Монастырь Рубенович. И крестик горизонтально, как ключик, в небе торчит. Печаль его золотая поломана. Вход закрыт. Для будущих поколений Вознесенский останется такой же загадкой, как и для современников. Понятная поэзия — это все-таки не совсем поэзия. Хоть похожа на поэзию, только все же не поэзия. Золотой ключик горизонтального крестика, вставленный в небеса, может, и повернется, но не каждому откроется небесная дверь. Чудо Вознесенского в том, что каждый его образ можно увидеть. Он поэт говорящего зрения. После него все поломанные кресты в куполах становятся ключами к небу, и ничем другим быть не могут. Он самый поэтический поэт самого непоэтического времени. Никогда еще поэзия в России не была в таком пренебрежении, как сегодня. От поэзии отвернулись все, даже сами поэты. «Проза в стихах» стала самым популярным жанром. Литературные премии получают сатирики-рифмоплеты, декларирующие ненависть ко всему поэтическому. Вознесенский если не один, то почти что один, посреди улюлюкающей новорусской толпы, наконец-то освободившейся от тяжкой повинности любить поэзию. Поэта можно увидеть во всех программах ТВ. Его спрашивают о чем угодно, только не о стихах. В часовом разговоре разрешат процитировать одно четверостишие, и то в виде великой милости. Ураган, разворотивший могилы, сломавший кресты и «выбивший зубы» кремлевской стене, — это лишь зримое воплощение того, что мы делаем ежедневно и ежечасно. Почти сто лет ворошим царские кости и потрошим мощи, превращаем храмы в бассейны, а бассейны — в храмы, сеем смерть от Москвы до самых до окраин и обрати?. Все, что обрушилось на Россию сегодня, всего лишь бумеранг того, что исходило от нас в течение века. Блоковский расстрелянный красноармейцами белоснежный Христос вернулся с черным Урагангелом Вознесенского. Из России вынули душу, и она улетела. Загробная жизнь под угрозой. Воя, как «Цеппелин», взбесившиеся березы летели без сердцевин. «Не то что мы все без сердца, мы — люди без сердцевины», — восклицает поэт. Я не знаю никого, кто переживал бы за Россию, как Вознесенский. Пожалуй, только в прозе Набокова, в каждой вывернутой, надломленной, вздыбившейся строке слышна такая же боль. Воскликнуть «Господь, помилуй Газпром» может только Вознесенский. Его самоирония настолько беспредельна, что перерастает в давно забытую всеми христианскую всемирную агапию— всеохватывающую любовь. Такой неистовой влюбленности в жизнь, где даже Газпрому отведена молитва, русская поэзия еще не знала. Это вызывает ненависть и нарекания критиков, которые согласны любить Россию и жизнь, но «без». Без проституток, без бомжей, без «новых русских», без Вознесенского, без поэзии. Молитва Вознесенского, а русская поэзия всегда молитвенна, похожа на стихи великого московского юродивого, чьим именем наречен самый красивый храм на Красной площади: Овца, клонируй меня. Герострат, кремируй меня. Госналог, премируй меня. Тишина, помилуй меня. Он юродствует во славу поэзии и России. Если говорить откровенно, то на житейском уровне у Вознесенского нет даже отдаленной надежды на возрождение культуры в умах и сердцах его современников. Однако других современников нет. И он любит нас такими, какие мы есть. Полюби нас черненькими, беленькими всякий полюбит. И все-таки каким-то чудесным образом Россия Вознесенского едина. Все переплетено. Волосяницей душа запутана. Монаху снится Маша Распутина. Вознесенский не похож ни на кого. Энергетика его стиха сопоставима лишь с Маяковским, да и то в конце века она намного мощней. Ирония — куда там Пригову с Рубинштейном. Метафора — такой еще не было. Он неповторим — как собор Василия Блаженного, воспетый в ранней поэме «Мастера». Уровень критики сегодня настолько низок и настолько далек от поэзии, что она просто заткнулась, и слава богу. В конце концов, поэт такого масштаба имеет право сказать: «Я, ты, Господь — это амур труа». Остальные не суйтесь. На самом деле «ты» — это все. И в этом отличие поэзии Вознесенского от остальных. Он лирик всея Руси. На исходе века так получилось, что самая поэтическая страна в мире отказалась от своего главного духовного богатства — поэзии. Такой муки не знали поэты предшествующих эпох. Были гонения со стороны властей, цензурные рогатки, запреты, непонимание. Сегодня русская поэзия переживает пытку равнодушием. Это хуже, чем все, что перечислено выше. Россия отделилась от своей поэзии, как Украина от России. Вознесенский — единственный поэт, который кричит и бьется в поисках своего читателя. Он окликает его на все лады и регистры и твердо верит, что связь еще не потеряна. Эта перекличка с читателем одно из интереснейших мест в поэме. — Катастрофа! — кричу я. — Ка...а! — Касторка, — соглашаются соседи. Изъятая сердцевина слов образует пустоту в том месте, где когда-то была душа. Из России вынули душу — ее поэзию. Ураган, разворотивший Ваганьковское и Новодевичье, для Вознесенского — восстание мертвых. Они вихрем вырвались из гробов и могил, протестуя ураганом против всеобщего духовного опошления. Что обелиски? Летим как искры по небу с Божьего помела. Господь, помилуй потерять близких. Помилуй их потерять меня. Я не сомневаюсь, что поэзия Вознесенского первая прорвется к Читателю XXI века, но он-то хочет, чтоб его читали сейчас. Не к будущему, а к настоящему обращено каждое его слово. «Ностальгия по настоящему» — открытие Вознесенского. Никто никогда не будет так любить сегодняшнего читателя, как любит он. 1998 В оглавление раздела "Критика" Главная страница © Copyright: Кедров-Челищев, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
