Лариса Васильева
Светлая память.........
...
Ваши стихи были с юности со мной...
И будут всегда...
...
Лариса Васильева
Лунный вечер
Прошла гармонь за белым палисадом,
тоскливая, счастливая гармонь,
а вечер, напоённый листопадом,
исторг из песни влагу и огонь.
А темнота в обнимку с тишиною
пошли, качаясь, в гулкий березняк.
Чудак поэт назвал луну женою
под смех людей и лаянье собак.
Но вот луна как будто покачнулась
и на глазах у изумлённых всех
с небес сошла - назад не оглянулась,
пришла к поэту. И умолкнул смех.
Захлопотали суетные лица,
засплетничали - всяк на свой мотив,
но поднялась высоко медуница,
собою тропы к дому зарастив,
где по ночам в безоблачном безлунье
от скудной повседневности вдали
цвела струна, кипело многострунье
и шла тропа от неба до земли.
Однако жизнь была жестокосердна
и вбила в полночь журавлиный клин:
луна ясна, беспечна и бессмертна,
поэт - сын века, смутный, смертный сын.
Он вдруг забыл прохладные ладони,
в густую горечь губы окунул,
и голос переливчатой гармони
тоскою дикой за душу рванул.
Она вернулась в середину неба
к законам солнц, созвездий и планет
и среди них с тех пор была нелепа,
вобравшая земного счастья свет.
Бессмертие мучительно и глупо:
века, века - зачем ещё века?
Она светила холодно и скупо
с высокого пустого потолка.
Никто не знал - ни люди, ни планеты,
что горячи холодные огни,
что луны плачут сладко, как поэты,
смеются так же горько, как они.
Ветер
Я шла по улице.
Машины для жилья
работали дверьми, сверкали этажами.
Балкон, украшенный мужчиною в пижаме,
кивал мне вслед. И отвечала я
коротким смехом.
Распустив крыла,
летела птица над кинотеатром.
Нечаянно невырезанным кадром
она была.
Я шла вперёд, как подобает тем,
кто в поступи не ведает сомненья,
кого не беспокоят сновиденья,
кому стихи рождаются из тем.
И мне навстречу двигался старик.
В нём выправки болезнь не победила,
и гордых черт печаль не посетила,
и лишь в очах застыл как будто крик.
Ничем не отличаясь от других,
я чем-то привлекла его вниманье:
- Вы знаете забытое преданье
о синем ветре в парусах тугих?
И я забормотала про Ассоль.
- О нет, тому совсем иные сроки!
Перебирая памяти уроки,
тем ветром я смирил бы вашу боль
- А вы о ней узнали по чему?
- По взгляду, дорогая, по улыбке
и по походке - все движенья зыбки,
и путь не прост, по мненью моему;
и близкие вам люди - далеки,
людей давно ушедших - судьбы близки,
вам удавались смелые прописки
их в нашем веке смыслу вопреки.
Однако вы, увы, всего дитя
своей обворожительной эпохи,
где держатся все выдохи и вдохи
на острие калёного гвоздя.
Вам кажется, что в прошлые века
всё было краше, ярче, благородней,-
смелей поступки и сукно добротней,-
послушайте седого старика:
я не хотел бы вас разубеждать,
как и в обратном убеждать не стану,
не лучше ль не довериться обману,
а голубого ветра подождать.
Он белые надует паруса,
и вознесёт вас над самой собою,
и силы даст помериться с судьбою
и поглядеть грядущему в глаза.
А впрочем, не побрезгуете коль,
вот ветер вам.
В моём пустом кармане
он, может быть, затем залёг заране,
чтоб навсегда развеять вашу боль.
Я мог её иначе усмирить,
химические подобрав лекарства,
но вам судьбою суждены мытарства
напрасными словами говорить.
Я вылечу - и замолчите вы,
и для полёта никакой причины,
как у того пижамного мужчины
с осанкой гордой плоской головы,
хотите?
- Нет!
- Прощайте, коли так.
Не обессудьте, многословна старость.
Когда надежда обратится в ярость,
бесплодный камень превратится в мак...
Ушёл.
Я не посмела воротить.
В моих руках остался ветер синий,
каким-то парусам полёта силу
он должен был когда-то сообщить.
Дошкольный мальчик колесо катил,
и приостановился, загляделся,
и замер, зачарованно зарделся
и тихо поиграться попросил.
- Ты видишь ветер? - удивилась я.-
На что похож он?
- Ни на что на свете,
ведь это, тётя, настоящий ветер,
мне говорила бабушка моя...
- Возьми, он твой.
- Ой, я не разобью!
- Бери, бери, и возвращать не надо!
(Была отдать я почему-то рада
награду непонятную свою,
как будто знала, что ему нужней
взлететь над этим городом под белым,
отчаянным, крутым, обледенелым
высоким парусом грядущих дней.)
А тот, в пижаме, свесясь с этажа:
- Что ты берёшь из рук чужих, Егорка?
Отдай назад, не то тебя ждёт порка!
А вы, гражданка, тоже хороша -
что от ребёнка надо?
- Ничего...
- А ничего не надо, так идите,
кого-нибудь другого поищите! -
Но мы уже не слышали его.
Всё небо застилали паруса,
мы с мальчиком под их крыла взлетали.
Они нас звали, пели, трепетали
и белизной слепили нам глаза.
***
Две планеты повстречались во вселенной,
две загадки,
две разгадки,
две молвы.
Отвечайте, человек неоткровенный,
отчего мне не обрадовались вы?
Не добра я?
Не смела я?
Не пригожа?
Вами сказанным не радуюсь словам?
Или, может быть, нисколько не похожа
На нечаянно приснившуюся вам?
Я пришла не за ответною любовью,
моя песня где-то в вашей стороне
заблудилась
иль приникла к изголовью -
воротите её мне!
Ни привета,
ни ответа,
ни запрета.
Понимаю - нам всегда не по пути,
там, где вас обуревают волны света,
мне в тумане тёмным лесом не пройти.
Никто не жалеет, все жалости просят,
бывает минута — досада возьмет:
Когда поумнею?
Жестокая проседь
и злая морщина ума не дает.
Прочь, тихая дума о мягком покое.
Не спрячется сердце в еловой тиши.
Во мне отпечаталось время такое:
посмей,
полюби,
помоги,
подскажи!
В безбрежное море иду без опаски.
Счастливая — тянутся люди ко мне.
Кому-то нужны неразумные сказки
и дар — не сгорать в беспощадном огне.
*
Великое искусство—
изведать свой полет,
извлечь из мысли чувство,
как из полыни — мед,
мечтой парить раздольно,
взлетая высоко, —
а если сердцу вольно,
то на душе легко, —
сразиться с зимней вьюгой
и летнею волной,
но круговой порукой
связать себя с весной,
растоптанные травы
попробовать поднять —
и это выше славы,
ужели не понять?
*
Средь улицы, леса и поля
стою ни жива, ни мертва.
Откуда во мне эта воля
себя изводить на слова?
Откуда в безлунные ночи
тревога приходит ко мне
и чьи воспаленные очи
уснуть не дают при луне?
Сердилась, клялась, зарекалась —
не пела, не жгла, не звала,
да кровь на губах запекалась,
да сердца унять не могла.
Средь улицы, леса и поля
нахлынут, как «песенный дар»,
любви дымовая завеса
и совести синий пожар.
*
Пора пришла — зачем бежать куда-то,
кого-то понимать, не понимать,
густой семиполосный хвост заката
ловить, ловить — и серый дождь поймать.
Ведет тропа, петляя и плутая,
меж берегов перестоялой ржи.
Жила когда-то девочка простая,
ее любили сосны и стрижи —
истаяла.
Искать — пустое дело
и памятью прошедшего пылать.
Пока твоя рука не оскудела,
вослед ей песни станешь посылать.
Но эти птицы не найдут беглянку,
а путь назад закроет им пурга,
и тщетно лето выйдет спозаранку
искать давно сошедшие снега…
*
Всё на свете продаётся?
Но возможно ли продать
глубь иссохшего колодца,
или неба благодать,
или след летящей птицы,
или шорохи травы,
или пляску огневицы
на границе синевы…
Если даже и возможно,
если совесть ни при чём,
нужно очень осторожно
приценяться – что почём,
дабы не продешевили
то, чего нельзя купить,
дабы те, что нас любили,
не стыдились нас любить.
*
На этой улице просторной,
где ветер странствия сквозит,
окно – площадкою обзорной –
над гнётом времени висит.
На этой улице, где лица
витринами оглушены,
где трели взвившейся синицы
и не слышны, и не нужны,
где вечная бредёт идея,
последний испытав удар,
где совесть мучит чародея,
забывшего свой чудный дар.
На этой улице – ужели?
На этой улице – с тобой
мы повстречаться не сумели,
хоть рядом шли густой толпой.
На этой улице мне было
темно в сплошных лучах огней.
Я эту улицу забыла,
хоть каждый день хожу по ней.
*
Нет в избранности нашей права
свою преувеличить роль
во славу собственного нрава,
лелея собственную боль.
И нет опаснее угрозы
с набором масок и гримас,
чем пресловутый признак позы,
от веку стерегущий нас.
Нет в нашей избранности власти,
есть право – неоглядно петь,
приняв всё сущее за счастье,
себя ни в чём не пожалеть.
И можно разве, школы ради,
Горация переводя,
слова о славе и награде
проговорить полушутя.
*
Я прежде боялась остаться одна,
боялась не ждать никого,
хотела всегда быть владычицей сна,
безмятежного сна твоего.
Я прежде боялась. Теперь не боюсь,
а нужно бояться теперь,
когда поняла, что одна остаюсь
и наглухо заперта дверь.
*
Человечество цикл завершает,
и неведомо, что впереди,
и никто ничего не решает
на изгибе такого пути.
Мир ломается, рушится,
бьётся,
жизнь сгорает в жестоком
огне –
неизменным пока остаётся
тихий свет в одиноком огне,
Двух сердец заревое сиянье –
перед ним угасали миры,
и мучительный блеск
мирозданья,
и земных инквизиций костры.
Подойди, постучись у порога,
тронь прохладу окна, позови,
а откроют – проси, ради Бога,
не свободы, не правды – любви.
Другие статьи в литературном дневнике:
