(в зоопарке)
В зоопарке, где слонов кормили дети, вырастая над кустами,строгие
служители носили рыбу начиненную цветами. Из воды торчит усатой мордой
добрый морж с опухшими глазами, и ребёнок, осознаньем гордый, говорит:
- Нас ждут за небесами. - Видишь, там, где лопнула ракета, небо
пятнами красивыми закрасив, кружится по воздуху газета, и на ней
портрет. Портрет опасен. В час глухой безмолвного заката, от которого
звездой отходят тени из земли железная лопата вынимает влажные
ступени. "Вход в подвал" - написано у двери, но моей несчастной жизни
кто поможет? Только вы - оглохшие тетери, инеем испачканные рожи.
В зимний день, одетый мрачным дедом, бородой своей сверкая и усами, я
свершил незримую победу над ушедшими под землю небесами.
(институт)
Никто не интересен никому, в жестоких капсулах, в пробирках
тёмно-синих, в ретортах, заключённые в тюрьму, мы пьём растворы хины и
полыни. Мы в темноте, но красной лампы свет порою освещает лоб и
брови: в соседней колбе морщится сосед от привкуса испортившейся
крови. На завтрак нам мицелий подают, резиновые руки командира навряд
ли кофия горячего нальют и к Пасхе вряд ли принесут просфиру.
Но ничего, у нас есть вещество. Испорченный приёмник проверяя, мы
ненароком пробуем его и вертим головой, не понимая. Волшебные зелёные
леса растут из протоплазмы института и, часовые спутав пояса, бежит
стремглав отставшая минута. В морях синеет горькая вода, никто не
отдаёт ей приказаний и отправляется послушно в никуда кораблик мой без
имени и званий. Должно быть, часть сознанья моего вот так же рвётся в
мнимую свободу, которую дарует вещество в пробирку заключённому уроду.
Когда ещё, заклеивши конверт, ты будешь спать, не ведая измены, в
стерильном воздухе разыскивая смерть с единственным желаньем
откровенным: спастись от нависающих небес, такого близкого, но
гибельного свода, пройти насквозь огнём объятый лес, проплыть через
густеющую воду.
(бегство)
В чужой одежде ты идёшь домой, клешня Медведицы цепляется за брюки,
неровности лица обугливает зной, кузнечики в кустах кричат от муки.
Какое небо низкое сейчас, две головы звезды склонились над собором, в
подвале дома лопнул синий газ и осветились замершие горы. Потом над
ними вспыхнули часы в тяжелом ящике и пламя, выбиваясь, чертило на
снегу две полосы, которые лежали не сливаясь. Две параллельные, два
лучика седых... По ним определяя курс рассвета,я подошёл к реке,
из-под воды рукой грозила статуя поэта. Дымился холм на дальнем
берегу, так сладко пахло пылью и цветами, но капли красные откуда на
снегу и снег сейчас откуда под ногами? Когда покинул я осиное гнездо,
и прочь спешил от свастик и сцеплений, то знал ли я, что кончится
бедой история невинных преступлений?
(бомба)
Уже среда и ты должна приехать, но пусто в коридоре. Мимо цели
повешено пальто с облезшим мехом воротника. Четвертый день недели
сулит такие супер-перспективы, что замирает сердце, индевея. Я стал
деталью бомбы. Жажда взрыва с минутой каждою становится сильнее.
Пойду во двор, там черные собаки угрюмо рвут на части лист картона. Я
встану там же, где стоят зеваки. Мой страшный гнев - четыре мегатонны.
Как я устал от этих новостроек. Эвклидово пространство невезенья меня
достало. Справиться с игрою - вполне определенное стремленье. Пойти к
железным заводским воротам, через дорогу; ветер магистрали рихтует
воду темную болота, разбрасывая пыльные спирали. И тень моя, горбата,
многорука через дорогу падает несмело - бесшумный взрыв, чудовищная
скука испорченного органа, отдела; детали заедающей, стучащей простая
монотонная работа - нелепым грибом нависать над чащей, отыскивая в
сумерках кого-то.
(стюардесса)
Мицелий при-октябрьского леса: слышны шаги тяжёлого дивана. Молчащая в
кабине стюардесса мастина гладит неаполитана. Вокруг лишь белых птиц
слоятся спины, на подлокотнике дымится сигарета, горит иллюминатора
витрина, расстёгнуты две пуговки жилета. Она читает жития кумира,
медноголового, с раздувшеюся шеей. Она так далеко сейчас от мира, но
думает, что надо побыстрее: собрать в пакет рассаду урожая и в красной
шляпе с ярко-белой точкой среди грибов октябрьского рая себя волшебной
видеть одиночкой. Пусть ты сейчас в кабине самолёта, с собакой у
недвижного штурвала, молчать и думать - вся твоя работа, и это для
тебя не слишком мало.
Но включишь телевизор - там измена: сознанье предало все устремленья
тела. Сперва свинарник, после - теорема, а дальше то, к чему уже нет
дела.
Диван из листьев высохшего леса: ни птиц, ни змей, лишь шляпки
мухоморов. Лишённая природа интереса собою обволакивает город. Письмо
летит, не ведая угрозы со стороны некачественных линий, за две минуты
вырастает роза в груди того, кто ел мицелий синий.