Жил-был царь. Нрава он был либерального, воспитан на идеалах гуманизма, имел врожденное уважение к правам и мнениям своих поданных и не преследовал - инакомыслие собственно говоря, само понятие инакомыслия отсутствовало. Неудивительно, что в стране процветали науки и искусства. В науках царь ни черта не смыслил, хотя и щедро их финансировал, но вот искусствами интересовался всерьез. Из всех искусств важнейшими царь считал поэзию и музыку, но и остальными не брезговал. Однажды стражники привели к нему бродячего певца-менестреля, обнаруженного ими сладко спавшим возле дворцовой ограды. На вопрос Его Величества, кто он такой и чем занимается, задержанный спел несколько песен собственного сочинения. Потрясенный царь, впервые услышавший подобное, сразу понял, что вот он, долгожданный гибрид двух его страстей, и вплотную занялся менестрелями.
Он их кормил, поил и баловал. Он спасал их от уголовной полиции и полиции нравов. Он запретил разбойникам обижать их и лично проверял, как они этого не делают. Поэтому менестрелей в его царстве развелось видимо-невидимо. Они плодились и размножались, а также валом валили из соседних государств, где подвергались преследованиям за правду, пьянство и разврат. С мешком за плечами и лютней в руках, они бродили по всем дорогам страны и пели подвернувшимся им под руку людям свои песни. Люди же, слушая такого певца, добрели и мудрели, насколько им позволяли способности, и в их огрубевших, погрязших во мраке душах вновь зажигались трепетные огоньки дружбы, любви и братства. Сам момент сдвига нравственных приоритетов слушателей из материальной сферы в духовную внимательно отслеживался менестрелем. Уловив этот момент, он спокойно выпивал и съедал все, что имелось у почтеннейшей публики. Далее, в зависимости от состояния, он приставал к женщинам или задирал мужчин, а в особо удачных случаях не был способен ни на то ни на другое и даже лежал с трудом.
Угощением, если его можно так назвать, дело не ограничивалось. За слушание песен люди обязаны были платить деньги, так как законы страны запрещали пользоваться чьим бы то ни было бесплатным трудом. А тот, кто не имел денег или не хотел их зря транжирить, должен был проявлять осторожность чтобы случайно не услышать какого-нибудь певца. Это было не так-то просто, поскольку менестреля можно было встретить где угодно, а ненасытность их уже стала притчей во языцех. Скоро дошло до того, что люди, завидев вдали нечто, напоминающее очертаниями человека с лютней, убегали сломя голову, чтобы не оказаться в зоне слышимости, если оно вздумает подойти поближе и запеть. Плохой же бегун рисковал если не всем кошельком, то, по крайней мере, его частью.
Мало помалу, люди стали остерегаться выходить из дома без особой нужды. На дорогах стало тихо и безлюдно. Наступивший вследствие этого спад в торговле немедленно сказался на общем состоянии экономики. Жить стало хуже. Менестрели, чьи доходы особенно пострадали, всполошились и стали искать способы их восстановить. Отчаявшись поймать кого-нибудь за городом, они стали прочесывать заметно опустевшие улицы и площади, а также театры, церкви, бани, кладбища и другие общественные места. Были отмечены попытки вломиться в дома или петь под окнами, успешно, впрочем, пресекаемые: закон о неприкосновенности жилища никто не отменял. Наконец, население поднатужилось и выбрало делегатов, чтобы те пошли к царю, обьяснили ему ситуацию и попросили обуздать своих любимцев. Народные избранники отправились во дворец, исполненные неясных надежд. Но при виде Его Величества с лютней в руках, извлекающего из нее попеременно три нестройных аккорда и, глядя в лист бумаги, фальцетом подвывающего что-то проникновенное о том, как "мы идем по дороге, босы наши ноги, светлы наши души, чисты наши уши", делегация сочла за благо побыстрее покинуть помещение.
Народ отчаялся и решил искать выход самостоятельно. Коллективный разум - большая сила. Кто-то умный предположил, что если бы, допустим, менестрели начали в своих песнях хулить и высмеивать царя и вообще государственной устройство, не исключено, что царь изменил бы свое к ним отношение и поприжал бы их хоть немного. Осталось придумать, как это осуществить. Очень просто, сказал другой умный: надо организовать песенный турнир, где победителей будет ждать всенародная слава и хорошие призы. Победит же тот, кто сочинит самую лучшую песню на тему "Я люблю свою Родину, но ...". Пригласить царя в качестве почетного председателя жюри. А там поглядим. Народ заметно оживился и поинтересовался, на какие все это будет сделано шиши. Тогда третий умный успокоил общественность, сказав, что, царь сам предложит на этот турнир денег сколько надо, лишь бы его любимым менестрелям было хорошо.
Как пожелали, так и сделали. Его Величество, услышав о турнире, пришел в восторг. Еще больше порадовала его тема, дающая возможность продемонстрировать всему народу широту и демократичность царских взглядов на свободу слова. Он сказал, что все расходы берет на себя и крохоборничать не намерен.
