Новая подборка для 24
Горячо поздравляю с юбилеем! Посвящаю Вам эту подборку. Вспоминаю что у меня было 20 лет назад. Разогнали "Известия", где я работал литобозревателем с 1991-го года. Напоследок я напечатал эссе о Канте "Критика не чистого разума"
С разумом у нас, прямо скажем, нечисто. Да и негусто. Могила Канта в Калининграде, конечно же, почитается, а вот мысли великого философа мало кому известны, впрочем, известно, что Владимир Ленский «с душою прямо геттингентской» был «поклонник Канта и поэт». Не потому ли так стремительно оборвалась его жизнь на дуэли среди российских снегов? Как и судьба Пушкина, предсказавшего в «Евгении Онегине» свою дуэль на снегу. Однако всех поклонников Канта перестрелять в России не удалось. Даже неистовый Ульянов-Ленин, снабжавший тексты философов примечаниями типа: «попался, идеалистическая сволочь!», все же испытывал к нему постоянное уважение и даже включил его в «Три источника, три составные части марксизма» вкупе с Гегелем.
Великий Фет читал Канта по-немецки и очень рекомендовал Льву Толстому. Толстой отнесся к таинственному Иммануилу скептически.. Ему не нравилась мысль, что Бога разумом постичь невозможно. Великого писателя до конца дней не покидала уверенность, что на самом деле все ясно и понятно, а Кант только запутал дело.
Эту мысль Толстого подхватил Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». Правда, вложив ее в уста не совсем положительных персонажей.
« – Но позвольте вас спросить, – говорит Воланд Берлиозу – как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?
– Увы, с сожалением ответил Берлиоз. – Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никаких доказательств существования Бога быть не может.
– Браво! – вскричал иностранец. – Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!
– Доказательство, – тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, – также неубедительно.
– Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! — совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.
– Иван! – сконфузившись, шепнул Берлиоз.
Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.
– Именно, именно, — закричал он, — ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут.
Но, – продолжал иноземец, – отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребываете местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя!
– А жаль! – отозвался задира-поэт».
Эта дивная беседа на Патриарших прудах – вечный русский спор – велся и те времена, когда Кант еще покоился в Кенигсберге, не подозревая, будучи в местах «значительно более отдаленных, чем Соловки», что окажется в Калининграде, где начитанный танкист нацарапает на его надгробии: «Ну теперь ты понял, что мир материален?».
Такой поистине всенародной любви не испытал ни один философ. Даже Маркс прошел как-то боком, не коснувшись души народной, а Кант стал героем русского литературного фольклора. Даже бессмертный Веничка Ерофеев в момент «святая святых», опрокидывая в себя бутылочку, тотчас отмечает, что не просто опохмелился, а превратил «содержимое» бутылки из «динг ан дих» (вещь в себе) в «динг фюр зих» (вещь для себя)
Для России Кант так и остался вещью в себе. Да и Германии в первой половине XX века устремилась от Канта куда-то сторону, к дурно истолкованному Ницше. В то время как Россия помешалась на другом дурно истолкованном немецком философе. Однако «Германия туманная» уже в 50-х годах вышла из фашистского тупика и снова открыла Канта. Россия как-то замешкалась и после Маркса никак не может очухаться. Хватаясь сегодня за труды запрещенных ранее философов, проповедующих «русскую идею», мы часто совершенно не сознаем, что топчемся на задворках немецкой мысли, проповедовавшей в свое время «немецкую идею». Идея не может быть русской, немецкой или еврейской. Национальная идея – такая же глупость, как национальный кислород или русский водород. Пережив фашистскую чуму, немцы это поняли и потому на художественной выставке «Москва-Берлин» каждый раз приходили в смятении перед портретом Гитлера. Чего не скажешь о москвичах, вторые без малейшего смущения лицезрели портреты Сталина в том же зале. Это различие реакций на однотипное зло настолько бросалось в глаза, что было замечено искусствоведами, выпустившими журнал «Творчество», посвященный русской и немецкой культуре.
Помпезное государственное искусство каменной мускулатуры и железных мундиров – это для людей, никогда не читавших не только «Критику чистого разума», но даже не подозревающих о существовании «Критики практического разума». Искусство и Идея никому не должны служить. Искусство самоценно. Идея всемирна. Эти истины открыл Кант. Он жил в немецкой части Европы, раздираемой даже не межнациональной, а межрегиональной враждой. Может быть, именно поэтому он создал трактат «К вечному миру», где не устарел ни один абзац.
Принято считать, пишет Кант, что мир и дружба – это естественные состояния между близкими соседями. На самом деде естественным для людей и соседей является состояние вражды. Именно поэтому необходимо позаботиться о мире, обуздав естественную вражду разумной системой договоров.
