Сквозь дым

Книга стихов

ВЕК

Все было наперед известно веку:
И то, какою низостью людской
Украсит он Каину и Джудекку,
И скольких светлых в Рай введет с тоской.
И что подарит миру две войны,
И жизнь сознанья сделает войною,
И души ношей отягчит двойною –
Богооставленности и вины.
И долетит до утренней звезды,
И в каждое окно прицелит бомбы,
И проволокой обнесет сады,
И воскресит костры и гекатомбы,-
Он,уходя, захочет подмигнуть
Функционерам, игрокам, торговцам.
Но руку даст в конце Господним овцам,
Так полагая всякой правды путь.

1998
 СКВОЗЬ ДЫМ

И дым, и дым над именем моим,
Дела, слова проглатывает дым.
Все вычеркнется, канет навсегда.
Но Бог на «дальше жить?» сказал мне «да».
Родной и близкий бросят навсегда,
Но Бог на «дальше жить?» сказал мне «да».
И рушатся, и тонут города,
Но Бог на «дальше жить?» сказал мне «да».
Горящий поезд в мертвый впал вокзал,
Но Бог на «дальше жить?» мне «да» сказал.
Не будет правды в мире. Никогда.
Но Бог на «дальше жить?» сказал мне «да».

2015
СВЕРСТНИКАМ

Нас не будет в середине века –
Надо чаще это говорить,
И тогда достанет человека
Хоть молитву на ночь сотворить.

И прощенья попросить у друга,
И за поношенье не воздать,
И взамен разорванного круга
Хоть невидный, малый круг создать.

2015
*
Мы так мучительны, так неуклюжи,
Так неумелы в деланье добра,
Что людям от того едва ль не хуже –
По этой части мы не мастера.

Но есть у нас высокая игра –
Соотнесений, игр и тайн пора,
Обмен дарами из огня и стужи.
Добро, но сотворенное не вчуже.

1986
*
Солнце в тучах, тучи в лучах –
Что при чем и что от чего?
Ночи в звездах, звезды в ночах,
В Боге мир, в миру божество…
И ни «да» не скажешь, ни «нет»,
Словно зренье с сердцем срослось.
И когда прозвучит ответ, сразу вспыхнет еще вопрос.

1975
*
Принесенный на стол с чердака,
Пахнет сыростью том Сологуба.
Триолетов плывут облака,
Принесенный на стол с чердака
Томик - думалось: «Что мне Гекуба?»,
А никак не гашу ночника.
Принесенный на стол с чердака,
Пахнет сыростью том Сологуба.

2009
*
Каждый в чем-то большом
Зрит предел своей воли.
Для одних это дом,
Для других это поле,

Или скит над рекой,
Или моря стихия.
Я одною тобой
Усмиряюсь, Россия.

1999
ПАМЯТИ ПОЭТА

И грозный голос ваш с другого света
Прервал потёмки: "Где же ты была?
Поэт на погребении поэта
Обязан быть, и ни при чём дела!"
Я добралась в шкафу до ваших книг,
Мне был зачем-то важен год изданья.
Вас отпевал наш общий духовник
В стенах того прославленного зданья,
Где пушкинское, стукнувшись в гранит,
Венчальное кольцо ещё звенит...
Потом вас провожали на погост,
Где несколько лежит из "малых звезд"
Литературы, а из "корифеев" -
Аркадий Штейнберг, Веня Ерофеев
И Мандельштама тень - с костьми вдовы,
И вот, с сегодняшнего дня и вы...
Винюсь и нет, что я там не была,
Я вышла, дверь в потемках отперла,
Но вздумалось: "Да что ж? Полузнакомка,
Встань у икон, одна слезинки комкай,
Зачем тебе с возлюбленными в ряд?"...
Огромный помню зал, огни горят...
Бокал южнобережного токая...
И ваш вопрос: "А кто она такая?"...
И палец к люстре поднятый большой...
Строка была, быть может не плохая,
Но пронеслось: "Он человек большой!"
Потом ещё три встречи: матч футбольный,
Кузнецкий мост и переулок Вспольный...
Четвёртой не бывать... То время было,
Когда вам не хотелось знать людей.
Гость отклонённый, одержимый верой,
Что дома вы, вас видел за портьерой
Раздёрнутой... Унынье победило
В ту пору вас на много-много дней.
Простите мне теперь моё незнанье...
Такие же тоска и нежеланье
Меня полгода мучат в наказанье
Увы, за то, что я там не была...

