Юбилей генриха сапгираКонстантин Кедров
Теперь-то каждый знает, что Лианозовская школа – это академия и лицей Сапгира. Отсюда вышли почти все участники знаменитой Бульдозерной выставки во главе с Оскаром Рабиным. В поэзии – это, прежде всего, Сапгир, хотя его стихи на картины Рабина не похожи. Разве что только едкой иронией. У Рабина крупным планом «Виза на кладбище». Сапгир подхватывает пушкинское неоконченное: «Есть место на земле…» – и дописывает: «…по росту моему – / на кладбище, и я его займу». Картины Рабина давили бульдозером, а Сапгира просто не печатали. Лианозовцы мыслили языком лубка и частушки, пародируя все — от античной поэзии до советской агитки. «С голубем, яблоком, розой ждал я к себе Афродиту. / Пьяная Нинка и чех с польскою водкой пришли». Все мы, поэты 60-х, помним эту «Польску чисту выборову». Единственную приличную водку в советских магазинах, где она продержалась несколько лет, а потом так же таинственно исчезла, как появилась, уступив место другому экзотическому напитку с негритянкой на этикетке, манящей кубинской надписью «Ром негро». Отвратительное пойло по нынешним временам, а по тем казалась божественным нектаром. Почему-то в русской, да и европейской традиции еврейская поэзия отпечаталась как притча с моралью – поучением в финале. Между тем Аполлинер, истинно еврейский поэт, пробудил весь русский и французский поэтический авангард. У него есть все, что потом пышно разовьется у Хлебникова и других футуристов. «Так ведь и Северянин, и Саша Черный еврейские поэты не только по крови, но и по духу». Тут я немного сбиваюсь, что говорил я, что отвечал Сапгир. Теперь это слилось в монолог. Мы оба пришли к выводу, что поэтический авангард неотделим от каббалы и поисков тайного имени Бога. Однажды Сапгир написал стихи на неизвестном языке, неизвестными знаками. Я тотчас напечатал их в нашем совместном детище, в первом номере «Газеты ПОэзия», или просто «ПО», в 1995 году. Генрих звонил мне почти каждый день. В этот раз он был особенно взволнован: «Не могу тебе прочитать, что я сейчас написал. Кто-то водил моей рукой свыше. Получились стихи на неизвестном языке». Посмотрел я потом на этот неизвестный язык и сказал: «На древнееврейские письмена похоже. Все подлинное похоже на древнееврейские письмена…» Очень мы разошлись с Генрихом в оценке поэзии Маяковского. Я с гневом говорил, что едва не поссорился с Зиновием Паперным, когда он стал хвалить книгу Ю. Карабчиевского против Маяковского. Что с того, что Маяковский писал оды советской власти. И Гораций, и Овидий писали оды императорам, которых уже никто и не помнит. Генрих согласился, что Маяковский большой талант, но как-то нехотя. Разговор был в Париже. День был солнечный, апрельский. Солнце отражалась в Сене, омывающей старинную крепость. И тут Генрих стал читать мне свое стихотворение обо мне. Очень меня удивило, что Генрих сравнивал там мою бороду со словом метаметафора, которое я придумал. «У меня 7 классов образования и многое мне трудно понять, но я знаю одно. То, что далеко, на самом деле близко. А то, что вовне на самом деле внутри. И наоборот: то, что внутри, на самом деле далеко разлито в космосе». Трудно было точнее передать смысл моей метаметафоры. Тут я и ввернул Маяковского, «Облако в штанах», это очень близко к тому, о чем мы говорим. Но Сапгир остался неумолим. О памятнике Маяковского есть у него одна строка, но какая: «… памятник поэту, оказавшему услугу государству». И что тут возразить. По-своему Генрих был прав. Он ненавидел, как я, все государственное и очень любил все индивидуальное, человеческое. В особенности – свое. И все-таки я не мог не указать Генриху, что Маяковский был самый последовательный борец с антисемитизмом того же Василия Розанова, которого почему-то интеллигенция поднимает на щит. Розанова, конечно для удовольствия читать не будешь. То у него евреи — весь свет в окошке, то страшней еврея зверя нет. И то и другое почему-то противно.
Когда Коротич напечатал в «Огоньке» знаменитый «Парад идиотов», это стало всесоюзной сенсацией.
Однажды Генрих меня спросил: А вообще я ничуть не преувеличил, когда сказал, что Сапгир везде был дома, особенно в Париже. Идем c ним по бульвару Распай. Навстречу милая женщина. «Знакомься – это моя дочь». Познакомились, пошли дальше. Навстречу женщина. «Ты будешь смеяться, но это тоже моя дочь». Так и гуляли по Москве, по Коктебелю, Парижу – и везде родственники, друзья, друзья друзей. «Любящие Маяковского – это же династия». Любящие Сапгира – это государство во всех государствах. У Генриха в гостях часто бывал автор «Вредных советов» Григорий Остер. Однажды он принес Сапгиру на день рождения советскую брошюрку под названием «Самоучитель езды на велосипеде» и зачитывал ее вслух. В начале этого шедевра 30-х годов говорилось, что в капиталистических странах велосипед – это роскошь буржуазии. Только в cоветской стране велосипед стал служить трудящимся. До чего же нам всем тогда было весело. Но в 90-е годы Генрих не верил в необратимость происходящих перемен: «Все эти щелкоперы, твердящие о свободе, быстро подожмут лапки и будут писать, чего изволите». Как жаль, что мой друг оказался прав. В нем была какая-то природная мудрость цадика. Он и был бы цадиком – святым пророком, если бы не был поэтом. Однажды он сказал о Юрии Мамлееве: Существование стихов Сапгира на бумаге – это лишь партитура, ноты, которые надо озвучить его дыханием и его голосом. У него есть стихотворение «Море в раковине», состоящее из вдоха и выдоха. Он прочел его, вернее продышал в том самом театре на Монмартре с огромным успехом. Казалось бы, так просто – дыхание не нуждается в переводе. Но до Генриха никто такого не делал. Это как «Квадрат» Малевича – просто и гениально. А позднее стихи дыхания переросли в шедевр «Еврейской мелодии». Ее я тоже напечатал впервые в сборнике «Новые ДООСские» в 1999 году. ДООС – Добровольное Общество Охраны Стрекоз, моя аббревиатура, придуманная в 1984 году. Потом вокруг нее кристаллизовалось поэтическое сообщество художников и поэтов. Генрих сошелся с нами и стал другом ДООСа в 1989 году, а десять лет спустя вдруг обратился ко мне с неожиданной просьбой принять его в ДООС совершенно официально, присвоив звание. Специально для него я придумал звание – стрекозавр, но в это же время в ДООС пожелал войти Андрей Вознесенский с таким же титулом. Так и появилось у нас сразу два стрекозавра. В честь этого события и был выпущен сборник с «Еврейской мелодией».
(Проведи рукой по гладкому бруску – (Проведи двумя руками одновременно (Еще раз) Примечание:
© Copyright: Кедров-Челищев, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|