Если бы эти мысли Канта были прочитаны серьезными политологами, мы бы не удивлялись парадоксу, почему после семидесятилетних разговоров о любви и дружбе между народами СССР вражда вырвалась, как джинн из бутылки и не обузданная системой разумных равноправных договоров разорвала страну.
Кант писал о вечном мире, а война настигла его в тихом Кенигсберге. В результате пусть недолгое время он был российским подданным, как все жители Кенигсберга. Правда, Кант этого почти не заметил, как, впрочем, и все остальные жители этого просвещенного города. Его мысль от проблемы вечного и такого недостижимого мира плавно перетекала к проблеме свободы такой же недостижимой.
И снова Кант, намного опережая время, приходит к выводам, в истинности которых россияне убедились сегодня.
Свобода каждого, утверждает философ, часто приходит в противоречие со свободой всех. Общество должно позаботиться о системе важнейших и тонких договоров, которые в равной мере должны обуздывать и посягательство личности на всеобщую свободу, и посягательство всех на свободу каждого. Это, конечно, противоречит, чрезвычайно распространенному убеждению, что воля народа, общества, государства важнее прав личности. Личность и общество для Канта абсолютно равноправны, и права отдельного человека ничуть не менее важны, чем благо общества. «Ты – ничто. Твой народ – все», утверждал Гитлер. «Общественное выше личного», – талдычили коммунисты.
Словом, у Ивана Бездомного были все основания для отправки Канта в Соловки, где томились в застенках Дмитрий Лихачев и Павел Флоренский.
В конце жизни Кант неустанно повторял, что его система не завершена. Нет труда, который свёл бы воедино философию, эстетику, трактат о вечном мире и, космогонию.
На самом деле эта завершенность достигнута в одном высказывании, которое когда-то было на доме Канта в Кёнигсберге. Дом не сберегли немцы задолго до войны, а надпись все помнят: «Звезды – над моей головой. Моральный закон – во мне»,
Есть еще одно доказательство бытия Божия, которое так гармонично завершает систему Канта. Имя Иммануил означает в переводе с древнееврейского «С нами Бог». Бог есть, если есть Кант. Кант есть, если есть Бог.
***
Тайна нобелевской номинаци
Сегодня я возможно разгадал эту тайну. Иногда разгадка приходит сразу, а иногда проходит четверть века прежде чем поймёшь что к чему. В 1957-ом году я учился в 8-ом классе 68-ой школы города Казани. И тогда же 23-го февраля я написал вот это стихотворение:
СВОБОДА-РОДИНА ВСЕГО МИРА
Триста лет мы идем по этим пескам
триста лет палило над нами солнце
и так же как триста лет назад
нас ненавидят алжирцы.
Песок набился в каждую щель
песок разъедает потное тело
я вытряхиваю его но он
как алжирцы неуловим
Рядом идет мой товарищ
он умеет бороться с жаждой
и с зыбучим песком
он не замечает их
он привык убивать людей
Песок ползет из-под ног
песок расступается перед нами
земля уходит от нас
но мы догоняем ее
вот уже триста лет
И мы идем быстрей и быстрей
мы бежим от этой ползучей земли
но она догоняет нас
вот уже триста лет.
Рядом идет мой товарищ
он умеет бороться с жаждой
он умеет бороться с жаждой и сыпучим песком
он не замечает их
он привык убивать алжирцев
Но почему девушка
лежит на горячем песке
на губах ее кровавая пена
на песке кровавые пятна
Это свобода Франции и Алжира
Каждый велит убивать свободу
Свобода Франции велит убивать свободу Алжира
Но разве же есть у свободы родина
Свобода – родина всего мира
И я кричу раздирая песок руками
я плачу у женщины на груди
я оплакиваю свободу Франции и Алжира –
свободу не убивать.
23 февраля 1957 г
До выхода будущих смогистов к памятнику Маяковского оставалось ещё 8 лет. Я отнёс свой текст в Дом печати на ул Баумана и вручил его очень красивому человеку Якову Дамскому-он работал в газете "Комсомолец Татарии" и был уже мастером спорта по шахматам. Впоследствии Дамский сдружился с Михаилом Талем , затем стал шахматным арбитром Бориса Спасского и шахматным обозревателем.