1997, 2012
СТИШОК ПРО ГЛИНТВЕЙН

Из плохого вина можно сделать хороший глинтвейн –
Все равно ведь хорошего нынче не купишь вина.
Третий год уж не пишет мне Лёка Эпштейн,
А писал через день. Вот и все. Не моя тут вина.

Если есть под рукою лимоны, гвоздика и мед,
Можно сделать хороший глинтвейн из плохого вина.
Передали, что Игорь Калугин угнал самолет.
Завтра сядет в тюрьму. Вот и все. Не моя тут вина.

Из плохого вина можно славный глинтвейн сочинить
И бывалого пьяницу им укачать допьяна…
А Сережа Нелюбин не может ни есть, ни ходить.
Видно, скоро умрет… Вот и все. Не моя тут вина.

С каждым днем убыстряется времени ход холостой.
Безымянная сила стирает во тьме имена.
«Просто злая машина!» - сказал бы теперь мне Толстой.
И не спорю – зачем? Вот и все. Не моя тут вина.

1992
ГЕРОИ ЭКРАНА

Ни в схватке, ни в рискованном пари
Они не видывали пораженья,
И на бульварах гасли фонари
При их победоносном приближенье.

И у разверзшихся билетных касс
На гибель их билет мы брали с бою,
А мир уже совсем не напоказ
Приготовлял страданье нам с тобою.

2000
* * *

Когда слова учились целовать
Соседние слова и видеть тело
Чуть дальних слов, держась по виду смело,
Но гибель мира притаив внутри,
Как перед черным сундуком Пандора,
Как Дон Жуан, зовущий Командора,
И Брут Хома в часовне в час зари, -
Но слово знало что оно безгрешно
И занималось над пустой землей,
Замаливая светом стыд кромешный,
И лишь в блаженстве было безутешно…
А ты мне мил, хоть говорят, что злой.

1995
Н ПЛЮС И

На скамейке, на слом отнесенной,
                                  ножом: Н + И.
Это, судя по времени, сверстники были мои.

Как меня, купидон их дворовый тянул за рукав –
Заморен и замаран, а все ж златокудр и лукав.

«И» от времени стало похоже на "Н", "Н" на "И",                                                                  
Тут могла быть семья, но, наверно, не вышло семьи.

Вместо плюса начертан меж этих имен амперсанд,
Потому что она коммерсантка, и он коммерсант.

Или в списках каких эти двое поодаль стоят:
Наградных, избирательных, черных
                                   – Бог весть - именами назад.                                                                              

Или их занесли - именами вперед - в Интернет,
Потому что его уже нет, и ее уже нет.

2009
*
Честь его, которую он все равно уронит.
Та Фру-Фру, которую он все равно загонит.
Та Муму, которую он все равно утопит.
Та Матера, которую он все равно затопит.
Та красота, которой он выстрелит в грудь.
Отчизна та, которой ему не вернуть.

2015
ВАСИЛИЙ СТАЛИН МЛАДШИЙ

Внук Сталина. «Сын Альбиона».
Маккартни крутил до зари.
В хрущевском изгнании – бонна.
По русской словесности – три.

Без карточки, в тесной ограде
Лежишь ты, погибший юнцом,
Под боком у бабушки Нади
И к Софье-царевне лицом.

Не больно тебе и не сладко,
Что помнит тебя до сих пор
Стихов, тебе чуждых, фанатка
И твой преферансный партнер.

Да, как же! Финал вдохновенный
(Хичкок, Бонюэль и Кокто) –
С Грузинской дороги военной
Летящее в пропасть авто.

Шайтан ли подвиг на такое
Иль деды – грузин и казак?..
Ты весь был – мольба о покое,
Тебя тяготил и рюкзак.

Не взял ни отцовской отваги,
Ни дедовской страсти к делам –
Лишь «битлов» камлание в маге
И вечный в зубах чуингам.

Лишь, может быть, что-то от власти,
Когда, до рассвета засев,
На чистом английском все масти
Ты нам выкликал на распев.

Да песни… В них надо влюбиться,
А помнить – уже ерунда.
Могла в Окуджаве я сбиться,
Но в Ленноне ты никогда.

