***
Я знаю, листва существует лишь потому,
Что ее заряжает фонарь бледно-розовым током:
Подсвечена ветка и листья, как письма с Востока,
Из темноты нервно рвутся к душевному дну.
А без фонаря... Я бы мимо, да, мимо прошла,
Увы, не узнав о заряде в горячей пружинке,
О ткани листвы, о крахмале ее полотна,
О сини ее (если — ночью), о каждой прожилке...
Опять повторения: сонные, долгие «о»...
Но слово есть Слово — есть вес невесомого чувства...
Я знаю, что в доме всё так же светлеет окно,
Но чувствую (свет — изнутри), как темно в нем и пусто.
О ты, многокрылая ветка, синее морей
И всех океанов, и всех неизвестных вселенных,
Служи фонарю! Ибо ночь будет злей и черней
Без этих лучей, пусть — искусственных, слабых и бледных
(Наивности полных, обремененных мечтой).
Не он, так — никто, а гармония связи прекрасна.
Представь: это солнце огромное дышит с тобой
Дыханьем одним, чтобы ты даже ночью не гасла.
Иначе, иначе... потонешь в сквозной темноте
И будешь, как я, переломанной силой потока,
Лететь в пустоту на заниженной тьмой высоте,
И ждать, вечно ждать ненаписанных писем с Востока.
СТАРЫЙ ГОРОД
В старом городе старые лица и стены.
Отражаются в лужах ночные огни.
И не режут небесное зеркало вены
Проводов: здесь расслабленно плавятся дни.
Переулки, как узкие бедра из камня,
Приведут то к высокому в листьях крыльцу,
То к деревьям, которые крестят руками
Тихих бабочек, пьющих цветную пыльцу.
Под ногами камнями обложена жижа,
Где пульсирует, бьется, как сердце, вулкан.
Наверху, на окне, под горячею крышей
Сонно вянет закованный в стекла тюльпан.
Удивительна схожесть прожилок древесных
И морщин у сидящих в углу на скамье,
И рубашек, помятых, бескровных и пресных,
На веревке повисших вечерним колье.
И не вяжутся сочные охи да ахи
Со старушкой уменьшенной жизнью на треть,
И напрасно кричат придорожные знаки
Об изгибе опасном, похожем на плеть.
А ночами здесь глубже, прочней засыпают:
Сон накатит, как летний резиновый мяч.
Уплывает из города жизнь, уплывает,
Как кораблик, как старый кораблик без мачт.
***
Всё очень просто: дверь и стены, —
Архитектурных клеток вялость,
Недосыпание, усталость
От искажений звезд надменных...
Но мне казалось, мне казалось...
Нам к быту привыкать не нужно:
К нему, словно больной к покою,
Стремимся, рвемся, с головою
Ныряем, исчезая дружно...
Но что-то чудилось другое...
В дому, в дыму от сигареты,
С привычной чашкой кофе, милость
Старух-соседок, говорливость,
Часов минутные секреты...
Но время по-другому длилось...
Уже немая ежедневность
Струсила с окон пепел старый
На мокнущие тротуары,
И в окнах будто просветлелось...
А мне — почти кричалось, пелось...
Реальности не существует
(Пофилософствуем, дружище?),
Лишь — идеалы. Вещи нищим
Даны и нищие кочуют...
Но сердце, сердце что-то чует...
И я большой, добротной кистью
Окрашиваю быт. Фантазий
Цвета заходятся в экстазе!
И низ приравнивая к выси,
Разочаровываюсь, сглазив...
***
Июнь. Вновь огнеглавому вождю
Вручают первенство неспешные недели,
Раскачиваясь, словно на качелях.
Июнь... А я скучаю по дождю.
Я жду его, как ждут календари
В тумане будней света перерыва,
Как долгожданного и дерзкого прорыва
Из духоты — в нетронутость зари.
Я жду его, как я ждала тебя,
Мерилом сердца отмеряя годы.
Но не осталось в кладовой природы
Ни одного звенящего дождя!
А там, где ты, наверно, снегопад,
А там, где ты — земля заиндевела,
Забыв цвета, лишь неуютно-белым
Окрашивая заоконный сад.
Любимый, ты остался в январе,
И нить моя тонка — из подземелья
Не выведет, и лютые метели —
Не я! — тебя тревожат на заре.
Но если ветер оборвет навес
И хлынет дождь по ранам, снам и тайнам,
Всё оживив, то знай, что — не случайно,
Что я его просила у небес.
***
Я принадлежу своей обители,
Как ограда, окна и порог.
Стены дома, ангелы-хранители,
Вы меня укрыли от дорог.
Я вхожу в распахнутые комнаты,
Прививая им свои черты:
Разговоры и ночные шепоты,
Книги, фотографии, цветы.
Я бросаю взгляды осторожные
Из окна на путников в ночи.
Им даны лишь ямы придорожные,
Да к недостижимому ключи.
Я скитальцу говорю: «Раскаешься
В том что нет отдушины тебе».