Государь не обманул. Турнир был оформлен на славу. Огромная поляна на берегу реку была освещена факелами. Цветы, ленты, фейерверки, шампанское. Почетный караул в три шеренги под командой бравого генерала. Десятки тысяч зрителей. Сцена в виде лютни. За сценой - шелковый шатер, где ждали своей очереди выступать приодевшиеся и протрезвевшие менестрели. В жюри - четверо самых маститых менестрелей, чьи песни так давно стали народными, что никто уже не помнил, какая из них чья. И почетный председатель жюри - Его Величество - в обнимку с лютней, с которой он, кажется, даже в постели не расставался. На столе жюри красовались призы, главный из которых представлял собой модель царского дворца в масштабе 1:200, сделанную из стекла и наполненную коньяком пятидесятилетней выдержки.
Сыграли фанфары - и началось. Один за другим выходили менестрели на "большую лютню" и, сверкая очами, пели специально сочиненные для этого случая песни. И тут всем, посвященным в интригу, стало понятно, что тема для турнира была придумана гениально. При всем положительном отношении авторов песен к стране, государству, монархии, и лично к царю, сатирическая направленность темы вкупе с желанием победить настолько доминировала над сознанием авторов, что те непроизвольно обрушивались с язвительной критикой на все сколько нибудь заметные недостатки, а при их отсутствии и на достоинства, которые легко превращались в недостатки простым поворотом пера. Особый упор делался на демократические принципы существующего правления, которыми царь, по праву, больше всего гордился. Эти принципы либо высмеивались как фиктивные, либо, если автор не умел высмеивать, сурово клеймились как отсутствующие. Наиболее удачные песни были в жанре антиутопии: они рисовали чудовищные картины угнетения и бесправия, массовые казни, пытки и истязания, головы вольнодумцев на кольях вокруг дворца, костры из книг и еретиков, их написавших, вымершие от голода деревни и, конечно, менестрели - последний оплот свободы и нравственности - в застенках, в колодках, после селедки, без воды, с вырваными ноздрями и ослепленные, в последнем порыве вдохновения сжавшие в руках верную лютню с оборванными палачом струнами, чтобы перед казнью еще раз проклясть гнусного тирана и его прислужников, и крикнуть им в лицо страшную правду, и сбросить оковы, и вырвать свое пылающее сердце из груди, и, освещая им путь, всех повести за собой в последний смертный бой...
Зрители, с ужасом глядя на разошедшихся не в меру певцов, постепенно проникались сознанием некой правдоподобности того, о чем пелось на сцене, как бы оно не вступало в противоречие с их собственным пониманием окружающего мира. Самые догадливые из них начали уже понимать, что успех этой затеи может значительно превысить ожидаемый. Члены жюри, на первых песнях важно кивавшие в наиболее удачных местах, уже давно оставили это занятие и только переводили тревожный взгляд со сцены на царя и обратно. Они не зря считались самыми опытными. Двое из них иммигрировали из соседних стран, где действительно преследовались властями и рисковали свободой, а может быть, даже жизнью, но то, что им сейчас приходилось слышать, вгоняло их в дрожь.
Во время первых четырех-пяти песен царь только счастливо улыбался. Потом его улыбка приобрела вопросительный оттенок, после чего лицо постепенно стало меняться, последовательно выражая удивление, недоумение, изумление, разочарование, отвращение, испуг, гнев, ярость и, наконец, решимость. Он подозвал командира почетного караула и что-то ему негромко сказал. Генерал вытаращил глаза и хотел переспросить, но царь злобно замахнулся на него лютней. Генерал отскочил и, обратив к караулу потрясенное лицо, подал команду, которую не подавал еще ни разу в жизни.
Караул четко выполнил команду. Весело лязгнули выхватываемые из ножен сабли. Первая шеренга отделилась от двух остальных, изогнула фланги, охватила полукругом сцену вместе с шатром и, продолжая сжиматься, через несколько секунд окружила их. Вторая и третья шеренги раздвинулись, перестроились и так же быстро и точно замкнули кольцо оцепления вокруг остолбеневших зрителей. Раздались крики, сверкнуло несколько сабель, крики оборвались. Солдаты вывели из шатра менестрелей, совершенно ошарашенных столь явной и скорой материализацией их поэтических аллюзий, добавили к ним того беднягу, что находился в этот момент на сцене и присовокупили выловленных из толпы зрителей членов жюри, непонятно как успевших там затерятся. Царь вышел вперед и все замерли.
С сегодняшнего дня, провозгласил царь, помахивая лютней в такт своим словам, вводятся несколько новых законов, долженствующих способствовать укреплению государства, оздоровлению общества и процветанию страны. Отныне оскорбление Его Величества государя и членов царской семьи карается смертной казнью, к каковому оскорблению причисляется все то, что не является восхвалением. Клевета на государственное устройство наказывается бессрочными каторжными работами с конфискацией имущества. За исполнение песен, не утвержденных специальным департаментом, каковой департамент завтра будет назначен, присуждается пять лет тюрьмы с отрезанием языка. За слушание таковых - то же самое, но с отрезанием ушей. За разговоры на недозволенные темы, список которых завтра будет опубликован, полагается три года тюрьмы и штраф. Остальные законы будут объявлены завтра. Р-разойдись!
Оцепление сняли, и зрители, совершенно подавленные, молча разошлись. У менестрелей отобрали лютни и разбили об их головы, а их самих заковали в кандалы и увезли.
Ночью на одной из улиц были слышны вопли. Там били умников: первого, второго и третьего.