В кафе, на площадках, в палатках
Терять мне случалось не раз
Стихи мои в тонких тетрадках –
Ты, помню, одну из них спас.

= Вот, выбрал из мусорной кучи,
Спасибо скажи, что нашлась.
Hell damn эти ямы и кручи,
И весь ваш всепетый Кавказ!

Но где загадалось о чести,
Там горы надежней, чем ствол.
Ты с громкой фамилией вместе
С земли свою юность увел.

Ты в русской земле похоронен,
А если бы смог пренебречь,
То Сталин, как Дарвин и Кронин,
Легло б на британскую речь.

Обласканный в память о Кобе,
Изведал бы гладь ты и тишь –
Пил «бейлис» бы в лондонском клобе,
И Леннона спас бы, глядишь.

Но не захотело приказа
Ослушаться сердце в груди.
Ты все-таки сын был Кавказа…
И внук их – как там ни крути…

*) – Василий, внук Сталина и Тимошенко, верховодил в конце шестидесятых поклонниками ливерпульской четверки, был вообще англоман, за что получил прозвище «сын Альбиона». Погиб 23 лет при загадочных обстоятельствах.

2005
*
Красота испорченных парней,
В ста местах просверленные мочки…
Мы их судим, и, всего верней,
Всем им погибать поодиночке.

Нет! Молю исправить на земле
Их пути – ведь все мы Божьи твари.
Подошел и перстнем на стекле
Запотелом написал: ‘Don’t worry!’

2008
ОТПЕВАНИЕ

                     Памяти Бориса Отарова

Не с московским мы прощались жителем,
Тесноту сносившим и лишения.
На беседу мы пришли с учителем -
Испросить поддержки и прощения.

Сколько раз назвал его по имени
Отпеванье правивший священник,
Столько раз срывалось с губ: "Прости меня!"
И творилось в сердце очищение.

Он и сам учеником был. Век ему
Что велел запечатлеть - все сделал он:
Парусник из пара, в камне реквием,
Пятьдесят оттенков влажной зелени.

Он лежал рядком с какой-то женщиной,
Обликом простой, еще не старой,
И над этой, смертной долей венчанной,
В одночасье сотворенной парой

Стыла со свечой душа и друг его,
Тихий взор вперяя в бесконечное,
И в цветах не видно было рук его,
Уносимых строить царство вечное.

Ну, а с купола глядели синего,
Головы клоня на крылья белые,
Ангелы - на человека сильного,
На умеющего - неумелые.

1996
ТАК ПОБЕЖДАЕШЬ…

Так побеждаешь, менее любя,
И обнаруживаешь все подонки
Своей души.
                       Нет, старые эстонки
К раскаянью не призовут тебя.
Так входит дама, кутаясь, в отель
И, вспоминая, говорит партнеру:
«Тот мальчик, помнишь?
                                          Как пошел он в гору!
Вы позабыли?
              У меня в ту пору
Был с ним роман – а у тебя дуэль…»
Так дивный вензель чертит полутруп
На зеркале, готовясь мир оставить,
Но стынет кровь.
                               И не для этих губ
Смиренномудрое: «К чему лукавить?»

2012
1836
(Отрывок)

… Сто призраков просили у пера
Вернуть им жизнь. Живая тень Петра
Перед глазами ясно представала.
Но вдохновению был чужд мой дом.
Всё, всё в нём против рифмы восставало,
Всё не вязалось с творческим трудом.
Я бегства ждал осеннего. А в ней
Безумие ее глухих корней
Все более себя давало знать.
В былые дни заботливая мать,
Блюстительница прелестей своих,
Она про все забыла – и в чепце,
Едва ль причесанная, голос тих,
И смута на измученном лице,
И наступала даже тяжело…
Я к ней садился, гладил ей чело.
Днем вестовой угрюмый приходил,
Я с двух языцев ей переводил
Хвалы ее божественной красе.
Ее куда-то звали, звали все,
Тесня к себе, как жеребцы гурьбой
Теснят одну из стаи кобылиц.
О, кабы мог я с ней побыть одной,
Вдали от третьих лиц, от двух столиц.
Они дождались. Этот день настал.
Я помню: полуприбранна, больна…
Куда же? К императору на бал
Не ездят так. К полуночи она
Вернулась в дом – одна, снегов белей…

1981
  ***

Все эти клини, поликлини...
Там почерков врачебных клинья -
Шумеров клинопись на глине -
И штамп змеиный на углу.