Прочитав очень внимательно текст, написанный от руки он сказал: "Никому это не показывайте, а я пока кое с кем посоветуюсь". Советовался он примерно пол года и я уже стал забывать о своем демарше, как вдруг, выйдя в школьный коридор на перемену увидел рядом два свежих номера рядом. "Комсомольская правда" и "Комсомолец Татарии". В "Комсомольской правде ругали, тогда никому не известных поэтов Вознесенского , Ахмадулину и Евтушенко. Я сразу запал на Гойю и нехотя перешел к малоформатному "Комсомольцу Татарии", а там сразу бросился в глаза мой заголовок "Свобода-родина всего мира". Стихотворение было напечатано полностью, да ещё с таким вступлением Якова Дамского: "Стихи Константина Кедрова радуют и удивляют всех, кому приходится их читать. Трудно даже поверить, что эти зрелые мысли, эти яркие образы принадлежат перу пятнадцатилетнего школьника, ученика 8-го Б класса 68-ой школы и т. д."
Вскоре началось беснование Хрущева, борьба с абстракционизмом и прочие радости нашего поколения. Казанское КГБ избрало меня мальчиком для битья и меня не только перестли печатать на целых 25 лет, но и взяли под пристальное наблюдение литературного гестапо.
Сообщение о том, что я выдвинут на Нобелевскую премию и включен в список номинантов прошло в 2002-ом году на Эхо Москвы, НТВ, и по всем основным каналам. Я понимал. что ошибки быть не может. Такие сведения просто так не просачиваются. Но оставалась тайна- кто выдвинул.
Один более, чем известный поэт сказал моему другу на Франкфуртской книжной ярмарке: "Костю только что выдвинули на Нобелевскую премию. Это Алжирский комитет, основанный Камю для поиска самых свободных поэтов по всему миру."
Тогда это у меня никак не с чем не связалось. И только сегодня я вспомнил, что в моем первом напечатанном поэтическом манифесте присутствует Алжир, как символ свободы. Всё встало на своё место. Похоже тайну я разгадал.
***
Небольшая поэма, навеянная надписью 10-летней давности
«Это моя Нобелевская» – надпись, сделанная Андреем Вознесенским на его книге 2004 года «Возвратитесь в цветы!», подаренной Константину Кедрову-Челищеву и послужившая темой для этой поэмы.
Где ты Андрюша Вознесенский
Какая криптограммная судьба
А смерть как выстрела осечка
Из ниоткуда в никуда
С тобой сидим мы у камина
Ты руку мою от боли
до боли сжал
Как это минуло как минимум
Пять лет сквозь
вечность пробежало
С тобой я даже если нет
тебя уже
С тобой в тот негатив
без ретуши
С тобой 100 бой и 200 бой
С тобой но бойня бой на бой
Андрей клянусь мы
не расстанемся
Пока я жив пока я здесь
Нет между нами расстояния
Есть только жизнь и жизни
жесть
Андрюшенька!
В жестоковремени
Я не отдам тебя в ту глушь
Где Млечный Путь как шлейф
Карениной
Сквозь клик космических
кликуш
Андрюша! Лучше выйдем
во поле
Где все Шагала васильки
Всё до отказа небо выпили
И клавиши как лепестки
Дрожат под пальцами
Нейгауза
И твой любимый
Пастернак
Как на ядре барон Мюнхгаузен
Влетает в денежный госзнак
Ты кричишь: «Уберите
Пастернака с денег»
Денег-денег нигде нигде нет
Нашу Родину вновь опутали
Мы не купленные не купленые
Нет не купля а искупление
Неба с Небом совокупление
В Купину купнув неподкупную
Мы не купленые не купленные
Мы с тобой на сцене Таганки
Жиснесмерти трагикомедия
Антимир надвигающийся
гигантский
Не поглотит нас как
массмедиа
Меж мирами-антимирами
Есть один мировой зазор
Хари Кришны и Хари Рамы
Голубой васильковый взор
Пусть летит над крышами
крыша
Хари Рама и Хари Кришна
Мне отнюдь не Рама
не Кришна
Мне Андрей Андреич –
Андрюша
В глубине васильковых глаз
Во вселенную вечный лаз
Ах Андрей Андреич
Андрей Андреич
Возле Древа Будды Адам и Евич
Хоть
вкушающий плод запретный
Но бессмертный хотя
и смертный
Над тобой кружит вороньё
ЖЗЛовское вранье
Шли Андрюшенька всех
к херам
Как строитель Храма Хирам
Храм словесный Храм
Неремейк
Ты построил как Мериме
Славлю пляшущую Кармен
У кораблика на карме
Кто бы нас с тобою ни гнобил
Ты мой Нобель
И я твой Нобель
***
Что с вами милые друзья
Вы перестали быть друзьями
А я и с вами и не с вами
Вернее с вами но без Я
Метаметафора как бомба
Рванула всех нас разбросав
А я укрылся в катакомбах
Как в Лейпциге укрылся Бах
Кому в Кремле дают медали
А кто под Кёльнскою плитой
В 70-х не гадали
Мы все об участи такой
Мы верили в 70-х
Что «стих громаду лет прорвет»
И нас на всех крестах распятых
Поймет читающий народ
Но ничего народ не понял
Читают Быкова с Орлушей
Ах Лёшенька а я ведь помню
Как ты меня за партой слушал
Ах Сашенька а я ведь помню
Как вместе с Конавальчуком
Ты водкой емкости заполнил
Ах полно, полно - в горле ком
Ах Ваня! Ты как прежде светел
А там в Москве в кремлевском зале
Старик державный нас заметил
И жить нам долго приказали
Не зря я здесь метаметался
Как в деве фаллоимитатор
И дивный ряд метаметафор
Ползет наверх как экскалатор
***
Дядя Хэм и Эйнштейн
"Носил он брюки узкии
Читал Хэменгуэя.