Он ответил: «Это ты скитаешься.
Я же всюду дома на земле».
СТИХОТВОРЕНИЯ
Я творю их словами вечными.
Словом душу, как шелк иголкою,
Продеваю стежками тонкими.
А рождаются, хоть и звонкими,
Но — искривлены, искалечены...
Я творю их с благим терпением,
Как малыш ожидает праздника,
А жена — мужика-проказника,
Как пчела над шумящей пасекой,
Как монах на коленях... С рвением
Я творю их, с такою смелостью,
Что знакома лишь волку черному,
Покусившемуся на сонную
Львицу... С тягой творю, с истомою,
Как черешня в саду за спелостью
Тихо тянется. Но обманчиво
Неплодящей весны цветение...
Хоть со смелостью,
хоть с терпением,
То с холодностью, то с горением,
Я краду их у неба — вкрадчиво...
СЕЗОН ДУШИ
Здесь, на третьем сезоне дорог,
Я свои завершаю маршруты.
На тропинках следы лилипутов
Даже сказочный лес не сберег.
И не верится: столько прошла,
Но легка непривычно поклажа.
Растеряла ль в пути или кража
Незаметная произошла?
Здесь, на третьем сезоне мечты,
Ни во что не сумевшей вместиться,
Часто кажется: нужно проститься,
Разведя, наконец-то, мосты.
И уже не вернуться туда,
Где разыграны детские драмы,
Где поет еще юная мама,
Где живется пока без труда.
Здесь, на третьем сезоне надежд,
Мне всё реже дается влюбиться,
И с упрямой жестокостью в лица
Не смотрю. Человек из одежд
Состоит: только ткань да фасон.
А душа?.. Что за русская глупость,
Не скупясь на упрямство и грубость,
Не пускает в четвертый сезон!
Здесь, на третьем сезоне души,
Очень правильно ставится точка.
Я когда-то была чьей-то дочкой
И возлюбленной чьей-то... Пляши,
Загулявшая с ветром весна,
Вдохнови меня танцем зеленым!
Дай мне утра и ночи без сна,
Мне —
мечтающей, ждущей, влюбленной.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ВЕЧНОСТИ
А теперь, когда всё окончено,
В одиночестве, как над ямою,
Знаю, вспомнишь меня, порочную
И упрямую, ох, упрямую.
Всё однажды снесется временем:
Так дворцы и лачуги рушатся.
Убаюканный тихим пением
Предвесенних ветров, прислушайся,
Как стучатся в окно закрытое
Капли первого ливня серого,
Словно сердце мое забытое
Повторяет: "Что я наделало..."
И нагрянут воспоминания
Аваланчем, обвалом каменным.
Ты попробуй, найди название
Той мечте: не коснуться пламени.
Скольких, скольких оно разрушило!
Скольких, скольких оно калечило!
И над нашими билось душами
До последнего дня и вечера.
Сто смертей оттолкнув решительно,
Мы в разлуке нашли спасение
От падений и ссор обыденных.
Как слепцы, не узнав прозрения,
Разошлись, каждый ветру встречному
Доверяя пожитки бывшего,
Словно по небу бесконечному
Звезды ночью плывут остывшие.
И лишь память мешает истине,
Не предавшейся быстротечности.
Уцелели с тобой, единственный!
И остались попыткой вечности.
***
Я скоро назову тебя своим,
Как часто называю час заката.
О, как я неосознанно богата
Тогда бываю, уходя на дым
Клубящийся, кипящий, роковой,
На горизонте ждущий и манящий.
Ты, как закат, — живой и настоящий:
Вот-вот я прикоснусь к тебе рукой.
Да, я богата снами и мечтой,
Желанием идти тебе навстречу.
С рассвета жду, когда наступит вечер,
Рубиновой сверкая чистотой.
Так и брести, так и желать, так и
Ждать приближенья и не приближаться.
Нам никогда с тобой не расставаться!
Не взять — не отпустить твоей руки.
Ведь горизонт — мечта и беспредел,
Его черта — еще одна условность.
Тяжелый свет заката в невесомость,
Вновь не дождавшись, перейти успел.
Но будешь ты по-прежнему любим,
Рукам не досягаем за чертою,
Пока шепчу, кричу и эхом вторю:
«Я скоро назову тебя своим».
***
Сиренью белою стекают с плеч,
Шарфом шифоновым — и дождь и ветер.
Но итальянская — чужая речь!
Но солнце римское иначе светит!
В окно трезвонами колоколов
Собор Петра сквозь гул врывается
В мой дом — приют, квартиру, кров...
Нет, по-другому здесь всё называется.
Мосты уложены, молчит вода
Реки, качается звезда на привязи.
Дороги издавна ведут сюда,
Но хоть одна меня отсюда вывези!
Столица — сильная, а я слаба.
Я синеглазая, все — черноокие.
Видать, повсюду мне — одна судьба:
В грехе и в святости быть одинокою.