Нас старят страсти - эти звери,
И самый страшный зверь - безверье -
Окликнет нас у белой двери
И в сердце нам пошлет стрелу.

1993
В.П.

Ты пойди не знаю куда,
Где ни жалости, ни стыда,
Где друзья приведут к беде
И не выручат никогда.

Там плодов не приносит сад,
Только листья, съежась, висят,
И оттуда уже назад
В полужизнь, полусмерть несут.

Старый доктор сымет халат,
Руки вымоет, как Пилат.
Он работает много лет,
Анфилады за ним палат.

Вот еще один человек,
Отроптал, отшептал тростник…
Но в обители чистых нег
Будет полка твоих книг!

            1993
ГОРОДСКИЕ ЛЬВЫ

Вы помните? Завтра
Без четверти в два,
На бывшей Мясницкой
У старого льва.

Подальше Почтамта,
На спуске крутом,
У каменной арки,
Где лев под щитом.

Я, право, забыла,
Откуда он взят,
И сколько то было
Столетий назад.

Иронией странной
Прищурился взор,
Как будто прочел он
Себе приговор

И зная, что тысячи
Бедствий и смут,
Прыжков и метаний
Его не спасут,

Он принял решенье,
Замолк и застыл
Во всем напряженье
Божественных сил.

Когорта машин
У Почтамта трещит –
И каменный лев
Выставляет свой щит.

Осыпана снегом
Его голова…
Я в Эрфурте знала
Такого же льва.

Я видела странный,
Изысканный Львов
Под властью таких же
Смеющихся львов.

Вкруг Черного моря,
Вдоль желтой Невы
Застыли на страже
Гранитные львы.

Хоть редкая сила
Бывает святой,
Мечта наделила
Тех львов добротой.

И заняли мир
Простодушные львы,
И львиную долю
Московской любви

Забрал у меня
Этот каменный дом
На Кирова, в арке,
Где лев под щитом.

1985
*
Все эти клини, поликлини...
Там почерков врачебных клинья -
Шумеров клинопись на глине -
И штамп змеиный на углу.

Нас старят страсти - эти звери,
И самый страшный зверь - безверье -
Окликнет нас у белой двери
И в сердце нам пошлет стрелу.

1993
***

                          Памяти Аркадия Штейнберга

Вот здесь мы коротали вечера.
Здесь пахло мастерской, и шла игра
В слова, и в бридж, и через стол глазами...
Здесь со стола брала я веера
С предлинной мастью, с четырьмя тузами.

Увы, теперь немногие дома
Вмещают столько шума и ума.
Здесь как большой языческий властитель
Всем заправлял ньюфаундленд Фома
. . . . . . . . . . . . . . . .

О да, он был воистину велик,
Все снится мне еще его язык
На щиколотке, салом обожженной.
Ух, сколько бы он создал мудрых книг -
Такой язык, да речью наделенный:

Рамаяну, Ригведу и Коран...
А так он был зализыватель ран,
И это в нашем веке тоже много...
И дом еще второй ему был дан,
Через леса вела туда дорога.

На наше счастье вгиковский студент
Запечатлеть успел в обрывках лент
Тот островок на озере студеном.
Взаправдашний, видать, Ньюфаунленд
Фома провидел во владенье оном,

Где жили псы-отцы и деды псы.
Ньюфаундлендом средней полосы
Звал этот островок его хозяин.
Здесь лучшие он проводил часы,
И Рай потерянный здесь был изваян.

И здесь свое он сердце надорвал,
Когда озера вплавь одолевал,
И лодку волочил через кувшинки,
И сигареты без конца хватал
С трагическим наитьем в поединке.

Однажды, лодку на песок рывком
Забросив, на берег он пал ничком
И навзничь тяжело перевернулся.
Ньюфаундленд тяжелым языком
Глаза ему лизал, чтоб он проснулся.

А перед тем он говорил врачу:
"Что, сердце? Пусть. Я даже так хочу,
Поскольку дело смерти не составит
Труда ни доктору, ни палачу
И души их безвинными оставит.

За проволокой или на войне
Я горевал, бывало: мир во мне,
А смерть отдельно, в чьем-то карабине.
Отныне все наладилось, зане
Она на месте, в левой половине..."