-Вкусы брат нерусские-
Ворчал отец мрачнея.. (Евнений Евтушенко)
_
В 1960-е годы почти в каждом молодежном интеллигентном жилище, будь то геологическая палатка или уголок студенческого общежития, рядом висели два портрета. Один бородатый, другой лохматый. Каждый в свитере. Хэм (так тогда любовно называли Хемингуэя в молодежной среде) и Эйнштейн притягивали молодые умы новыми возможностями и духом свободы.
Оба будоражили мозг, открывали новые горизонты. Это были своеобразные иконы шестидесятников. Взглянув на эти изображения, люди сразу чувствовали себя единомышленниками. Потом, когда наступило время застоя, те же лики напоминали о верности идеалам юности.
Хемингуэй был долгие годы полузапрещенным за пацифизм.
В моей студенческой юности ходила язвительная эпиграмма
ЧИТАЛ ХЭМЕНГУЭЯ Я
НЕ ПОНЯЛ НИ ХЭМЕНГУЯ
И, пожалуй, так же власти недолюбливали Эйнштейна. Нехотя начали издавать пятитомник великого Альберта и двухтомник Хэма. Тонкости теории относительности вынесем за скобки. Главное - что нет абсолютного и всеобщего времени и пространства. Мир раскололся, как зеркало, на мириады зеркальных осколков. И таков же мир Хемингуэя. Гертруда Стайн когда-то сказала ему: "Вы - потерянное поколение". Термин прижился, но нет ничего нелепее. Это Хемингуэй-то потерянный?
Если для кого он и был потерянным, то разве что для разного рода идеологов, вгоняющих всех в параграфы своей веры. Хэм верил только в себя. Недавно появились даже сообщения, что он был нашим советским агентом. Не удивлюсь, если это так. Дядя Сэм выгнал дядю Хэма за пределы своей империи. Он жил в Париже и даже на коммунистической Кубе, где его, конечно, никто ни в чем не стеснял. Он был государством в государстве, независимо от места проживания.
В Париже он нашел "Праздник, который всегда с тобой". В Испании огненную "Фиесту". В Африке "Снега Килиманджаро". Кстати, в Африке он все время вспоминал "Записки охотника" Тургенева. Хэм любил Чехова за лаконичность, Тургенева за природность и красоту стиля, но прежде всего был самим собой. Открыватель односложных диалогов и монологов, он в прозе нашел тот телеграфный стиль, о котором грезил футурист Маринетти. Энергетический ток исходит от каждого междометия. Но главное открытие Хэма - суверенитет личности. Он создал в своей прозе государство двоих. В его прозе царствуют Он и Она с большой буквы. Фрейд со своим Я и Оно здесь третий лишний. Никаких нудных самокопаний и психологических глубин. Отсюда знаменитое сравнение с айсбергом, где на поверхности высказывания только вершина, а главное - в глубине под водой.
О чем бы и о ком бы он ни повествовал, их всегда только двое. Он и она. Иногда трое: он, она и она. Но этот любовный треугольник - равносторонний. Старик, море и большая рыба - это тоже своего рода треугольник. Человек, природа и космос. Он победил природу - большую рыбу и растворился в космосе - море. Старик и море - поединок со смертью.
В конце 1970-х мода на Хемингуэя сменилась модой на Пруста. Всех потянуло к сложности и аристократизму чувств. Вышли из моды геологи у костра - главные читатели Хемингуэя. Пришли лобастые ниишники из научно-исследовательских лабораторий. Рыбак, охотник, воин Хемингуэй отошел на второй план. Потом лопнули НИИ. Люди перестали читать и Хэма в свитере грубой вязки, и эстетствующего Пруста. Забыли и теорию относительности Эйнштейна. Теперь об этом говорят даже с какой-то гордостью. Я, мол, книг не читаю, а теорию относительности не понимаю. Но Хемингуэй как культовая фигура остается в контексте времени прежде всего как победитель. Победил войну, победил любовь, победил свою смерть.
Сколько рому он выпил, сколько марихуаны выкурил, скольких женщин перелюбил. Но все это не стоит и одного абзаца "Фиесты" или страницы из "Прощай, оружие!" - в каждом слове мощь нерасщепленного атома. Самый мужественный писатель ХХ века сегодня не в моде. Маркиз де Сад, Захер-Мазох, Зюскинд вряд ли составят компанию Хэму, пышущему духовным здоровьем. Но когда пройдет пресыщение пресыщением, всем захочется натуральной пищи, прозы Хемингуэя и теории относительности Эйнштейн
***
Христос и Фрейд
Более всего неполнота и вытекающая из нее неправота фрейдизма проявляется в его взгляде на психологию детей. Мальчики в психоанализе Фрейда – все маленькие карамазовы и раскольниковы, а между тем реальный ребенок не таков.
Детское ангельское начало знает каждый, кто дружил и общался с ребенком. «Если не будете, как дети, не войдете в царствие небесное», – сказал Христос. Либидо, открытое Фрейдом, есть бесконечная любовь, изливаемая на все. «Любовь не завидует, не ищет своего, все прощает, всему радуется...»
Не выдумал апостол Павел такую любовь – она есть в душе у каждого человека, но более всего видна в ребенке, если психически он не искалечен с детства.
Судьба такой райской, божественной, христианской любви известна. Ребенок, взрослея, сталкивается все с теми же запретами. Как нельзя быть мужем сестры, матери, так нельзя любить друга больше, чем самого себя. Нельзя отдавать ему все свои игрушки, нельзя делиться с прохожим последней конфетой, нельзя, нельзя... Появляется и ревность. Оказывается, мать ревнует ребенка к отцу, а отец может обидеться, что его любят меньше, чем мать. Что же делать ребенку? Как, оставаясь самим собой, сохранить любовь? Он уходит в мир грез и сказок или сам создает свой сказочный мир, где все бесконечно любят друг друга.
Большинство детей отказывается от сказки, вытесняет ее в подсознание. Лишь некоторые остаются верны себе: становятся пророками, праведниками, святыми. Фрейд нашел в подсознании ад вытесненных желаний, но не заметил рая. А он есть.
Иван Карамазов и Алеша Карамазов – братья.
У одного Эдипов комплекс переходит в подсознательное убийство отца, у другого – в сыновью жертву.
Прав был Фрейд, когда почувствовал какую-то связь Эдипова комплекса с христианством, но дальше идеи самокастрации пациентов его мысль не пошла. Это и не удивительно. Фрейд – врач, он имел дело с детьми больными, даже душевнобольными. Сыновья жертва в их сознании такова
Ребенок душевно здоровый стремится к подвигу и самопожертвованию, но мир людей всячески препятствует ему в осуществлении замысла. Всемирная любовь, вытесненная в подсознание, становится религиозным инстинктом.
«Заповедь новую даю вам – да любите друг друга». Имел ли этот призыв Христа социальный выход? Вся история говорит – нет. Но человек впервые узнал о себе правду, скрытую в подсознании. В мире ненависти, насилия, в царстве дьявола он остается тем, кто он есть, – сосудом любви всемирной. Так же, как преступное желание убить отца, будучи вытесненным в подсознание, отнюдь не всегда завершается преступлением, так и всемирная любовь лишь изредка проявляет себя в людях, великих и праведных: Ганди, Швейцер, Мартин Лютер Кинг...
Фрейд рассказал всю правду о подсознании Каина.
Христос открыл Авелю тайну о нем самом.
В анаграмме имени Каина есть расКАИНие (да простят мне сознательное отклонение от орфографии в современном написании по-русски этого слова; пишу, как слышится).
В имени Авеля есть поВЕЛение. Авель –. ЛЕВ в обратном написании, лев воли. В нем также есть ЕВА – жизнь и АВЕ – славься.
Разумеется, все мы Каины и Авели в подсознании. Фрейд рассказал правду о подсознании Каина.
Скажем правду о его убитом брате Авеле.
«Любовь не ревнует», – сказал апостол. Каин «взревновал» к Богу. Дым от костра Авеля ушел в небо, а от Каинова костра стлался по земле. Движимый высокой религиозной ненавистью, Каин убил брата Авеля.
На вопрос Бога: «Каин, где брат твой Авель?» – Каин отвечает: «Разве я сторож брату своему?» В том-то и дело, что сторож. Каждый человек – страж любви. Знаем житейское понятие «не уберег любовь». Бережение – страж любви – что это такое?
Фрейд заметил, что дети любят оружие. Но он не заметил, что оружие (это чаще всего меч) нужно ребенку не для применения, а для стражи. Ребенок охраняет свою любовь. От кого? От злых колдунов, от злой силы, которая у ребенка никогда не связана с людьми. «Враг рода человеческого» не может быть человеком.
Некоторые дети вообще не подозревают о существовании зла. Тогда меч – скорее символ власти любви над миром, нежели оружие защиты. Чаще всего это так и есть в раннем детстве.
Я еще раз должен оговориться, что речь идет о ребенке здоровом душой и телом. В жизни отклонение чаше, чем эталон. Потому и дерутся дети, и ссорятся, но не все ссорятся, не все дерутся. Опыт моего детства до пяти лет вообще не знает вражды. В семь лет я стал христианином, сознательно пожелал креститься. Заповедь «ударят в правую щеку – подставь левую» я воспринял буквально. Мне трудно судить, большая ли это потеря, что я не учился драться. Рассуждая чисто житейски, это осложнило мне жизнь с третьего по десятый класс. Разумеется, в старших классах по закону чести я выходил на «почестей бой» и чисто символически размахивал кулаками в двух-трех рыцарских поединках в процессе выявления лидера. Однако идеалом моим был все-таки Христос, а не Брюс Ли.
Конечно, развращающие фильмы типа «Чапаева», где «наши» рубят «не наших» шашками, одурманивали ум, но душа оставалась неуязвима.
Я понимаю, что с точки зрения классического психоанализа воспоминания эти ценности не имеют. Ведь это не подсознательный уровень.
Обратимся к подсознанию.
Кем я себя ощущал в повести Гоголя «Тарас Бульба»? Не положительным Остапом, а «отрицательным» Андрием. В «Евгении Онегине» не Онегиным мне хотелось быть, а Ленским. Вокруг царил культ оружия, насилия, в лучшем случае воинской доблести, а мне нравился штатский Пьер Безухов и вызывал активное неприятие военный Андрей Болконский.
Разумеется, меч, ружье, танк были для меня желанными игрушками послевоенного детства. Но «убивал» я из этого оружия не людей, а «врагов». Ведь нас учили, что враги не люди.
Все вокруг: родители, школа, общество – убеждали меня, что надо уметь «постоять за себя», учиться «давать сдачи» и еще что-то в этом роде. Одним словом, я на себе испытал, какому мощному давлению подвергается ребенок в нашем обществе, если инстинктивно он любит больше, чем ненавидит.
Итак, вот правда о мире, в котором я жил и живу.
Здесь все любят меня, и я люблю всех.
Позднее формула любви изменилась: все меня ненавидят, но я всех люблю.
Сегодня я обозначил бы это так: все любят всех.
Обратите внимание, что здесь исчез «я» и исчезли «другие». Преувеличенное представление о собственной личности, свойственное человеку до сорока лет, уступило место здравому ощущению: все люди страдают, как я, все нуждаются в помощи, любви и прощении.
Состояние ненависти и вражды доминирует в нашем обществе. Им охвачены две трети мира. Но эта сознательная ненависть вовсе не исключает подсознательной, вытесненной, запретной любви. «Царство божие внутри вас есть», — сказал Христос. Фрейд открыл, что внутри нас есть также ад.
Алеша Карамазов – человек, но ведь Иван – тоже человек.
Князь Мышкин – человек, но ведь и Раскольников – личность.
Неисправимость Раскольникова в жизни для меня яснее ясного. Но и Мышкина Раскольниковым не сделаешь.
Вот только разные ли это люди?
Христос открыл, что в подсознании Раскольникова есть Мышкин. Всякий, кто прочтет романы Достоевского внимательно, поймет мою правоту.
Если же учесть, что в жизни все смешано и Мышкин и Раскольников – часто одно и то же лицо, станет ясно, насколько в сознании и подсознании человека перепутаны лабиринты ада и рая. Открытие Фрейда, его гениальность в том, что он научил нас схождению в ад. Психоанализ — это не только блуждание по лабиринтам ада, это еще и освобождение души от бесов. Напрасно исповедь сравнивают с психоанализом.
В исповеди человек сознательно кается; в психоанализе он узнает о себе то, чего никогда не знал.
Ну, а какое открытие для людей в обретении подсознательного рая? Психоанализ Фрейда – это низвержение и сокрушение демонов в душе человека. Новый психоанализ – это высвобождение ангелов из преисподней духа. Я знаю только один эффективный метод высвобождения: православное богослужение со всеми таинствами (опыт других религий не ставится под сомнение, он просто здесь не рассматривается. Я обращаюсь лишь к лично пережитому).
«Изведи из темницы душу мою!» – этот возглас постоянно звучит в затемненном храме во время богослужения.
Я далек от мысли, что все люди выходят из храма излеченными и просветленными. Вряд ли кто-нибудь будет утверждать, что из кабинета врача-психоаналитика выходят толпами душевные здоровяки.
И врач, и священник чаще облегчают боль, чем исцеляют болезнь. Полные исцеления редки и относятся более к области чудес, нежели к сфере медицины.
К психоаналитику люди приходят нездоровые. Вытесненные в подсознание сексуальные запреты разрушают душу и тело. Врач помогает больному найти путь к сублимации вытесненного запрета. Но что такое сублимация? Вытесненный запрет сублимируется в убийство; запрет сублимированный – созидательная деятельность личности.
Ну, а запрет на христианскую любовь? Вытеснение ее в бессознательное? Здесь нельзя говорить о болезни духа и тела. Любовь в подсознании так же целительна, как и во внешнем мире. Вся беда в том, что, будучи неосознанной, любовь делает человека несчастным, томящимся, мечущимся, взыскующим истины.
Болен ли Раскольников?
Здоров ли князь Мышкин?
Внешне оба выглядят больными. Позднее Достоевский уточняет дилемму: Иван Карамазов сходит с ума; Алеша – кровь с молоком.
Личный опыт говорит о неиссякаемой силе любви, лечащей человека. «Больные выздоравливают, слепые прозревают, парализованные встают и движутся», – говорит Христос. И тем не менее, будучи заточенной в подсознание, сила любви становится не менее разрушительной для души и тела, чем четвертый реактор Чернобыля для Полесья...
Любовь – сила космическая, на всех уровнях требующая постоянного излияния в мир. Если же этого не происходит, критическая масса приводит к взрыву. Обломки людей, движущиеся навстречу нам по улице, – это жертвы той катастрофы. Любовь требует не сублимации, а сознания. Будучи осознанной, она делает человека счастливым в самых тяжелых испытаниях.
Человеку можно внушить, что он любит. Это с успехом применяется в медитациях, но так же неэффективно, как внушение в психоанализе, от чего Фрейд решительно отказался.
Слово «покаяние» – изменение разума, раскаяние, преодоление Каина – не объясняет, как должен измениться разум. Должен произойти переворот – метаносис.
Покаяние – переворот праведника – известно из практики молитвенной жизни. Человек праведный осознает, что он грешен, извлекая из подсознания бездну вины перед людьми и Богом, «Всякий, кто гневается на брата своего напрасно, повинен смерти». Кто же не гневался, кто же не повинен?
Покаяние грешной и злой души другого рода. Из подсознания человека извлекаются вытесненные запретные христианские чувства. Он вспоминает о своей любви к людям и к Богу, хотя до этого ему была открыта на уровне сознания только ненависть.
Никто не может сказать о себе, что он только праведен или только грешен, а потому сложен и мучителен процесс покаяния. И все же современному человеку, более чем когда-либо порабощенному ненавистью, самое главное — вспомнить о любви в своем сердце.
Проповедь любви часто звучит в пустоту, потому что человек не властен приказать себе любить или ненавидеть. Не властен он и вспомнить о своей любви без помощи опытного врача-психолога. Таких врачевателей много: Ганди, Толстой, Швейцер, Достоевский, Диккенс, Шекспир, Гёте, Данте, Мартин Лютер Кинг,..
Однако в каждую эпоху жизнь требует новых слов и новых методов исцеления.
Метод современного искусства прост, как все великое.
Раскачать подсознание, вырвать из его глубин несказанные слова, невозможные образы. Всколыхнуть болотную бездну и сокрушить повседневный ад.
На территории нашей страны была, по сути дела, доказана недостаточность психоанализа Фрейда.
Воспитанный в цивилизованном христианском мире, великий психоаналитик, вероятно, и представить себе не мог, что может возникнуть общество, где общечеловеческие ценности – любовь, милосердие, прощение, сострадание – окажутся вне закона, а проповедь христианской любви будет искореняться как государственное преступление.
Тем не менее такие общества возникли у нас в семнадцатом году и в Германии тридцатых годов.
Сидя в фашистском концлагере, Фрейд уже не мог успешно продолжать свою научную деятельность, иначе он неизменно пришел бы к выводу о возможности вытеснения в подсознание чувства всемирной любви.
Впервые после прихода Христа на землю любовь снова оказалась загнанной в катакомбы. До этого в течение почти двух тысячелетий любовь считалась высшей ценностью жизни. Правда, она подвергалась и подвергается инквизиторскому расчленению на «плотскую» и «духовную». «Дух животворит, плоть не пользует нимало», – сказал Христос, но имелась в виду плоть неодухотворенная. Неодухотворенной любви быть не может. Христианская любовь пронизывает все уровни бытия.
В материи – это закон всемирного тяготения, или притяжения.
В органической жизни – это закон оплодотворения.
На биологическом уровне – это инстинкт продолжения рода.
На уровне подсознания – это открытое Фрейдом либидо.