Мне кажется, он и теперь живет
На острове, за синей дальней далью,
Собаку и страну Фомой зовет,
И вспоминает жизнь, войну, Наталью,
И синие цветы по скалам рвет.

***
Белой стаей, станом лебединым
Пролетела за весной весна.
Кто-то клялся Аннам и Маринам,
Что еще наступят времена.

Кто-то клялся мрамором лицейским,
Острыми чертами Казанов,
Кто-то клялся вдовам офицерским,
Что еще на свете есть любовь.

Кто-то верил. Кто-то, кто-то, кто-то…
Все кипело, не прочесть имен.
Под прикрытьем уходили роты
В мареве пороховых знамен.

Отступленья. Но и в этом шквале
Где-то голосили петухи.
Мальчики по почте отправляли
Злые, неумелые стихи.

Все равно – Маринам или Аннам…
Падали в огонь, сжимая грудь…
Белой стаей, лебединым станом
Улетело, скрылось, не вернуть.
*
Нет, не встанет он судьей над хором –
Не у нас закон и когти льва.
С ласковым произнесет укором:
«Вы смеялись – а она права!»

Ну а ей: «Не плачь – пройдут обида,
Ненависть, изгнанье, смерть, запрет…
Анна, ночь, касатка, атлантида!
Посмотри на свет – и явишь свет».

1989
ЕЩЕ ОДИН

             А мы читаем Бакунина и слушаем свист огня.
                                                  А.Блок

Еще один. Ведь людям все равно,
А Богу ничего не нужно.
Но я пойму: он выбрал путь окружный,
Когда прямого не было дано.
Он думал: время – это темный дом,
Где мертвенность и страх владеют всеми.
Он сжег свой дом… Он уничтожил время…
Он в погребе сгорел пороховом…
Его теперь и люди не простят,
И камни не помилуют. Но дети –
Они хотели жить при ярком свете,
Они решат, что он не виноват.
Не виноват, как слава и позор,
Не виноват, как скипетр и распятье,
Или как этот, преданный проклятью,
Но все еще торжественный костер.

1974
*
             В начале жизни школу помню я...
            
Когда посмотришь вдаль поверх ограды
И обнажённых, оснежённых плеч,
Там тракты, рельсы, перелески, грады –
И там конца не знающая речь.

Весь Божий мир за окнами лицея,
Вся ширь земли и глубина глубин...
И детская его теодицея,
Отлившаяся в красоту терцин.

МЕТРОНУТЫЕ

                    Кто ездит в трамвае, те трамвайнутые, кто ездит в автобусе, те автобуснутые,
                    а кто ездит в метро, - те метронутые.

                                                                      Юрочка Багмет, 5 лет.
С добрым утром! Привет поездам,
Где застыли впритирку читайлы,
Безымянным и средним к листам
Прижимая помятые файлы.

Одного я на целый вагон
Обнаружила, кто не читает,
Но закрыл он глаза – и мечтает:
О прочитанном думает он.

Другам, недругам, дальним и ближним –
Нет метронутым этим цены!
Мы погибли в безумии книжном –
И безумием мы спасены.

2011
В ОКТЯБРЕ

Сжаты холодом пальцы рук,
Грею их на бегу
В тесных карманах брюк
И все разжать не могу.

Утром был взгляд у кота
По-лермонтовски тяжел.
Тополь против окна
Больше зелен, чем желт.

На гибель листвы смотреть
Все не могу без слез.
Как молодая смерть
Бежит по жизни мороз.

2013
ОТДАННЫЕ СЕРДЦА
                                                                     Сердце его с девятилетнего возраста отдано было,
                                                               вместе с ним, в одно из учебных заведений и в             
                                                               продолжение очень долгого времени билось это
                                                               сердце на родительской груди только раз.
                                                                                  
                                                                      (Вас.Вонлярлярский. «Большая барыня»)
Отданы были сердца в ФЗУ, на простор целины,
В школы для сверходаренных, за ширмы, в мансарды,
Те в авангард были отданы, те в арьергарды.
Что же, отцы, вам роптать, как сердца холодны?

Так вот окажется: сын не узнает отца.
Дай лишь поспеть ему Бог на чин отпеванья…
Чинно за гробом прошествуют злые сердца,
Отданные сгоряча холодеть в отстоянье.
ПОВАЛЕННЫЙ КЛЕН

Минувшей бурей клен к земле прижат,
Он жив, но больше он не господин, -
Лишь кошкам гимнастический снаряд
И для нарцисса хрупкого притин.
И детям близок, как отец и мать.
И не к тому унынье, что не встать -
Не больно близость к солнцу потерять:
Устал и сам бы рваться в высоту...
Но непривычно похвалу принять
Не за победы, а за доброту.
*
Наземь с открытых небес осторожный снежок.
Жить бы да жить. А мы умираем, дружок.

Жить бы еще нам да жить. А мы умираем.
Гладим, целуем огонь, на котором сгораем,
С памяти слабой последние тени стираем.

Солнышко. Жить бы да жить. А мы умираем,
К башням каким-то замерзшим ключи подбираем.
Действуем, выбор творим, выбираем
Между одним и одним, меж адом и раем.

1993
СТЕНАНИЕ РОДИНЫ

Отдайте мне три золотые осени,
Косарей на безумном лугу,
Погорельца и сеятеля,
Глашатая солнца и лунного скальда,
Пилигрима и эллина,
Флейтиста и капитана,
Свободный парус
И легкую пену моря.
                                  1996
УКРАИНЕ

Увенчается счастьем мятеж,
Повезет и тебе, недотепе…
Может, в Бахмаче яблочко съешь,
Мирабель поклюешь в Конотопе.

И сестра твоя так же мала,
Никому не процвесть от раздела.
Так она тебя долго ждала,
Что с тоски твои песни запела.

Как теперь? Разгостишься в гостях –
Или, от безъязычья чумея,
Возопишь на отцовских костях,
Как погибшая дочь Кочубея?

2011
АВГУСТ-МАГДАЛИНА

                                         Михаилу Калужину

Не грусти о том, что лето длинно,
Пусть земля пошелестит травой…
Будь мне другом, август-Магдалина,
Положи на стол акафист твой.

Будет злато, но не надо злата,
Только луч на зелени листа.
Ты была наложницей Пилата *,
Стала ученицею Христа.

Канула, дикарка Мариула,
В мир еще не ведомый, другой.
Ты дала Христу читать Катулла
И ресницы выгнула дугой.

Прячь смиренно, Магдалина-август,
Пышность лета под зеленый плат.
Писанку из длани вынул Август,
И прощенья попросил Пилат.

Илия уже зажег зарницы,
Раньше в окнах с каждым днем огни.
Кротки, как Христовы ученицы,
Лета остающиеся дни.
ХЕРУВИМСКАЯ ПОЗДНЕЙ ВЕСНЫ

Херувимская поздней весны -
Где я слышала эти слова?
Чем вы, дни мои, были полны?
Неужели была я жива?

Даже сердце смерзалось как лед,
Бой часов проникал даже в сны...
Так за что же Всевышний мне шлет
Херувимскую поздней весны?

Но позволь Ты мне радость, позволь!
Не верти больше жизни вверх дном,
Замени четверговую соль
Образованной тайны вином...

Не о том бы молить и мечтать!
Скольких бросило к небу лицом...
Дай с молитвой к Тебе предстоять,
Чтоб не умер никто подлецом.

Вот уже побеждается мгла,
Каждый камень поет у стены,
И вселенную всю обняла
Херувимская поздней весны.

2012
ТЕКИ ЗА ИОРДАН

           - Что делать мне? - Покайся и смирись.
           - Что делать мне? - Поболее раздай.
           - Что делать мне? - Теки за Иордан.
И скажет Бог: "За Иордан теки!"
Все реки - именем одной реки.

И сеятель ты или капитан,
Удел твой - Вера или мастерство,
Своим путём теки за Иордан,
Для одного отвергнувшись всего.

Ещё волнуют голоса услад,
Звучат в сознанье флейты и тимпан, -
Но над тобой шумит свободы сад,
И телу влагу дарит Иордан.

Как из руки плохих редакторов,
В ужасном виде бытия роман,
И слёзы хлынули. Но шепчет кровь:
"Оставь как есть. Теки за Иордан".

Ты повстречаешь тысячи препон,
Не убоись, входя во вражий стан.
И, даже уходя за Флегетон,
Ты всё равно течёшь за Иордан.

2012