На сознательном уровне – это принятие заповедей Христа. «Любовь никогда не исчезнет, хотя пророчества умолкнут и жизнь на земле прекратится».
Ныне впервые после христианского переворота в душах и сердцах людей была предпринята попытка изгнать любовь из сознания. Опыт на территории нашей страны увенчался успехом. Явилась новая общность людей, которых объединяет не любовь, а классовая ненависть.
В Германии не менее успешно прошла попытка объединения людей на основе расовой ненависти. Человек «нового типа» оказался намного опасней и агрессивней выявленного Фрейдом интеллигентного неврастеника. Он хладнокровен, жесток, практичен, полностью аморален и в силу этих особенностей патологически глуп. Его бесстрастное бесполое лицо с плакатной улыбкой робота становится омерзительной харей, когда, спустившись с высокой трибуны, он удаляется в хорошо охраняемый бункер подписывать смертные приговоры или осуществлять их собственноручно. Расстреляв классовых врагов, он начинает такой же методичный отстрел изменников делу класса, пока самого его не пристрелит как изменника какой-нибудь суровый товарищ по партии.
Поскольку отлучки с трибуны в бункер становились все более частыми, постепенно бесстрастная плакатная улыбка слилась со свирепой харей. Лицо римлянина «эпохи упадка» спустя 2000 лет снова возникло на авансцене истории.
Предсказав массовые психозы с обожествлением вождей, Фрейд не предполагал, что может возникнуть устойчивое состояние, когда давным-давно никто не обожествляет вождя, а просто сотни миллионов людей целых полвека будут умело притворяться, что обожествляют и верят.
Атеизм сам по себе не имеет ценности в таком обществе, если он не сопровождается показной верой в вождя и в «светлые идеалы». По мере того, как иссякает такая языческая вера, требуется все большее количество показных ритуалов, демонстрирующих ее живучесть. Ритуальные, канонически предопределенные шествия, митинги, собрания, юбилеи, пришедшие прямо из языческого Рима, даже сохранили название свое римское, языческое.
Любой «книжник» и «фарисей» из первого века выглядит живее и человечнее, нежели этот человек будущего:
Слышишь, как гудит земля,
Слышишь, как дрожит земля?..
Новый человек по земле пройдет.
К счастью, в реальности такого человека нет, не было и не может быть. Ритуальная плакатная личина, конечно же, не есть лицо. В подсознании каждого человека любовь так же реальна, как на уровне его сознания реальна показная классовая ненависть и классовая солидарность. Разница лишь в том, что «любовь никогда не исчезнет, хотя и пророчества умолкнут, и жизнь на земле прекратится». Ненависти же уготована мировая бездна. Ступай, зверь, туда, откуда пришел. Вот здесь и пришло время сказать о моем втором несогласии с Фрейдом, Где находится подсознание? Для Фрейда это подкорковая или какая-то иная область мозга. Сейчас уточнено, что, скорее всего, в правом полушарии центр интуитивного знания. Утверждение, что мысль находится в мозге, равносильно наивному представлению детей, что изображение находится в телевизоре. Без телевизора изображение не выявляется, как без мозга не выявляется мысль. Но предмет изображения не в телевизоре, и мысль не в мозге.
Запретное, вытесненное устремляется туда, откуда пришло, – в мироздание. Агрессия устремляется к аду. Любовь восполняет рай. Вытеснение есть падение. Осознание – восхождение к небу. Лестница Иакова – любовь, вытесненная в подсознание, ниспадает к аду вместе с агрессивными помыслами и претерпевает там муки, которые человек неосознанно ощущает все время. Он слышит стенания своей души, низвергнутой в бездну, но он не в силах помочь ей, поскольку не понимает, что бездна эта внутри него.
Круг за кругом нисходит в ад Данте, дабы узреть Беатриче – свою любовь – на вершинах рая. Фрейд провел нас по лабиринтам ада, но, не дойдя до чистилища, вернулся обратно с чистыми помыслами и добрыми намерениями.
Психоанализ Фрейда – возвращение из ада.
Христианский психоанализ – сокрушение ада и обретение рая. Не с агрессией в себе надо бороться (борьба эта бесплодна и всегда заканчивается вничью), а, минуя свирепых церберов, устремиться вслед за Орфеем сквозь глубины ада, дабы освободить любовь – Эвридику.
***
Шопенгауэр
Мне Шопенгаур велел застрелиться
Но почему то никак не палится
Как то не хочется раньше палиться
Что б засттрелиться надо напиться
Я многопьющий я много поющий
Многочитающий вечно живущий
Вы уж поэту хоть в этом поверьте
Нет у меня никакой воли к смерти
Знать велика у меня воля к жизни
Если я выжил при коммунизме
27 июня 2018
Другие статьи в литературном дневнике:
