Это не я, господи!

ЭТО НЕ Я, ГОСПОДИ!



Предисловие автора.


Пьеса написана в 1987 году. Ознакомлен с нею был весьма узкий круг близких автору людей. Через

несколько лет автор решился на передачу пьесы одному модному тогда режиссеру, прославленному,

в том числе выбором ярких цветов для своих пиджаков, - да таких, что от них можно было ослепнуть.

Однако модный режиссер не сдержал своего обещания ответить самодеятельному драматургу.

И рукопись не вернул.


В 1993 г. драму в стихах прочел известный московский критик, правда, не театральный, а балетный.

Заключение критика было такое:

- Где ж ты был раньше? Опоздал, дружок. Пьеса уже не актуальна. (Незадолго до этого развалился

СССР и, без всякой помпы, втихую был похоронен его Гимн, которым пьеса начинается и заканчивается).

Но не зря и в начале, и конце пьесы автор включил исполнение Гимна. Автор предвидел, что скоро

Эта "песенка" будет спета. Ведь государство, где наказывают невиновных, а преступников награждают,

обречено на погибель. И действительно, вскоре и государство развалилось, и его главная песенка

была отправлена в архив Истории. Но ненадолго. Снова на просторах Родины зазвучала мелодия -

гимн несуществующей более страны. Что же с текстом? Менять его не впервой...


А теперь немного о самой пьесе. В ней отражен один день из жизни группы заключенных, ожидающих

исполнения своих судебных приговоров. Действие происходит 16 февраля 1984 года - в день похорон

генсека КПСС. Андропов, хотя и не надолго, исполнил мечту многих "славных чекистов" - занял

высший пост в "государстве рабочих и крестьян". Юрий Владимирович, в свое время заманивший

в смертельную ловушку руководителей Венгрии (1956),* был похоронен с почетом и пышностью.

А ведь именно при нем продолжали гноить в тюрьмах невиновных людей, при нем изгоняли из страны

людей мыслящих, честных и смелых; при нем продолжалась война в Афганистане, развязали которую

маразматики из Политбюро; при нем сбили иностранный пассажирский самолет, имевший несчастье

сбиться с курса;* при нем в кинотеатры и бани вваливались агенты в штатском и выясняли - почему

посетители сих заведений не находятся на работе. Это при нем продажные писаки расхваливали

"прелести" жизни в самом большом в мире "лагере мира" и на все корки ругали то, что вскоре

будут расхваливать до небес. Это при нем, еще когда он был главой тайной полиции, поддерживали

и славили высокопоставленных чинов "братских стран" - министра обороны Польши, отдавшего приказ

стрелять в безоружных демонстрантов и министра МВД Восточной Германии, приказавшего убивать

любого, кто попытается преодолеть Берлинскую стену. Это при нем скрывали от народа правду о

расстреле "славными чекистами" польских офицеров в Катыне (1940) и своих собственных граждан -

рабочих в Новочеркасске (1961).


Свои мысли о чудовищно жестоком, и, прежде всего по отношению к собственным гражданам, режиме

коммунистов, автор начал записывать уже с начала восьмидесятых годов, но изложил их на бумаге,

в форме пьесы, лишь после того, как услышал из уст Горбачева - слово ПРЕСТУПНИК по отношению

к Сталину. Но сказавший А, на этом застрял, хотя в русском алфавите еще много букв. Ведь сатрап

только ретиво продолжал дело Ленина и его шайки, захватившей власть в стране.


В помощь своим собственным мыслям о подлинной природе правителей своей страны, призвал автор

одного из гениальных поэтов. Байрон* хотя и написал свои нетленные строки много, много лет тому

назад, но мир, как видим, не изменился. В мире, во всяком случае в тех странах, где правят

моральные уроды, царит зверская жестокость, наглая ложь, мерзкое насилие, непомерная корысть,

ненасытная жадность, подлая зависть, жалкое тщеславие, несусветная глупость, развязная циничность.


Стихи Байрона как будто только сегодня написаны о вчерашних правителях советской России.

"... Тайные дела князей и доказать, и покарать - не так легко... Шайка старых, одной ногой

в гробу стоящих бесов, седых и лысых, с дряблыми руками, с потухшим взором, чуждым слез,

помимо слез дряхлости, - чья голова трясется, а сердце - камень, - и они, в интригах, вершат

судьбу людей, как будто жизнь не более чем мертвые их чувства в их проклятой груди!"...

"...Злодеи вы, но вы и прокуроры, и судьи вы, и палачи...".


Что же касается того, что, что действующие лица разыгрывают сцены из пьес Байрона - это,

конечно же авторский прием. Многие, вероятно, воскликнут - это невероятно! Но в камерах

"демократической" России происходят более невероятные вещи - они переполнены людьми, совершившими

зачастую столь малозначительные проступки, за которые достаточно было отделать штрафом или даже

порицанием. Если кто и украл какую малость, то зачастую от нужды, от голода. У 99,9 % поселенцев

российских тюрем нет миллионных счетов в заграничных банках. Они не грабили страну и ее богатства.

Настоящие грабители или те, кого в этом подозревают, на свободе, или уже на свободе - за них

иногда само государство платит откупные ...


Конечно же, вор - есть вор, он заслуживает наказания. Но не от самих воров! Не от казнокрадов!

Не от садистов! Не от бездушных и жестоких тварей! Не от судей, самих замаранных в делах

противозаконных! Не от следователей и дознавателей-садистов, избивающих беззащитных людей

в своих кабинетах. Не от тюремщиков-мучителей!


Эта пьеса была написана в предвидении того, что Гимн СССР, пусть и не скоро, но "прикажет долго

жить". Неожиданностью для автора явилось лишь то, что Гимн исчез гораздо раньше, чем предполагал

он. Еще большей неожиданностью стало то, что на просторах родины опять звучит не умирающая,

как Кащей Бессмертный,* музыка. Музыка ненавистная для уха уже замученных миллионов советских

людей и терзаемых опять, - даже в ту секунду, когда вы читаете эти строки, сотен тысяч

"дорогих россиян"...



(Комментарий к некоторым помеченным - * - словам и фразам размещен после основного текста).



Фрагменты из пьес Д. Байрона даны в переводе Г. Шенгели





На правах рукописи.
(1987 г.)

"Не все, меня услышав, будут рады"

Данте




Э Т О Н Е Я, Г О С П О Д И!

Действующие лица:

"Профессор" - около 40 лет, бывший учитель;
Опрятно одет. Носит очки.

"Поэт" - 22 года, бывший журналист:
неряшлив; держится независимо.

"Батя" - около 45 лет: неряшливо одет, обросший.

"Оскар" - 21 год, художник, хорошо сложен, очень
красив.

"Подсвечник" - 18 лет, тунеядец, учебу в школе бросил;
на вид ничем ни примечательная личность.

"Новенький" - 18 лет, только что закончил учебу; очень
симпатичен, выглядит моложе года на два.

"Контролер" - около 50 лет: обрюзгший, с красным носом
(он же может играть и роль тюремного врача).

"Конвоир" - 18 лет; призван недавно на службу во
внутренние войска. Он же часовой на вышке
и тюремный библиотекарь.

- - - - - - - - - - - - - - -

На сцене изображена тюремная камера - плохо оштукатуренные стены, мрачные своды. Слева от

камеры просматривается прогулочный дворик с натянутой над ним металлической сеткой. Выше видны

вышка и прожектор. Справа к камере примыкает бокс - маленькое помещение с тускло горящей

лампочкой. Железная дверь с глазком и закрывающимся наглухо окном для раздачи пищи отделяет

узников от остального мира. Виднеется маленькое оконце с двойной решеткой.

По обе стороны камеры расположены двухъярусные железные нары, за ними проглядывает "умывальник" -

кран над унитазом тюремного типа. Над дверью прикреплен репродуктор.

Со сцены в зал светит слепящий зрителей прожектор (с вышки). Через весь зал с руками за спиной

и в наручниках медленно идет "Новенький". За ним шествует "Конвоир" с оружием. Луч прожектора

следит за ними... Где-то вдали слышится лай овчарок.

Эти двое поднимаются на сцену и подходят к боксу. Конвоир снимает наручники, обыскивает

"новенького" и вталкивает его в бокс, с силой захлопывая за ним железную дверь.

Прожектор гаснет, постепенно, глаза зрителей, привыкнув к темноте, опять могут различить

ранее увиденную сцену.

Новенький садится на лавку, охватив голову руками. В камере же видны спящие на нарах фигуры

узников. Профессор, проснувшись от стука двери, встает, омывает под краном лицо и начинает

ходить взад и вперед. Лампочка в боксе почти затухает и зрителям видна только камера.


Профессор (подходит ближе к краю сцены):

Рассвет как вор в степи крадется,
и медлит появиться Солнца луч.
Моя душа уже не рвется
привет послать вам из-за туч.
Года растрачены впустую,
великой цели не достиг.
В минуту жизни роковую
лишь тайну смерти я постиг...
(из коридора доносится топот сапог, лай собак)
Мы в жизни мало успеваем, -
кругом соблазнов миллион.
И размышлять мы начинаем,
когда стучится смерть в наш дом.

(Отходит вглубь камеры. Из репродуктора сначала доносится хрип, щелчки, - затем сигналы

точного времени. Звучит "Гимн Советского Союза", в исполнении хора и оркестра. На нарах

начинается шевеление. Первый соскакивает Батя и кричит:


- Подьем, красавчики! Вставайте!
Под краном рожи умывайте
и поживей! Да не толкайтесь, -
на воле не хотели жить -
в тюрьме поразвлекайтесь!

(Из коридора слышатся крики: - "Подьем!", в дверь стучат кованым сапогом).

Батя (подходит к Хачику, накрывшемуся с головой под одеялом, и стягивает с того одеяло):

- Вставай, строитель коммунизма!
Я отучу тебя от онанизма!

(Узники соскакивают с нар и, толкая друг друга, устремляются к умывальнику).

Батя (продолжает):

Эй, мерзавцы! Школа вас чему учила?...
Вперед батьки не высовывайте рыла.
Старших надо уважать.
Пропустите..., вашу мать!


(Заключенные умываются. Затем, по знаку Бати, Хачик

начинает делать "приборку - сапожной щеткой сметает пол, лазая по нему на четвереньках.

Профессор уткнулся в газету. Из репродуктора, после небольшой паузы, зазвучала тихая,

гнетущая музыка. Из коридора раздаются звуки - шум от катящейся тележки с бидонами, стуки

открывающихся окошек для раздачи пищи. С лязгом открылось оконце и в камере на сцене.

Все берут алюминиевые миски и кружки; становятся в очередь (кроме Бати). Батя садится за стол,

ему подносят кружку с чаем и миску с кашей. Профессор нарезает хлеб и подсаживается за стол.

К ним присоединяется и Поэт. Остальные со своими мисками рассаживаются на нарах. Завтрак

проходит быстро и без разговоров. Продолжает звучать траурная музыка.

Опять с треском открывается оконце и кто-то невидимый для зрителей забирает освободившиеся миски.

Окошко залапывается. Хачик еще раз проходится со щеткой по камере, подметая крошки.

Открывается дверь и заходит Контролер, с очень важным видом. Узники выстраиваются в один ряд.


Контролер: (проходит перед строем и считает, чуть ли не тыча пальцем в каждого заключенного)

- Один, два, три, четыре, пять, шесть... Кажись, все... Стоять, сволочи!

(Прохаживается по камере, заглядывает во все углы и под нары. Подает знак и Хачик выносит корзину

с мусором в коридор... Возвращается уже с пустой корзиной).


Подсвечник: (выходит из строя, держа в руках лист бумаги, обращается к Контролеру)

- Число какое сёдня?

Контролер: - Шестнадцатое февраля.

Подсвечник: - Вот жалоба кассационная моя.
Сейчас лишь год еще подставлю...
(что-то дописывает, присев на одно колено, положив лист на другое. Произносит вслух, дописывая):
- Шестнадцатое февраля, восемьдесят четвертый год.
(отдает лист Контролеру и становится в строй).

Контролер: - Профессор, а тебе пришел отказ...
Такие вот делишки. Готовься на этап.
А остальные пока ждите,
но вряд ли вам изменят результат.

Батя: - Ты где училась, "умная башка"?

Контролер: - В Екатеринбурге, в Университете...

Батя: - За что попал сюда?

Контролер: - ПризнАюсь... Следователем я работал
и показаний добивался не умом, не потом...
А вот чем...
(показывает свои кулаки, руки и ноги)

Батя: - За принужденье к даче показаний
не избежать ведь тоже наказаний.
И верно говорят, -
"Сила есть - ума не надо".
Вот за то тебе достойная награда.

Контролер: - Ну, хватит болтовни! Почему везде такая грязь?... Опять от радио проводки

разъединили, петухи вы гамбургские!

(соединяет провода, которые до этого кто-то из осужденных разъединил, не выдержав тоскливой

музыки).

Поэт: - От этой музыки мороз по коже, -
четвертый день одно и тоже.
(траурная музыка продолжает звучать).

Контролер: - А это что еще за пятна на стене?...
Немедленно убрать!
Не можете, мерзавцы, дня прожить,
чтобы кого-нибудь не убивать!

Батя: - Эх, гражданин начальник, зря шумите.
Клопов вы лучше уничтожить помогите.

Контролер: - Зачем же обижать насекомых?... Они входят в наш тюремный сервис...

Клопы и вши зачислены в наш штат.

Профессор: - Ужели кровопийц без них тут мало?
(Контролер угрожающе смотрит на Профессора)

Поэт: - Молчи, Профессор,
а не то не миновать скандала.

Батя: (обращается к контролеру)
- Смотри, как кто-нибудь из нас
умишком пораскинет, -
письмишко прокурору...
Он самого тебя в клоповник кинет.

Контролер: - Эк, куда хватил!... Да порядки, к которым мы привыкли, не изменит ни какой

ни прокурор, ни суд, ни бог, ни сам дьявол!

Профессор: - А кому же из перечисленных многоуважаемых сих лиц система ваша подчиняется?...

Нельзя узнать ли...

Контролер: - Цыц!

Батя: - Ну, как кому?...
Конечно ж, черту самому.
Ему под силу это только вынесть одному.

Профессор:
- Раз жить в Аду, - не грех податься в черти.
И лучше ведь других терзать до полусмерти,
чем мучить позволять себя,
к тому ж мучителей своих любя.

Контролер: - А, черт вас подери!... Чтоб всех тут вас клопы до смерти заели!

Батя: - Мы все когда-нибудь умрем,
да в разны стороны пойдем.
Ты метишь в рай, я - прямо в ад.
Да я и этому уж рад, -
лишь бы с тобой там не встречаться.
Позволь на этом распрощаться.

(Контролер безнадежно машет рукой и уходит. Скрежет двери. Лязг запоров.)

Батя: - Чего притихли, бедолаги?
Эй, Ха чик! Ты за что в тюряге?
Еще вчера об этом обещал ты рассказать.
Уж больно скрытен ты, ядрена маять...

Хачик: - Да Скрытен я. Но это ли порок?
Зато я много тайн чужих сберег.
Куда опасней дружба с болтуном, -
ему довериться, -
что в клетку влезть со львом.

(Все подвигаются к нему поближе, с выражением интереса на лицах)

Родился я в большой семье, -
на троих братьев по сестре.
Отец нас смастерил, - затем покинул,
и свою удочку в другой он пруд закинул.
Я потихоньку начал воровать,
а на ученье в школе стал плевать.
Не проявили там ко мне вниманья, -
не получил я даже среднего образованья.
Стоял на полпути один, растерян
и чувствовал, - для веры тоже стал потерян.
Неверие гораздо легче нам привить,
чем в вере воспитать суровой.
Без устали пытались
в нас материализм вдолбить,
и вот - безбожниками сделаны мы школой.
Не верую я в справедливость государства,
не верую что на небе есть Божье царство.
Не верю я ни штатским, ни военным,
не верю мудрецам медлительным,
ни действиям
мгновенным.
В делах я воровских дошел до совершенства.
Стал в церковь заходить
не для того, чтоб испытать блаженство.
Не для того, чтоб замолить грехи,
а для того, чтоб высмотреть, запоры где плохи.
Однажды ночкою глухою,
перекрестившись левою рукою,
я правой ключик подобрал, -
через минуту в рай попал.
Но ключ от Ада оказался,
и в чьи-то руки я попался.
Свезли меня, не мешкая в ментовник,
на нары бросили в клоповник.
На всякий случай я
решил молитву сотворить,
и видится мне...
Бог пытается темницу отворить.
Да точно, что воров и сам Господь не любит.
И понял я, - никто меня не приголубит.
Ведь Бога звал, а тут явился Дьявол
и учинил мне скорую расправу.
Пришлось тут побыстрей признаться,
чтобы в живых, хотя б остаться.
Так, познакомившись с рукой набитой,
очнулся утром я избитый.
С тех пор я проклял школу, церковь и семью.
Теперь последняя надежда - на тюрьму.
Быть может, хоть она меня исправит?...
А если нет, то,
может быть, мозги мне вправит.
И воровать я впредь буду с умом...
Не гнуться же всю жизнь
на пашне под кнутом!...
Я с атеистами расстался,
но на церковников нарвался.
И все ученья их легко так различимы...
Но вот в борьбе
за свою собственность они едины.

Профессор:
- На каравай чужой держи ты рот закрытым
и наполняй СВОИМ трудом свое корыто.
Тогда тебя никто не укорит.
А вор ... всегда в тюрьме сидит.

Хачик: (сидит с поникшей головой. Все с усмешкой смотрят на него. Затем встает и подходит

ближе к зрителям)

- Нам говорили -"Цветы вы нашей жизни"...
Спасибо и за то моей Отчизне!
Тогда зачем же нас безжалостно топтать?
Иль зло срываете,
что не смогли нас воспитать?...
Ну, ждите, ждите! Вашими трудами
изменимся мы ОЧЕНЬ СКОРО.
Но ведь с вами
рядышком растут другие уж цветочки
и все они сыночки ваши, дочки.
А коль они споткнутся?
Их вы тоже будете травить?
Их тоже будете трудом бессмысленным учить?
Трудом с под палки, грязным, подневольным
и требовать при этом,
чтоб "ученик" ваш был довольным
вашим "воспитаньем"?
Чтоб он к тому же умилялся?...
Не позавидуешь тому,
кто в когти к вам попался.
(забивается на нары в дальний угол)

Батя: - Еще в долгу у нас Поэт остался...
Продолжи свой рассказ,
как с нами оказался.

Поэт: - Невесты моей братец -
истинный храбрец,
в окно заехал камнем, - чем не молодец!
Ну, я пошел на компромисс
и вскоре осчастливил мисс.
Да вот беда!
Ее капризов сильно опасался
и от совместной жизни отказался.
Невесты братец снова озверел,
напился в стельку и ко мне влетел.
Я не сдержался, - родичу" заехал в рыло.
И вот я здесь. Мне стала жизнь постыла.

Батя: - Однако тоже выход -
от невесты спрятаться в тюрьме.

Поэт: - Одно лишь наказанье, -
я вижу иногда ее во сне.

Профессор: - А можно мне вопрос задать?...
Твой шурин на тебя заяву написал?

Поэт: - Хоть алкоголик он, ума он не терял.
И дело было все сложней.
Коль интересно, расскажу я вам.
Замешана была одна змея здесь.
Ну, как всегда - шерше ля фам.*
Все знают, -
анонимщикам у нас зеленая волна,
и вот бурлит-киипит
огромная могучая страна.
Одни десятки тысяч
без подписей сигналы посылают,
другие сотни тысяч лодырей
их писанину проверяют.
Про драку ту одна рептилия узнала
и через день-другой донос уж написала.

Батя: - А разве ты ей ЛИЧНО шкуру повредил?
Поэт: - Да нет. Не угадал ты...
Я по-иному ей не угодил.
Лет пять тому назад я был в её гадючник вхож.
Она же виды на меня имела...

Батя: - Ну, так что ж?

Поэт: - Какой безумец согласиться
Змею всю жизнь ласкать?!...
Решил я потихоньку швартовы от нее отдать.
Змея вошла уже в мечтах к семейной жизни вкус,
а тут - облом, фиаско!
Да и в змеином обществе такой конфуз.
Но знаете ведь вы змеи повадки, -
играть опасно с нею в прятки.
Вот результат - она на воле, я - в тюрьме
и утешение одно -
теперь я знаю, как опасно
близко подходить к Змее.
Пока на следствии скучал,
о ней я басню написал.

Батя: - Прочти ее, Поэт.
Вдруг что-то пригодится нам.
Мораль всех басен непонятна лишь ослам.

Поэт: - Змея на солнышке любила греться
и в шкурки новые одеться.
Но одиночество ей надоело, -
с тоски чуть-чуть не околела.
Заметив как-то Мотылька, шипит Гадюка:
"Ловлю мгновенье!
Ну, прощай же скука!"
Она владела мастерски гипнозом,
и ... мотылек слетел с мимозы.
Змея сдружилась с Мотыльком, -
он был беспечен и, притом,
красив слегка, услужлив, скромен.
Хоть сам был мал, талант имел огромен.
Змея спокойненько под Мотыльком лежала,
- "у мотыльков ведь не бывает жала".*
Наш Мотылек порхает, жизни рад,
забывши про змеиный яд.
Уже насажен он на нитку,
но все ж заметил маргаритку.
На тот цветочек он взглянул
и .... от Змеи вдруг упорхнул.
Змея свернулася кольцом,
месть оставляя на потом.
И для укуса место выбирала,
чтоб было меньше для себя скандала.
Зивидев маргаритку, о злодее нашептала,
и та, в слезах, покрыла её жало.
Вот, с маргариткою во рту,
Змея ползет уж к Мотыльку:
"Привет, мой славненький дружок.
Ты от меня так стал далек....
Ужели я в чем провинилась?
Смотри, ведь я не изменилась"...
Чтоб доказать свои слова,
Без упреждения кусает Мотылька.
Тот посмотрел остолбенело
и ... пал.
Змея ж бесшумно уползла,
закончив своё дуло.

Друзья! Коль вы хотите,
то порхайте мотыльками.
Но накрепко запомните совет о том,
что от гадюк должны подалее держаться.
Тогда вам долго с жизнью не расстаться.

(Сокамерники хлопают в ладоши, одобрительно машут головами. Открывается окошко в двери.

В него заглядывает тюремный врач).

Врач: - Что развеселились?... Разве больных нет?

Подсвечник: - Есть, есть! (подходит к окошку и протягивает руку).

Температура у меня и голова болит.
О, дайте, дайте мне таблетку!
Ведь в первый раз попал я в клетку.

Врач: - Твоей дурной голове уже никакие таблетки не помогут... Вот возьми ... от живота...

(Подает таблетки. Подсвечник берет их и отходит в сторону. Прячет полученное лекарство).

Поэт:
- Эй, добрый человек! Меня тревожит печень.
И, если ты не против, давай ее полечим.

Врач: - Так тебе надо было на курорт лететь,
а не ко мне в тюрягу залететь...

Поэт: - Смейся, смейся над чужой бедой, -
отольется смех слезой.
(Отходит в сторону)

Батя: - Лечиться будешь на свободе.
А здесь ты предоставь себя Природе.
Ты помнишь песню
"Коли хилый - сразу в гроб"?*.
Отдай-ка мне таблетки да поскорее, остолоп!

(Батя забирает таблетки. Хачик в недоумении уставился на него)
Ну, что уставился, как на икону коммунист
и как на бабу импотент иль онанист?...
Добро нельзя переводить напрасно.
Со мной же спорить, брат, небезопасно.

(Батя наливает в кружку воды и глотает таблетки, запивая их. Все расходятся по своим местам.

В это время опять открывается оконце. В камеру заглядывает библиотекарь, тоже из числа осужденных,

и предлагает книги и газеты).

Библиотекарь: - Эй, подходи! Кому газеты?
(Батя и Профессор подходят к окну, о чем-то расспрашивают библиотекаря, затем тот продолжает)

- "Правды" нет. "Известия" кончились". Остался только "Труд"... Есть еще и тюремные бестселлеры

- "Целина" и "Малая Земля"*.

Профессор: А "Малой воды" у тебя нет?

Библиотекарь: - Еще не написана. Точнее, не успели написать.... А ты случайно не из Владика?*....

Там такая книга пользовалась бы огромным успехом....* Но все же предлагаю "Целину"....

В придачу к ней БайрОн.
(протягивает в окно две книги).

Профессор: (принимает их и обращается к Бате)

- Тебе не нужен он?

Батя: (берет книгу, листает страницы, покачивая в знак несогласия головой. Окошко залапывается.

Поэт зашагал по камере, остальные укладываются на нары)

- Эй ты, Поэт! Мне почитай да вслух.
Друг-Оскар, погоняй-ка мух.
Не прячься, Хачик, за тобой массаж.
А ты, Подсвечник, .... Ты со мной приляжь.

(ухмыляясь, жестом приглашает Подсвечника.

(Поэт берет у Бати книгу, листает, выбирая места для прочтения. Батя снимает рубашку.

Оскар начинает "Трудом" (газетой) бить и добивать мух. Хачик делает массаж Бате, улегшемуся

на живот. Поэт отсоединяет проводки от радио)

Батя (продолжает):
- Ну вот, теперь я как в раю.
Поэт, читай, пока не захраплю.

Поэт: (встает в центре камеры, приготовившись к чтению).
- Я Байрона всегда любил
и наизусть чуть ли не все его стихи учил.
Прочту я "Манфреда", потом "Сарданапала".
Но, чтобы вы не утомились,
придется пропускать немало...
(начинает читать с паузами, пропуская часть текста, - выбирая фрагменты)
"...Но горе есть наставник мудрых;
скорбь - познание; кто знает больше, тот
всех глубже ранен истиной суровой..."

(Делает паузу. Читает дальше)
..."...Мне страх неведом,
но ведомо проклятье, - страх утратить.
Желаний и надежд неясный трепет.
И тайную к чему-нибудь любовь..."

(прерывает чтение, листает страницы. В это время Оскар привстает и повторяет)

Оскар: - "Желаний и надежд неясный трепет.
И тайную к чему-нибудь любовь..."

Батя: (поворачивается к Оскару)
- Свои желанья и надежды, Оскар, мне поведай.
И дружбу, и любовь МОЮ отведай...

Поэт: (повернувшись к Бате) - "...Твоим душевным
льдом, твоей улыбкой змия, ложью всей,
сияньем глаз твоих святым,
двуличьем спрятанным твоим.
Твоим уменьем выдавать
свою за человечью стать,
твоим злорадством над бедой, -
и тем, что Каин родич твой, -
велю тебе! Заклятью в лад,
в себе самом носи свой ад!".

Батя: (подавшись в сторону Поэта)

- Ты на кого тут намекаешь?...
Ну-к, дай-ка я проверю, -
БайрОна ль ты читаешь?

(Поэт подает книгу.

Батя: (отыскивает прочтенное Поэтом место и читает)
- "... Велю тебе! Заклятью в лад,
в себе самом носи свой ад".

(общее молчание).

Батя: (протягивает Поэту книгу, поворачивается к Подсвечнику, поглаживает его...)
- Ну, что дрожишь, Подсвечник мой, бедняжка?...
Ты не горюй... Чай, не сотрется твоя ляжка...

Поэт (продолжает чтение): - "...Но как
с такою чуткою заботой о горестях другого
в грехе погряз ты?..."

(Батя опять приподнимается и вопросительно смотрит на Поэта. Тот, как бы не замечая его реакции,

продолжает)

" ... Нет, не говори.
Как может ум столь благородный,
мстить своим врагам?...

Батя: (зло)
- Да что ты на меня все намекаешь, пи...!
(грубое слово заглушается звуком от упавшей кружки)
сыщи там место, чтоб про всех про нас.

Поэт (перелистывает и продолжает):
- "... Мы все - шуты у времени и страха.
Дни к нам ползут, от нас ползут, - живем!
И жизнь клянем, и умереть боимся..."

Оскар: (взволнованный чтением, повторяет)
- "И жизнь клянем, и умереть боимся..."

Поэт: - "...Идет молва, что ты знаком с вещами,
запретными для знания людей..."

Батя: (резко прерывает Поэта)
- Знаком, знаком!... Еще и как.
А ну-ка, книгу дай сюда, чудак!

(вырывает книгу из рук Поэта, вчитывается, читает вслух)
- "...Я укротить себя не смог. Кто хочет
повелевать - тот служит, льстит и клянчит,
живет ходячей ложью, чтоб стать
на первом месте средь толпы ничтожеств.
Не снизошел я, чтобы в этом стаде
вращаться...даже вожаком волков...
Лев одинок, и одинок я тоже"...
(делает паузу, продолжает чтение)
..."...Есть на Земле такие, что стареют рано,
до зрелых лет, и не кровавой смертью.
Иных - разврат, иных - ученье губит.
Тех - мука точит, тех - тяжелый труд,
недуг, безумье...
...Вглядись в меня! Все это испытал я!
(отдает книгу Поэту)
хотя довольно было б одного недуга..."
(ложится с обреченным видом на нары)

Поэт: (читает, затем опускает книгу и наизусть продолжает)
- "...Да, мой отец!
И я, когда был юн, знал
светлые мечты и вдохновенья,
хотел усвоить ум других людей...
Но все прошло, в мечтах я обманулся..."

Профессор: (произносит из угла камеры)
- Мы все, я вижу, обманулись -
заснули на свободе, а в тюрьме проснулись.

Хачик:
- Не надо было б заводить друзей-****ей...
Поэт, нельзя ли что повеселей?

Батя: - Да, брат-поэт, смени пластинку.
А ты, Подсвечник, расстегни-ка мне ширинку.

(Подсвечник исполняет приказание. Батя идет за нары)

Поэт: - О, кей! Представлю вам на суд "Сарданапала"!
Здесь про царя, каких на свете до сих пор немало.
(читает)
"...Ему проснуться бы! Ведь не всю отвагу
беспечную в изнеженной душе
изъел разврат; еще в ней скрыта сила:
хоть смята жизнь - не убита: пала,
но не погибла в безднах сладострастья..."
(перелистывает, продолжает. К нему подходит Батя)
"...Он искупил бы
и лень, и стыд, на правый путь вернувшись:
ведь так легко с него он своротил,
а неужели управлять народом
труднее, чем бесплодно тратить жизнь?..."

Батя: - Мой друг! Народом управлять -
что волка за уши держать.
Ведь морда рядом, может укусить.
Еще опасней уши отпустить.
(Ложится на нары)

Поэт: (продолжает) - "...Труднее войском править,
чем гаремом?
Он вянет в низких радостях, он гасит
свой дух и разрушает плоть делами,
что ни здоровья не дают, ни славы..."

(слышится приглушенный стук кружкой в железную дверь. Свет в камере становится тусклым,

а в соседнем боксе - ярче. Новенький колотит кружкой в дверь).

Контролер: (открывает и грубо спрашивает)

- Чиво тебе надо?

Новенький: - Дайте попить.

Контролер: - Не спеши. Напьешься еще и наешься досыта.
(
резко захлопывает дверь, обитую толстой металлической пластиной с шипами, наделанными гвоздями.

Захлопывающая дверь сшибает Новенького с ног, оставляя на его лбу многочисленные кровоточащие

раны от шипов. Свет в боксе становится все слабее, а в камере для осужденных становится ярче.

Видны застывшие фигуры узников, прислушивающихся к звукам, доносящимся из-за стенки)

Поэт: (продолжает чтение) - "... С меня
довольно; если подданным моим
гнет жизни облегчу и дам в могилу
сойти без воплей. Вольности мои
народу не запретны. Все мы люди...
... Я войн не вел, я не вводил налогов,
я не вторгался в их домашний быт,
я позволял им жить по их желанью
и сам так жил..."
(Поэт переводит дух и продолжает)
"...Но если гнев разбудят мой...
Все царство я превращу в загон,
травя зверей, кто были,
но не пожелали быть ЛЮДЬМИ!
Они во мне иное видят,
не то, что есть; но если стану тем,
кого им надо - худшее свершится,
и пусть самих себя благодарят!...

(Поэт, взволнованный чтением, берет кружку, наливает воду и выпивает одним залпом.

В это время  Оскар: (повторяет)
 
- "Они во мне иное видят,
не то, что есть; но если стану тем,
кого им надо - худшее свершится,
и пусть самих себя благодарят!...

Поэт: (возвращается и продолжает чтение)
- "... Толпу тупую и давить нетрудно
и устрашать: орда рабов...
... Последним делом моим не будет злое дело.
Вот возьми, приятель, золотой мой кубок,
пей из него и помни обо мне
иль в слиток сплавь
и думай лишь о весе да о цене..."
(отбрасывает книгу на нары)

Хачик: (восхищенно)
- Эх, если б мне он куб оставил!...
На зубы я его бы переплавил...

Батя: - Зачем тебе, придурок, золотые зубы?
Без них спокойно обойдутся лесорубы.*

(Батя переворачивается. Подсвечник продолжает делать ему массаж. Профессор выходит ближе

к зрителям и говорит, как бы обращаясь к ним)

Профессор:
- Про золото услышав, они лишь оживились...
А ведь в КАКОЙ СТРАНЕ бедняги уродились!
Из золота здесь собирались делать унитазы,*
хоть и не все поверили в сии рассказы.
Я сам привык все ставить под сомненье,
и потому не кончилось мое ученье.
И вот тюрьма - очередной университет...
Сюда любителем попал
и вмиг один профессионалом стал.

(поворачивается ко всем узникам. Те, применяя непечатные выражения, тихо переговариваются

между собой).

Профессор: (поднимает вверх руку, прося внимания)

- "Коллеги", тихо! Открою я секрет:
чужой язык прилежно изучал я много лет.
Миры другие он мне приоткрыл,
а, слыша ваши маты,
родной язык мне стал постыл.
Я даже переводами занялся.
Послушайте один из них,
раз в этом я сознался.

Всадник бесстрашный и юный - смотри -
скачет под солнцем, скачет в тени.
СпрОсите что ему надо? -
ищет страну Эльдорадо.
Время идет, и он постарел,
но так же задорен, упорен и смел.
Душа его все же не рада, -
не видно страны Эльдорадо.
Со временем стал он совсем уж не тем, -
оставили всадника силы совсем.
У собственной тени спросил он "Зачем?"
Зачем он искал Эльдорадо?
И что ему с этого надо?
Но тень отвечала старцу в ответ: -
"Скачи все вперед. Не раздумывай, дед!
Ждут тебя отдых, слава, привет.
Скакать все вперед тебе надо, -
ТАМ ТВОЕ ЭЛЬДОРАДО!

(гнетущее молчание. Поэт подходит к двери и соединяет проводки от радио. Опять звучит траурная

музыка. Поэт берет в руки томик Байрона и тихо, предельно отчетливо произнося слова, читает)

Поэт: - "... На мне вина. Вся жизнь моя - расплата:
Мой каждый день глухой борьбой чреват:
и омрачив дар бытия богатый,
судьба иль воля без путей кружат.
Не хватит сил - казалось мне когда-то,
из бренных уз я вырваться был рад,
теперь не так.
Я жду, - пусть жизнь продлится.
Я посмотрю, - чему еще случится?..."

Батя: (встает, сгоняя с нар Подсвечника)
- Поэт, кончай ты жить трудом чужим!
Ты лучше познакомь нас с опусом своим.

Поэт: (обрывает проводки у радио)
- У каждого есть свой изъян -
один буянит, когда пьян.
Другой скандалит без вина,
как будто в нем сам сатана
сидит. А с третьим, - с тем совсем беда -
все тащит потихоньку, не найдешь следа.
Десятый каждый любит власть
лишь для того, чтоб кушать всласть.
Четвертый каждый пьет без меры,
те без ума лишь от Венеры.
А есть еще такие типы -
подсунут вам сплошные лип;
ни дня, ни ночи без обмана,
с чужого тянут все кармана.
Благопристойный сделав вид,
что лишь о вас душа болит.
Пуская б грешили понемногу,
но надо им и перейти дорогу
тому, кто прямо плыть намерен,
тому, кто своим мыслям верен
да замарать нас всех в грязи...
Да ну их! Бог их разрази!
Чем мы живем, и чем мы дышим?...
Привычкой верить в то, что слышим.
"Свинья" раз сто скажите мне,
и я захрюкаю во сне.
Еще раз триста повторите,
то и проснусь, - без жалости колите.
Так и случилось, я признаюсь,
да о содеянном не каюсь.
Изранен я, но не смертельно.
Вам не довольно развлеченья?!
Куда деваться? Где сокрыться
от тех, кто возле нас толпится?
Монастыри кругом закрыты,
пустыни все давно прорыты.
Одна надежда на Луну
умчаться, иль в океан - ко дну.
Залечь на грунт, дыханье сократить,
стремленья лучшие в себе убить,
во сне забыться
и лет двести не проснуться.
Тогда, глядишь, тобою не займутся.
Отстанут все - враги, друзья...
Вот все, о чем мечтаю я!

(Тишина. ... Затем все хлопают в ладоши, стараясь, однако, чтобы не услышали в коридоре

надзиратели)

Профессор:
- Но на Луне американцы ведь бывают!
А НАШ народ они ой как разлагают...

Батя: - Ты точно... Лучше уж на дно...

Поэт: - Так я и так на дне давно...

(слышно позвякивание мисок. Стук в дверь)

Батя: Ты утомил меня, Поэт,
да и, кажись, везут обед.
А Байрона отдай-ка мне.
Его я почитаю в тишине.

(также в молчании, как и завтрак, проходит сцена обеда. После получения супа, подходят

с чашками за кашей. Слышится крик Хачика)

Хачик: Ой! Мясо я нашел на дне!

Батя: Видать, комиссия в тюрьме...

(после обеда все располагаются на нарах и мечтательно смотрят в потолок. Радио в камере

не работает, но из коридора все же доносится скорбная музыка. Доносится лай собак. Стук в дверь.

Крики - "На прогулку!" Все соскакивают с нар и ждут открытия двери. Дверь открывается,

но так, чтобы в небольшую щель мог пройти только один человек за раз. Контролер пересчитывает

вслух выходящих узников. Уводит их в прогулочный дворик, который в это время освещается сверху

прожектором. Просматривается теперь и бокс, где сидит, неподвижно застыв, Новенький.

Во время прогулки узники начинают играть в футбол. В роли мяча - чья-то шапка-ушанка.

Узники одеты по-разному. Кто в пальто, кто в фуфайке, кто в тоненькой курточке. Игра внезапно

прерывается - издали доносятся звуки сирен и гудки заводов. Все замерли в том положении,

в котором застали их доносящие необычные звуки. Через минуту-две вой сирен и труб смолкает.

Тишина. Все продолжают безмолвно и без движений стоять. Батя выходит в центр и спрашивает -

как бы у всего зала)

Батя: - Опять в стране очередные похороны...
А интересно,
в сколько сотен тысяч обошлись народу оны?

Оскар: (подходит к Бате)
- На всю Москву пальбу открыли
и тут же гроб заколотили.

Поэт: (подходит к ним)
- Ужель опять царить
над нами будет труп живой?
Или прорвется к высшей власти молодой?

Профессор: (подходит к ним и становится рядом)

- Что ждет страну? Иль обновленье,
или дальнейшее ее паденье?

(прожекторы со сцены направляются прямо на зрителей, слепя их. Сцена становится невидимой,

хотя тюрьма никуда не исчезла... Траурная музыка звучит все громче и громче)


А Н Т Р А К Т


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прожекторы, светящие в зал, медленно разворачиваются и гаснут. На сцене уже знакомая картина -

тускло освещенная камера, но на сей раз пустая. Лязгают запоры, дверь приоткрывается и по-одному

в щель пробираются возвращающиеся с прогулки персонажи пьесы. Каждый начинает заниматься своим

делом. Батя достает карты, сдает колоду. Раздается стук от захлопываемой двери в соседнем боксе.

Все смотрят в ту сторону. Затем поворачивается ключ в замке камеры и отодвигаются засовы.

Дверь приоткрывается. Батя прячет карты. Надзиратель вталкивает Новенького.

Дверь за ним захлопывается. Все молча смотрят на пришельца.

Новенький: (осматриваясь)
- Привет тебе, юдоль порядка,
казнимых грешников приют.
Тут не уйти от распорядка,
своеобразен здесь уют...
(всматривается в лица)
О, мать моя! Перед глазами настоящий ад!
И даже черти есть... Ишь, как глядят.

Профессор: (приближаясь к Новенькому)

- Одно отличье здесь от ада -
есть за терпенье тут награда.
Отсюда только тот уходит,
кого терпенье не подводит.

Батя: - Так что терпеньем запасайся...
Ну а пока, братуха, раздевайся.

Новенький: - Как - раздевайся?... тут не очень жарко.

Подсвечник: - Да не стесняйся...
К тому ж и лампа
светит, вишь, не очень ярко.

Батя: (подходит к Новенькому, кладет ему руку на плечо)
- Таков порядок. Ты уж извини, дружок...
Откуда знать нам...
Может, вшей ты приволок...
Должны мы осмотреть твою одежку.
Так что снимай все и не мешкай.

(Новенький неохотно, но снимает с себя всю одежду, кроме трусов. С недоумением смотрит на Батю,

Хачика и Подсвечника. Те делают вид, что внимательно осматривают одежду, а затем припрятывают

все, что им досталось в свои мешки. Новенький, стоя посредине, вопросительно смотрит на Батю,

безошибочно определяя в нем старшего по камере)

Батя: (обращается к Новенькому)
- Ведь у друзей все общее...

Новенький: - Не врете?...
Так вы меня в друзья берете?

Батя: (подает ему старую одежду, почти лохмотья)
- Да ты не бойся. Мы не очень люты...
( раздумывает)
А, кстати, нет ли у тебя валюты?...
Желательно с портретиком великого вождя.
Иль ты из тех, кому жаль снега и дождя?

Новенький: - Поверьте, я совсем не Крез,
и денег у меня совсем в обрез...
Десятку, правда, сохранил, -
скрутил ее, да и в трусы зашил.
(Берется за резинку. Спрашивает у Бати)
Отдать ее с трусами вместе?

Батя: - Оставь себе их
(отгоняет приближающихся к Новенькому Хачика и Подсвечника)
А вы куда?! Не лезьте!

(Новенький начинает примерять поданную ему старую одежду. Батя разглядывает на просвет купюру,

любовно разглаживает ее. Обращается к Новенькому)

- Теперь я вижу, - парень ты - рубаха.
И дай те Бог, чтоб не дождалась тебя плаха.

Новенький: - До плахи я не дотянул, -
всего четыре года хватанул.
Но прокурор не жадничал, -
просил все пять.

Батя: - За что?

Новенький: - Да комбикорм задумал взять
отец мой вечерком со склада.
Ведь нам кормить скотину надо.
Скотина-то газеты не читает
и не умеет ждать того, что обещают...
Вот так однажды батя мой
с мешочком и пришел домой.
Ну, не с Морозова* же брать пример!...
Хотя и постарался наш милиционер
меня заставить написать донос;
и от усердия разбил мне даже нос.
В "герои" метить я не стал
и на себя вину всю взял.
Отец и так мой инвалид,
а будет что с ним, если посидит?

Профессор: - От правосудия ты спас отца?...
(обращается ко всем)
Видали ль вы такого молодца?

Оскар: - Да его именем назвать родной поселок надо.
А тут ЧЕТЫРЕ ГОДА!... Ну и "награда"!

Новенький: - Судьбину свою беззаветную,
поверьте, друзья, не кляну.
И верю, что в зорьку заветную
пройду сквозь глухую стену.
(осматривает своих новых "друзей")
А вы, товарищи, надолго здесь засели?

Батя:
- Да, друг мой... Если, в общем, посчитать,
то лет на сорок и еще на две недели.

Новенький: - Ну, о себе я рассказал немного.
А выпала в казенный дом
всем вам за что дорога?

Профессор:
- Наезд я совершил. Разиня оказался мЕнтом.
И вот... меня снабдили волчьим документом.

Поэт:
- За драку дали срок. Меня однажды оскорбили.
Не виноват же я,
что уж давно дуэли запретили.
Вот и заехал я нахалу в рожу...
Теперь от вшей расчесываю кожу.

Хачик: - А я украл иконы в церкви,
что как золото блистали.
Зато меня и в армию
советскую не взяли.
За эти самые иконки
попал сюда - в тюрьму на шконки.*

Оскар: - Был у меня в Британии
известный всему миру тезка.*
В тюрьму меня, как и его,
вела одна дорожка.
В плену я оказался неземных,
порочных наслаждений...
Но хватит. Не дождешься
от меня ты новых откровений.
Вот...
разве что узнаешь кое-что ты от Бати...
(кивает на того)

Батя: (раздумывает) - Спешить не будем...
А новичок пусть лезет на палати.
Они здесь, правда,
под совсем другим названьем...
Свой лексикон расширишь тут.
Еще блеснешь образованьем...
... А ну, Подсвечник, парню посвети,
чтоб себе место наверху он смог найти.

(Подсвечник чиркает спичкой, но Новенький не спешит на нары)

Новенький: - Какое странное прозванье.
Такого не встречал я ранее.

Батя: - Подсвечником-то я его прозвал....
Однажды свечку он держал,
когда я барышню е....
(звук от слива воды заглушает ругательное слово.
От "умывальника" отходит Хачик)

Видать, картина та, что лицезрел он,
ему на пользу не пошла, - созрел он
слишком рановато.
И вот, - насилует он брата,
затем сестру, потом какую-то старуху
и, наконец, попал, как видишь в заваруху.

Профессор: - Насилуют-то здесь теперь его...
Вот обернулось как... Ну, каково?
(все смотрят на Подсвечника. Тот съеживается и заходит за нары)

Новенький: - С наставником ему,
как вижу, "повезло"...
Иначе как он различил бы:
добро это иль зло?

Батя: - Беззлобный и беззубый смех
не исправляет чужой грех.
Так научись, мой друг, кусаться,
но так, чтобы без зубок не остаться.

Новенький: - Спасибо за совет,
и впредь я буду осторожней.

Батя: -
Да, ладно.
Хватит заниматься ерундой пустопорожней
(задумывается) Подходит к нарам, берет книгу)
Пришла идея мне сейчас в башку.
Ее мы воплотив,
развеем хоть чуть-чуть тюремную тоску.
(листает книгу, находит нужную страницу)
Когда-то драмкружком я увлекался
и кой чему у режиссера нахватался.
Ему я помогал во всем, и даже в постановке
многих пьес. В другой, конечно, обстановке.
Разыгрывали мы комедии и даже драмы.
В трагедиях на сцене -
нас посещали дамы.
Теперь попробую я все местами поменять, -
мы все сейчас в аду,
а буди жизнь в раю изображать
(поднимает над головой книгу)
К примеру, книга "Целина"
Описана в ней изобилия страны природа.
(поднимает другую книгу)
А вот Байрон. Изображает автор здесь
преображенного урода.

Профессор: - Да! Выбор, прямо скажем, не велик.
Но я за Байрона. Ведь я к нему привык.
Пытался даже изучать в оригинале.

Поэт: - Я против "Целины"
Ее страницами немало людям докучали.
Теперь же ни гу-гу о ней.
Как будто в рот воды набрали.
И держат лишь теперь ее в тюрьме, -
за автора она тут отбывает срок...

Батя: - Эй, дайте слово мне!
(прохаживается по камере, размышляя. Останавливается и обращается ко всем)
Прекрасно, урки!.. Вот раздаю я роли...
Читайте с выражением.
Ну, как учили в школе.
(подходит к Подсвечнику. Тычет в книгу пальцем, показывая ему нужное место)
Тебе, Подсвечник, не осилить больше строчки
и потому будь Бертой, что корит сыночка.
Изображу я дьявола под маской Незнакомца,
а ты, Оскар, скотины краше Урода, ее питомца.

Оскар: - Урода? Но человеком я родился.
Хотя, признаюсь,
пред советской властью
сильно провинился.

Батя: - Ну, да! Конечно, БЫЛ ты человеком.
Но ЗДЕСЬ тебя в урода точно превратят.
(разворачивает книгу таким образом, чтобы ее страницы были видны всем)
Вот пьеса, вынесшая испытанье веком.
Послушаем, что там герои говорят.

Профессор: (обращаясь к Оскару)
- Урод неописуемый готовится красавцем стать.
А ты уже не так далек, чтоб быть ему подстать.

Батя: - Итак, вот текст.
(Обращается к Оскару)
Читай, не заикайся.
А коль себя во мне увидишь, то не кайся.
(что-то быстро рисует на тетрадных листках, вырезает маски и раздает их. Оскар первый

приставляет к лицу безобразный образ. Разыгрывающие пьесу узники пытаются проявить

артистические способности. Реплики произносят, заглядывая в книгу)

Оскар: (обращается к Подсвечнику, одевшему маску Берты)
- "Меня вскормили вы, - не убивайте ж!"

Подсвечник: (читает с паузами, как первоклассник)
- "Вскормила, да; был первым ты; кто ж знал,
родится ли другой, не столь поганый,
как ты, игра природы!..."

Батя: - "... коль впрямь
душа такую шкуру стерпит?"

Оскар: - "... Душа бывает гордой, несмотря
на оболочку... Назови условья:
скрепить их надо кровью?"

Батя: - "...Не твоей"

Оскар: - "А чьей?"

Батя: - "Об этом потолкуем после..."
(прерывает чтение)
Ол райт, мой друг.
Давайте-ка прервемся
и на страницы две вперед перенесемся.
(листает страницы)
Бери от слов: "...Он куда красивей..."

Оскар: - "... Он куда красивей,
чем первый. Как хорош!"

Батя: - Таким был точно
сын Клиния курчавый.
Хочешь эту принять наружность?"

Оскар: - "Я бы счастлив был, родясь таким.
Но выбор отложу я,
хочу других увидеть"...

Батя: - Так. Хорошо. Артист ты неплохой.
Мне это ясно, ну, как божий день.
Читай немного дальше.
Сейчас я покажу тебе Сократа тень.

Оскар: - "... Как! Этот низкий,
смуглый, пучеглазый,
широконоздрый маленький сатир?
Похожий на Силена? Кривоногий?
Нет! Я собой останусь лучше!

Батя: - "В мире он воплощал всю красоту ума,
все добродетели....
Развейся ты, упившийся цикутой!"

Оскар: - "... Есть! Выбрал я: вот он"

Батя: - "Хвалю твой выбор:
... Весьма хорош: меняют верх уродства
лишь на вершину красоты, коль верить
пословице, что крайности близки...
.... Люблю отвагу,
особенно в пигмеях! Всякий смертный
из Голиафа очень бы охотно
в Давида превратился; но тебя,
мой карлик, манит больше рост героя,
чем героизм. Коль хочешь - я согласен.
Но знай: чем меньше от других людей
ты отличаешься, тем легче будешь
господствовать над ними: а гигантом
ты всех натравишь на себя, как мамонт
воскресший вдруг...
...И облик твой теперь приму...
(меняется с Оскаром масками)
... У людей различный вкус:
твой у тебя, мой у меня...
... куда пойдем?
(подает книгу Оскару, указывая нужное для чтения место)

Оскар: - "... Туда, где мир плотнее населен:
я поглядеть хочу дела мирские"

Батя: - "Туда, "сказать иначе, где война
и женщины... люди повсеместно,
как принято, грызутся меж собой"

Оскар: - " ... Я слышал нечто славное о Риме"

Батя: - "Весьма удачно! Со времени Содома
прекрасней места не найти!"

Оскар: - ..."Черноглазых
твоих пажей как будем звать?"

Батя: - " Ты можешь их окрестить"

Оскар: - "В святой вроде?"

Батя: - "А что же?"
Чем выше грех, тем выше святость будет".

Оскар: - "Они для бесов чересчур прекрасны".

Батя: - "Да, гадок черт, а ваша красота
не дьявольской породы?
(берет книгу, глядит в нее. Обращается к Профессору)
Теперь я буду Цезарем,
а ты, Профессор, будь Бурбоном.
Сейчас мы побываем на войне
и насладимся врага стоном.
(Читает, меняя маску)
"... "от звезд и до червей. А в потрясеньях
всего полнее выражена жизнь..."

Профессор: (читает) - "...Угрозы нет,
да я б не испугался б,
грози мне Сулла..."
(говорит как бы про себя, но вслух: - ... Ну, это можно пропустить...
(читает дальше)
"... Горбунчик мой!..."

Батя: - "... в тылу вы видели мой горб;
зато враги его не видели".

Профессор: - "...Ну, я нарвался:
прекрасный выпад! Впрочем грудь Бурбона
в боях была и будет впереди,
как и твоя - будь ты сам дьявол!

Батя: - "Будь я такой особой,
я не потрудился б сюда придти".

Профессор: - "Что так?"

Батя: - "Ведь половина всех ваших смельчаков
сама собою к нему уйдет,
а остальных отправят
еще скорей, да и верней".

Профессор: - "... Горбатый ваш друг, Арнольд,
в словах, как и в делах, бесспорный змий".

Батя: - "Ошибка, ваша светлость!
Змий первым был льстецом,
а я нисколько.
В делах же я, когда ужалят, - жалю".

Профессор: - "Ты храбр - и этого мне хватит; скор в ответах и ударах, превосходно!
Я сам солдат и также друг солдатам".

Батя: - "Они в дурной кампании, мой принц!
Друзья им тяжелее, чем враги,
поскольку неотвязней".
(передает книгу Поэту)

Поэт: - "... Эй, приятель!
Ты чересчур развязен для шута!"

Батя: - "Иначе - правду говорю? Ну что же,
я стану лгать! Приятней ложь.
Позвольте вас назвать героем..."
(передает книгу Хачику)

Хачик: - "... Месть! Месть!
Грабеж потом, сначала мщенье: вот он -
Антихрист!"

Батя: - "... Что ты вздумал, еретик?"

Хачик: - "Я? Сокрушить Антихриста во имя
Христа святого. Я - христианин".

Батя: - "Да, но такой, что сам Христос отрекся бы
от собственной религии, увидев
подобных прозелитов. Лучше грабь!"

Хачик: - "Я говорю: он - дьявол"

Батя: - "Тсс! Не то он тебя
за своего, пожалуй, примет...
... Пойми ж, какого друга
нашел ты в том, кого ты кличешь "дьявол"...
Здесь на земле друзья нередко - черти,
но другу верен черт..."
(обращается ко всем после небольшой паузы)
Конец сей пьесе. Прекрасно, урки!
Но не будем делать перекур.
И разыграем следующую - "Каин".
Поэт, ну что ты стал так хмур?
Надеюсь, слышали вы про изгнание из рая?
Перенесемся в те века,
где жили, нас еще не зная.

Новенький: (в сторону)
- Как много в жизни эти люди потеряли,
что ни его и ни учащихся его не знали.

Поэт:
- Но обстановку райскую как нам изобразить?
Скорей на ад приют сей может походить.

Батя: - Ты не волнуйся. Ведь это действо
происходит не в раю.
Напротив, в очень дальнем от него краю.
(подает книгу Профессору)
Профессор, начинай-ка за Адама.
Еще понадобится в пьесе дама.
Ее сыграет ... похититель комбикорма,
а мне ... Ну, мне опять за черта быть.
И как тут чертом не прослыть?
(Профессор берет книгу, читает вслух, затем передает Оскару и так далее)

Профессор: - "... Молитву кончив,
разойдемся каждый к своей работе;
хоть она возмездье..."

Оскар (за Каина):
- "... Отец послушал женщину
и змия. За что страдать он должен?...
Доныне я не встречал сочувствия ни в ком.
Тем лучше! С духами вступлю я в близость.

Батя (за Люцифера):
- "... Когда б для этой близости
душою ты не созрел,
тебе я не предстал бы...
... Не слить любовь и знанье!
Участь ваших родителей, дерзнувших, -
вот пример. Любовь иль знанье?
Выбирайте...
... не клонясь пред богом,
клонятся предо мною..."

Оскар: - "... так, значит, мир не нов?

Батя: - "Не больше чем жизнь.
Она древней, чем ты, чем я,
чем то, что выше нас.
Иным вещам конца вовек не будет,
а иные, считаясь безначальными, имеют
начало, столь же низкое, как ты;
и многое могучее угасло,
столь малому давая путь, что мы
и не представим. Время и пространство -
вот все, что есть и будет неизменно...

Оскар: - "... Не могу волненьем дум несчетных
насытить знаньем..."

Батя: - "... Ты себя несчастным
и порочным мнишь, - не так ли?"

Оскар: - "Преступным нет, но мук узнал немало".

Батя: - "... Но и незнанье зла не ограждает
от зла: оно живет само собой,
оно во всем".

Оскар: - "Нет, не во всем, не верю!
Ведь я же блага жажду!"

Батя: - "Кто не жаждет!
Зла ради зла кто стал бы домогаться,
пить горечь зла? Никто, ничто! Но в нем -
всей жизни и безжизненности дрожжи...
...твой смертный ум не в силах ясной мыслью
обнять и то немногое, что я тебе открыл...
...Итог познаний человека
в том, чтоб узнать, что суть его - ничто.
Итог сей детям преподай:
от многих мучений их избавишь..."

Оскар: - "... Дух надменный!
Ты горд, но есть и над тобой, над гордым Владыка..."

Батя: - "... Он победил; я побежден и назван
Злом. Ну, а в чем его добро? Когда бы
я восторжествовал, его б деяния
прослыли злом...
... Не называйте зло моим, покуда
источник неизвестен. И судите
не по словам (хотя б их дух изрек),
но по плодам любым, что жизнь приносит.
Плод роковой одно вам дал добро -
ваш разум. Да не устрашится он
угроз тирана, что внедряет веру
наперекор и опыту, и чувству.
Упорствуйте и мыслите; творите
мир внутренний, коль внешний лжет..."
(Пауза. Батя подглядывает в текст, подходит к Подсвечнику. Продолжает)
Ложись, подлюка,
и изображай невинного и спящего младенца.
А рожу мерзкую свою
прикрой быстрей куском от полотенца.
(Подсвечник, скорчившись, ложится на пол и накрывается. Батя. Обращается к Новенькому)
Ты, новичок, читай за Аду -
Каина жену.
Нагнись же над своим "младенцем".
Поэт, читай за Авеля... Всё. Начинаем... Ну!

Новенький: - "... Енох, наш мальчик,
спит на листьях тут под кипарисом..."

Оскар: - "Как он прелестен".

Поэт: - "... и жаль его будить до срока...".

Оскар: - "... Еще невинны сон твой и улыбка
и радостны! Ты не срывал плода,
не знаешь наготы своей..."

Батя: (прерывает чтение)
- Стоп! Стоп!... ГлядЯ на
ЭТОГО "младенца", я чуть не умилился...
Пропустим малость... Оскар,
начинай от слов "трудился я"

Оскар: - "... Трудился я, пахал,
лил пот под солнцем,
снося проклятья, - что еще я должен?
Быть умиленным?...
... Коль я "ничто", к чему же
мне лицемерить за "ничто" и в муках
счастливым притворяться?..."

Батя: (прерывает Оскара) - Так, Оскар,
убийства сцену мы пропустим,
а то, вдруг, ненароком
ты разыграешься и в роль войдешь...
закончится все это новым сроком... (поднимает Подсвечника)
Вставай, "младенец"!
За ангела сейчас читай -
"Где брат твой, Авель?" ... Ну, давай!...

Подсвечник: (трясется) - "Где брат твой Авель?"

Оскар: - "Я разве сторож брату моему?...
со мной ты хочешь...что сделать?..."

Подсвечник: (Батя шепчет ему на ухо, подсказывая текст)
- " ... Заклеймить твой лоб,
чтоб ты избавлен был от покушений".

Оскар: - "Дай умереть".

Подсвечник: (после подсказки) - "Нельзя"
(имитирует выжигание клейма на лбу Оскара)
Оскар: - "Как лоб горит!
Но мозг внутри сильней пылает..."
(подглядывает в текст)
"...Да, я таков. Но не искал я жизни,
не сам себя создал..."
(озирается вокруг, внимательно оглядывает всех. Подходит к краю сцены и обращается в зал)
Скорее вытащите нож,
что в спину мне безжалостно вонзили!
За то, что на других я не похож,
меня чуть-чуть и не убили!

Батя: (глядит в текст книги, не находя таких слов, смотрит на Оскара с недоумением)
- Но это ТЫ ведь Авеля убил!...

Профессор:
- О, наш тюремный режиссер, проснись!
Ведь пьеса кончилась,... вглядись!
(все смотрят на Оскара, который продолжает)

Оскар:
- Так плюйте же" Отныне я ПРЕСТУПНИК!
Хотя еще вчера вы целовалися со мной...

Профессор: (подходит в Оскару)
- Ну, полно, Оскар. Успокойся. Помолчи.
Кто ж виноват, что сбился ты с пути?

Оскар: - С пути я сбился сам? (пауза)
Скорее, сбили с ног меня...
И общество, отринув от себя,
вину взвалило только на меня.

Профессор: - Теперь придется потерпеть...
И, видно, рок главенствует над волей.

Оскар: - И, значит, БЫЛО СУЖДЕНО.
Мне познакомиться с неволей?
(общее молчание)

Поэт: - "Что толку жить без приключений?" -
поэт великий вопрошал...

Оскар: - О, да, Поэт. Я много испытал.
И домогания старухи гнусной
и ворох анонимок, гнуснее, чем она сама.
Пожалуй, свел нас с нею вместе
никто иной, как Сатана.
Но мне и Черт теперь не страшен, -
сам Брант изрек в стихах однажды: -
"Что Сатана тому бедняжке,
кто с ведьмой жил в одной упряжке?" (пауза)
Да, да! Я много испытал.
Я испытал инстинктов темных власть
и в горе окунулся, и насладился всласть.
Но был и я неопытен когда-то;
да кто привил мне искушенья вкус?

Батя: - Чего ты раскудахтался? Ну и балда ты!
О голубых делах ты лучше расскажи
подробней... Ну-с...
(пауза. Оскар обдумывает ответ)

Оскар: - Сирано де Бержерак, -
тот ответил вам бы так:
"Зачем так грубо, напрямки?
Надеюсь, вы не дураки
и на иной манер поставите вопросы?
Да и не все разом, - не как осы!"

К примеру, - тон артистичный:
позвольте же узнать, - и что это за чувство?
И требует ли это всё
определенного искусства?

А вот тон сострадательный:
О, чудеса природы! Вы не одни?
Есть среди нас еще уроды?

Тон деревенский:
не знаем точно как сказать...
фенОмен или феномЕн,
но неужели, в самом деле, слаще редьки хрен?

Военный тон:
а я немедля б к стенке вас поставил
и только так бы это зло исправил!

Профессор: - А, если б, пан майор,
сынишка твой родной всем этим занялся?

Батя: (опережает ответ Оскара и отвечает вместо него)
- Убил, конечно же, на месте, если б он попался!

Оскар: (с неодобрением поглядев на Батю, продолжает)
- А вот наивный тон:
нельзя ль и нам увидеть ту картину,
как вы из человека превращаетесь в скотину?
(делает паузу и продолжает)
А вот вам МОЙ ответ:
не так изобретательна даже НАША скотина,
а средь людей, не лицемерьте,
не так редка эта картина...
(все вопросительно смотрят друг на друга)

Профессор:
- Увлекся лучше б ты
научным коммунизмом.
А ты. Нам это ясно,
досконально овладел фрейдизмом.

Оскар: - Зачем сдавать в архив ученье Фрейда?*
И разве Зигмунд был глупее вас?

Батя: (зло) - Кончай сбивать
нас с толку, распропащий педераст!
(подходит к Оскару и издевательски делает поклон перед ним)
Позвольте, господин,
привесть из Фауста" пример.
Тем боле, что в делишках этих
вы совсем не пионер.
"Тут не роман, и вам гнушаться нечем,
но мы подобное подобным лечим".

Оскар: - Тогда жалеть не надо на тебя патрона,
Ведь только ИМ излечиться твоя персона!

Батя: (с угрожающей интонацией)
- Смотри, парнишка.
Говорят, ты был активным?
Однако вмиг я сделаю тебя пассивным.

Оскар: (отстраняется от Бати, подходит ближе к краю сцены)
- "Мильон терзаний" каждый день, -
ведь я не пробка и не пень.
Ну, оступился. Ну, упал...
Я что? Совсем для вас пропал?

Профессор: - Утешься, Оскар. Таков ты не один.
Да и к тому же,
оставляют за вами звание -
советский гражданин.
У нас лишают гражданства
только "последних отщепенцев" -
писателей, артистов, художников
и композиторов-невозвращенцев.*

Оскар: - Ужель нельзя для нас полегче
было выбрать кару?
Ведь оттого что мы в тюрьме,
для общества нет ни на грош навару.

Профессор:
- Зато в высоконравственном сообществе
теперь вы не разносите заразу.
Хотя мне трудно вас понять, - ведь я ни разу
к таким делам не приобщался.
Но, правда, на другом деле попался....
Ведь сеть законов такова,
что пропускает лишь слона.

(стук в дверь. Крик надзирателя: "На помывку собирайтесь!" Узники начинают готовиться

к выходу в душ. Кто-то из них подсоединяет проводки от радиорепродуктора. Оттуда раздается:

""...У нас тут веселый советский трезвон, - тонет все в красном цвете. Ну, совсем из памяти вон,

что вы есть еще где-то на свете" ... "Мы передавали стихи Демьяна Бедного... Через несколько

секунд слушайте сигналы точного времени"... Приоткрывается дверь. Все по-одному протискиваются

в образовавшуюся щель. Оскар тем временем подходит в краю сцены и повторяет услышанные стихи,

чуть видоизменив их:

- У них там веселый советский трезвон, - тонет все в красном цвете.

Ну, совсем из памяти вон, что МЫ есть еще где-то на свете.

(последним выходит из камеры. Прожекторы разворачиваются и светят прямо на зрителей)



А Н Т Р А К Т


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ


На сцене слышен лязг запоров. Прожекторы гаснут. В камере пока ничего не различимо.

С шумом заходят заключенные. Постепенно глаз привыкает к скудному освещению камеры.

Батя забирается на нары, остальные развешивают свое постиранное в душе белье, прохаживаются,

переговариваются. Хачик отвешивает Подсвечнику подзатыльник. Профессор пьет воду.

Батя: - Эй, новенький"!
Со мной не хочешь ли прилечь?

Новенький: - С тобой?... Игра не стоит свеч.

Батя: - Вот это да!... Откуда этот опыт, милый
Ты цену набиваешь?
Иль духом крепок и с виду только хилый?
Тюрьма и не таких ломала...
Смотри, чтоб за строптивость не попало...

Новенький: - В угаре упоенья силой
нам и в тюрьме грозят могилой.

(Батя шепчется с Хачиком и тот затем спрашивает Оскара)

Хачик: - Эй, Оскар!
А кто тебя втянул в подобные делишки?
Не журналист многотиражки
"Свисток социализма"?
Рассказывали мне о нем мальчишки... (Оскар не отвечает)

Профессор: (к Оскару)
- Так он "наставник" твой?...Ну и нахал, - притон для ангелов создал.

Оскар: (нехотя начинает)
- Да. Человек он был многосторонний...
Но для страны своей как посторонний.
Нашел он дойную корову -
программу радио "Всегда готовы!".
Затем прорвался на Ти Ви.*
Второе счастье - наглость. Се ля ви!. .

И вот уж на экране новая программа -
о жизни в крае чудо-панорама.
Подобран и ведущий новый, -
костюм с иголочки и галстук не рублевый.
Все, что случилось в крае за неделю,
узнаете, лишь слушайте Емелю.
На голубом экране с мордой наглой
трясет пред нами он газетой "Правдой".
По Кодексу Моральному всех жить нас учить,
но деток прячьте! Он их вмиг научит
тому, что вам и во сне не снится,
не шевеля при этом ни ресницей.
Он с виду в этом деле очень смелый
и с виду только красный,*
а внутри гнилой и белый.*

Обременен медалями, значками,
он важно выступает перед нами.
Не счесть его пред Родиной заслуг,
хоть все известно, что невежда он и плут.
Да, говорят, что через год
на грудь свою он орден ждет.
Его послушать, - тот речист,
а этот на руку нечист.
Те увлеклись игрою в кости,
а эти ходят часто в гости.
Те чуть не каждый день скандалят,
над чем попало зубоскалят.
Тот друг его увлекся пивом,
другой же лечится аперитивом.
У третьего уже одышка,
а денег не одна сберкнижка.
Вот тот от женщин без ума
(хоть сам по виду Сатана).
А у других, НУ И ДЕЛИШКИ" -
на уме одни мальчишки.

Профессор: - Ему ли говорить такие страсти?
Не накликать бы на себя напасти...

Оскар (продолжает):
- Язык его хоть без костей,
он не бывает без друзей,
и, притворившись своим в доску,
сосет с чужих бутылок соску.
Но упоить его - тяжелый труд,
коль не наполнить водкой пруд.

Он вместо сердца камень вставил,
пузырь расширил мочевой,
мозгов немного поубавил,
запасся лишнею кишкой.
С таким комплектом хочет жить как ворон,
порхая, каркая над нашим же забором.
Он эпиграммы сочиняет
на всех (себя лишь забывает).
Но мы пробел сей заполняем
и эпиграмму в свет пускаем.

Фальстаф-хвастун, двуликий Янус
распустил язык как парус.
Если хочешь сгинуть зря,
то возьми его в друзья.
Продать готов кого угодно
и говорит, что это модно.
Родную мать бы посадил,
да во время ее похоронил.
Осведомитель он,
ну явно прирожденный!
Не знаю только, привлечен ли?...

Обуреваем мыслей роем,
страдал не только геморроем.
Стишонки для детей кропал,
в "забавах" с ними утопал.
По лагерям привык скитаться
и детской пищею питаться.
(Но ждут его, да и не зря,
совсем другие лагеря).
Здесь выпросит подарок знатный,
там - отзыв сверх благоприятный.
На память всем подарит фото
где Он, а рядом знаменитый кто-то.
В делах писательских известный ас -
наш нераскрытый ...

(все хором произносят)
педераст.

Батя: - Неплохо, Оскар! Молодец.
Послушай, скажет что отец.
(берет его за руку и поворачивает лицом к лицу)
Как пред Отцом Небесным стой
и повторяй слова за мной: -
Тюрьма мне лучшая подруга
уже лишь потому, что в ней не вижу "друга".

Оскар: - Тюрьма мне лучшая подруга
уже лишь потому, что в ней не вижу "друга".

Батя: - Ведь этот "друг", что полк врагов.
Чтоб избежать его, на все готов.

Оскар: - Ведь этот "друг", что полк врагов.
Чтоб избежать его, на все готов.

Батя: - Ведь это ты ему обязан,
что здесь, на дне сидишь повязан.

Оскар: - Ведь это я ему обязан,
что здесь, на дне сижу повязан.

Батя: - Ты помнишь Хачика признанье?
Его ты повторяй как заклинанье:
"Куда опасней дружба с болтуном.
Ему довериться, что в клетку влезть со львом".

Оскар: - "Куда опасней дружба с болтуном.
Ему довериться, что в клетку влезть со львом".

Батя: - Вот сын мой, Оскар, вся наука
и в том тебе моя порука.

Оскар:
- Спасибо, Батя. Я навек запомню твой урок.
Но почему себя ты сам вдруг не помог?

Батя: (задумывается. Все подвигаются поближе к нему)
- Я к вам участье проявил, -
о жизни вашей расспросил.
Меня же не спросил никто из вас: -
А ты-то здесь за что?
"На ваших лицах холода печать,
я равнодушье вам прощаю, дети.
Черт старше вас, и чтоб его понять,
должны пожить вы столько же на свете".

Поэт:
- Своей начитанностью нас ты поразил.
Глаза если закрыть...как будто я на небо угодил.

Батя: - И я когда-то "Фауста" читал
и кое-что слегка запоминал.

Профессор: (в сторону)
- Я вижу, Гете ему мало помогал.

Батя: - Дарю вам свой автопортрет, -
"за восемь бед один ответ"
(прохаживается, вспоминая что-то)
Я с детства воровал умело, - следа не найдешь.
Мне это с рук сходило, и посему решился на грабеж.
Но тут меня Фортуна подвела
и увезла с друзьями в дальние края.
Сбежал я вскоре с мест,
где перевоспитать меня собрались...
Нас было трое, и вскоре все втрое
на новом деле мы попались...

Профессор: - И что ж это за дело,
которое сработали вы неумело?

Батя: - Решили на свободе поразвлечься, -
задумали втроем мы на одну улечься.
Она же нам не разрешила.
Но что ОДНА?
Нас втрое было больше, - победила сила. (Пауза)
Конечно, "вышку" все мы ждали,
но пожалели нас, - немного не додали.
А мне за старое продлили наказанье -
за уклоненье от перевоспитанья.
Теперь уж лет пятнадцать
не увижусь с корешами...
На дне мы очутились,
а могли ведь и летать орлами...

Профессор:
- И что ж ты для себя ТЕПЕРЬ извлек?
Иль не спешишь?...
Ведь до свободы-то неблизкий срок...

Батя: - Себе уже ничем не помогу...
А вот советы дам и другу, и врагу... (пауза)

Все издавна воров не любят, -
в тюрьме они здоровье губят.
Чужое вору впрок нейдет,
и лет пяток сидеть - не мед.
Начнешь чужое вымогать -
смотри, как бы свое не потерять.
Тот, кто увлекся шантажем,
займется скоро грабежом.
Грабеж, друзья, еще опасней,
тут не отделаешься басней,
что я, мол, только пошутил.
Посадят, - станет свет не мил.
К предателям нет снисхожденья, -
для них готовы уж решенья.
Их жизни сразу же лишат
иль заживо в тюрьме сгноят.

Насилия, конечно, применять не надо, -
большая сильно за него "награда". (Вздыхает)
А жаль, домов публичных нут у нас...
Ведь хочется расслабится подчас.

Хачик: - А почему терпимости дома
у нас не открывают?

Батя: - Да потому, дурак,
какой им план спустить не знают.
К тому же есть проблемы с поощреньем, -
не награждать же их
переходящей баночкой с вареньем.*
А как за нерадивость наказать?
Быть может,
запретить использовать кровать?
Так им и это будет не помехой.
(общий смех)
Смеетесь?...
Но с публичными домами будет не до смеха.
Развить тогда придется соцсоревнование*
меж ними,
да установить заслуженное звание*
для ветеранов этой "уважаемой" профессии
и смету трудовых расходов
утвердить на сессии.
Нет! Проще все пустить на самотек
и не глядеть на это... будто глаз затек. (Пауза)

Давайте, лучше я спою куплеты
на ритм знакомый.
Может, и меня запишете в поэты.
(Начинает петь. Хачик, Оскар и Поэт изображают "аккомпанемент", имитируя оркестр)
"А я с политикой был незнаком,
прожил лет сорок дурак дураком.
Мне не хватало немного ума,
его добавила только тюрьма".
Я отсидел за то, что "другу" много верил,
я отсидел за то, что в Партию не верил.
Я отсидел за то, что часто бывал весел,
за то, что не любил я здешних песен.*
Я больше жить так не мог, не хотел
и хоть во сне да в Нью-Йорк прилетел.
Я восхищен этой чудной страной,
туда стремлюсь я всею душой.
(стук в дверь, слышится крик)

Контролер: - Прекратить! Чего распелись в скорбный день!

Новенький: - А есть ли у насильника душа?

Батя: (смотрит на него тяжелым взглядом, не сразу и нехотя отвечает)
- Ты прав. Была душа...
Осталась только ржа.
(машет рукой, как бы отмахиваясь от всех, продолжает)
А ну вас! Не травите душу...
Мне легче к стенке...
Коль без души я, то и не струшу.
(общее молчание)
Поэт, развесели нас всех немного,
ведь скоро расстаемся.
Ждет нас дальняя дорога.

Поэт: - Я почитаю вам опять из Байрона стихи.
Тем более что "Целины"
страницы вы уж извели.*..

Во все века темницы процветали, -
и никогда они не пустовали...
Вот "Двое ФОскари" -
трагедия времен от нас ушедших.
И здесь про тюрьмы, про князей,
про мудрецов, про сумасшедших.
(читает выборочно)
... "... Тайные дела князей и доказать,
и покарать - не так легко...
...Но это лишь судей озлобит.
Что же
за судьи те, кто поддаются гневу?
Они равны убийцам!...Их строгость?
Их свирепость! ... Шайка старых,
одной ногой в гробу стоящих бесов,
седых и лысых, с дряблыми руками,
с потухшим взором, чуждым слез, помимо
слез дряхлости, - чья голова трясется,
а сердце - камень, - и они, в интригах,
вершат судьбу людей, как будто жизнь
не более чем мертвые их чувства
в их проклятой груди!...
... А горстка тех
умов глубоких, долго изучивших
презреннейшую книгу - человека, -
ее кроваво-черные страницы...
... Все низко, лживо, ложно...
... И все мы,
от высшего до низшего, рабы...
... все равно -
в Египет, к туркам, в Сирию - туда,
где мы дышать могли бы не в оковах,
жить не в кольце шпионов,
не под властью
палаческих указов...
... Эти стены прочно
хранят молчание о людских концах...
... Муж мой! Мне
с тобою вместе разрешили ехать,
и я полна надежд. Любовь твоя
к стране неблагодарной и тиранской -
лишь страсть, а не патриотизм. А я,
не стану придираться к недостаткам
земель и стран. Скопление дворцов
и тюрем наших тоже ведь не рай..."

Батя: (с нар) - Поэт, повеселей места ты выбирай!

Поэт: - В Истории, отец мой,
страниц веселых мало...
Но публика зато, глядя
на все на это, нисколько не скучала.
Я в заключенье вам прочту
еще немного мыслей...
чужих, конечно, -
от своих-то мы уже давно раскисли.
(поднимает книгу, показывает всем одну из страниц)
"Марино Фальери - дож венецианский, -
то есть государь почти что все итальянский.
(читает, с паузами для перелистывания и выбора тех или иных мест)
"...Так исстрадавшись, ты боишься смерти?...
...А клеветник - он более убийца,
чем льющий кровь.
Боль или позор удара
смертельней ранит чувства человека...
...Бог нам велит прощать своих врагов.
А Бог СВОИХ простил?
Не проклял разве он сатану?...
...Припомнив радость -
радость не продолжив,
а вспомнив горе - воскресишь его...
...В ничтожество не превратишься вмиг,
чтоб убивать из-за угла немедля...
...Несчастье лиц - плод общего разврата
страны, что ни республика, ни царство,
где ни народа нет, ни короля,
где все пороки Спарты - без
ее умеренности и отваги.
Вожди спартанцев воинами были,
а наши - сибариты. Мы ж - илоты...
...Шпионы мне стали стражей,
ризы - властью, пышность -
свободой, инквизиторы - друзьями,
тюремщики - советом, жизнью - ад!...
спокон веков князья трудились втайне
во вред народу, цепь с него снимая
лишь для того, чтоб дать оружие против
народов братских, -
чтоб ярмо рождало ярмо...
...Пока мы в гроб
не кинем их, привыкших
других в могилы класть!...
... Нам рот всю жизнь, я знаю, затыкали;
хотя бы тем, кто были слишком робки,
чтоб думать вслух, рискуя жизнью;
не знал я, что и в смертный миг отнимут
у нас ту жалкую свободу слова,
какая умирающим дана!..
...Злодеи вы, но вы и прокуроры,
и судьи вы, и палачи... .
...Виновен ты в великом преступленьи,
но зверством их ты обелен вполне...
...Прощают человека, но не змею...
...во мне самом таилось нечто,
грозившее великой катастрофой;
дивлюсь, что медлила она, хотя
ее мне предсказали...
....Но как же ты с таким предупрежденьем
рок не пытался отвратить?...
...Я каялся, но не в моей природе
идти назад; что быть должно то будет...
...Глядите" Я - виновен. А они -
безвинны?! Гибну я, но мщенье будет!"...
(пауза. У всех узников подавленный вид)

Батя: - Проклятый книгоноша!
Никак он дьяволу родня -
подкинул нам такие страсти,
а нам нужна КО-МЕ-ДИ-Я!

Профессор: - Послушай, Батя. Не ворчи.
У нас с тобой комедия уже кончается.
Ты погляди на молодых, -
у них-то жизнь
с трагедии великой начинается.

Батя: - Молчу, Профессор...
Но до тебя дошел черед.
Поведай кредо нам свое.
Или набрал водицы в рот?
Профессор:
- Боюсь я, Батя, что лишь рот раскрою.
То сразу этим срок себе удвою.
Судья и так не жадный мне попался...
Мне даже мало помогло,
что мент в живых остался.

Сегодня фразу тут одну читали:
"Нам рот всю жизнь, я знаю, затыкали"...
И вот закрытым даже МЫ
держать его привыкли...
А покажи таких,
чтоб от привычек вмиг отвыкли...
Однако, я попробую, -
когда-то надо начинать,
да и в тюрьме тюрьмой
нас бесполезно запугать.
Начну сначала... Что скрывать, -
имел, конечно, я отца и мать.
Точней, мамашу поимел отец,
и вот на божий свет явился новый молодЕц.

На свет рожденье - первое мое мученье.
Его я выдержал, не осознав того,
чрез сильное волненье,

что стал владельцем многих прав:
на жизнь, на смерть, на радость и на горе.
Да при разделе кто-то был неправ, -

на каплю прав обязанностей море.
Итак, родился я в стране, где Солнца два
светило.* Но одно из них, о горе!,
померкло вскоре,
не спалив нас всех едва-едва
от большой любви к великому народу...
Ведь средь нас литовцы и мордва,
армяне, русские и даже чукчи.
Но НОВУЮ породу
создают по небывало новым чертежам.
И даже лозунг есть -
"Мы покорим природу!"
(делает паузу)
Под крылышком родителей я подрастал
себе на горе и на радость Государству.
Лет в пять уже писал, читал
и тосковать уж начал пот другому царству.
Предчувствие беды и в счастье нам знакомо,
грядущих приключений цепь
волнует с детства кровь.
В мечтах уже ты в Космосе,
хоть не покинл дома
и тайна первая -
впервые ты или родился вновь?
А вот и первая удача в жизни!
Да и кто не рад,
коль смог попасть ты в детский сад.
Перед глазами первый коллектив -
кто плакса, кто зануда, кто соплив,
кто (сразу видно) - будущий Иуда,
а кто отца предаст родного -
душегуб-паскуда.
Кто красным вскоре станет, а кто и голубым,*
а кто из нашей гавани уйдет к брегам чужим.
Кто в песнях и стихах своих
власть будет прославлять.
А кто без устали в краях чужих
в друзей наших стрелять.*
Вот без пяти минут рой октябрят,
перед Вождя портретом чинно стали в ряд.
И, по команде сняв штаны,
присели дружно пацаны...
Все слушают о Сталине стишки,
усевшись смирно на горшки.

Вот так я в школе созревал
и, наконец, в нее попал.
Здесь по указке начал изучать родной язык
и первый на меня навесили ярлык.
Сначала октябренком называли,
на шее вскоре галстук повязали.
И, хошь не хошь, но стал я пионером, -
пришлось побыть для всех ребят примером.
Затем приняли оптом в комсомол,
а после школы сразу в институт пошел.
Во внуки Геродота* я решил податься,
но с изучением Истории пришлось расстаться.
Пришла пора служить, -
и я "в гостях у сказки".*
В казарме в первый ж день
загнули мне салазки.
Пришлось расправить плечи,
пустить в ход кулаки,
не то попал бы к старшим
в Швейки,* - в денщики.
Но время шло, и,
письменно присягу отобрав,
домой отправили за счет казенный. Прав
столь на меня свалилось вновь:
и на работу, и на отдых, и на женитьбу.
Молодая кровь
на службе в Магадане не остыла,
и стала жизнь мне холостяцкая постыла.
Женился. Думал, что семью
я на одну зарплату прокормлю.
Неисправимые мы оптимисты,
и в этом правы все лжекоммунисты.
На этом-то и строились у них расчеты,
а также и на то, что проверять
Кто ж хочет с жизнею проститься?...

Мы оказались все в смирительной рубашке,
сплетенной из сплошных идейных пут.
Но скажешь слово против, -
по одному бьют и без промашки,
а делом возразишь, - придет тебе капут.*
Историю зубрили мы усердно
в школах, в вузах,
да не одна сия "наука" оказалась в узах.
О белых пятнах вдруг потом заговорили,
затем пробелами их окрестили.
Но пятна, белыми которые казались,
при рассмотрении
чернее темной ночи оказались.

Поэт: - Еще Раевский об Истории писал:
"И книгу Клии я открывал,
дыша к земле родной любовью;
но хладный пот меня объял -
листы залиты были кровью!..."

Профессор:
- Но даже в те годы лжекоммунисты
везде кричали,
что они большие гуманисты.

Поэт: - О, да! Христа
они бы дружно не распяли...
И по "гуманности" своей
лишь только б ... расстреляли.

Профессор:
- Вот над собой преступника поставив,
совместно с ним
страной начАли править;
и Сталин, мудрости набросив маску,
дарил народу царственную ласку.
Одной рукой свои "труды" писал,
детей ласкал,
а вот другой, - отцов их, матерей
на Колыму ссылал.
А вкруг его шакалов стая,
с подобострастием "труды" его читая,
в помощники все рвались как один, -
без них что б сделал он один?
Но, только крышку гроба заколотят,
рой льстителей снимается и, глядь! -
жужжат над ухом нового правителя опять.
К тому же метят в рай.
Да вот беда - в чужой крови рубаха,
и часто в коммунисты лезут те,
по ком тоскует плаха.

Поэт:
- Но что осталось от "парфян кичливых"?...
СпросИте вы у тысячелетий молчаливых...

Профессор: - Мы все рабы на этом свете.
Все! Кроме тех,
кто оторвался от Земли в ракете.
Они уж не рабы земного притяженья,
но ... даже им
не миновать на Землю возвращенья...
Одни у нас идейных пут рабы,
другие опасаются молвы,
а третьи - те рабы дурных привычек
и не найти уж к их сердцам отмычек.

Поэт: - А вот как Пушкин о рабах сказал, -
ведь это он СВОЕЙ рукой писал;
"Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды -
ярмо с игрушками да бич".

Профессор: - Полурабы, полуневежды,
полумертвы, полуживы.
Без веры в сердце, без надежды
и не видать вокруг поднятой головы.
Унылых правил свод
нам в головы вбивали школы, -
и Заповеди Божьи ведь не так суровы,
как эти всевозможные запреты -
туда нельзя, сюда не смей,
куда пошел и где ты?
В пример нам ставят постоянно Диогена,
и, самое смешное те,
кто за всю жизнь
не разрубил ни одного полена.
Иной Устава Партии знаток
в руке держать не может молоток.
И вспоминает что такое серп,
лишь поглядев на Государства герб...
Правители ведь с давних пор
тяжелый труд считали за позор
лишь для себя. Но для народа
на этот счет была написана такая Ода:

Поэт: (останавливает его жестом. Выходит вперед и читает с ложным пафосом, гротескно)
- О, Труд! Ты - наша Слава и Надежда!
Нам даже пища не нужна и ни одежда!
Лишь только бы "не покладая рук" трудиться...
(поворачивается ко всем)
Ну, как стихи у них?

Батя: (угрюмо) - Годится.

Профессор: - Не ты ли помогал им пудрить мОзги народу, что едва отвык от розги?

Поэт:
- Нет. Что ты! Что ты! В ЭТОМ я не грешен.
Надеюсь, это мне зачтется
и не буду я повешен.
То дело рук других,
весьма в большом количестве "поэтов".
Да и в делах таких
для них не ставили рогаток и запретов.
Хотя, конечно, и за ними глазик был...
Ну, чтобы лишнего чего
никто б не сочинил.

Батя: - У нас поэты поднадзорны,
зато они не беспризорны, -
обуты, сыты и одеты,
медали на груди одеты.

Поэт: - Они этот сверхнадзор
не считали за позор.
Соцзаказ* хватали на лету.
Все им было вмоготу.
Хочешь в прозе, хошь - в стихах,
про строительства размах,
про надои, про навоз
насочиняют целый воз.
Сверху кнопочку нажали -
они песню написали.
Давят кнопочку другую -
пляшут плясочку лихую.
А коль кнопок не нажали,
то воды все в рот набрали.
Хоть взорвись все - ни гу-гу,
и ни другу, ни врагу.
Без указки, без подсказки
не напишут даже сказки;
и болото славить рады
за пайки да за награды.

Профессор:
- О том, что мы в Аркадии* родились,
они долдонили и день и ночь.
И верили мы, хоть не с Луны свалились,
и верили, хоть жить было не в мочь.

Батя: - Да, да. Сии "поэты" процветали....

Профессор:
- А ведь КАКИХ ПОЭТОВ затоптали!...
У многих даже жизнь отняли.

Поэт: - Где вы, кровавые года,
что без войны людей косили?
Ужель не знать нам никогда
скольким землей вы рот набили?
Где те, сошедшие со сцены
душители-гонители свобод;
породы НОВОЙ супермены?
Ужель забудет их народ?

Профессор: - Свирепые "спасители Отчизны"
любили запахи кровавой тризны...
Теперь их нет.
А псы "спасителей" забились в конуру
и молят Бога, чтоб на след их не напали;
еще о том, чтоб пенсии,
к тому же персональные,* не отобрали.
(пауза. Подходит ближе в залу)

Но пусть запомнят те СОБАКИ
строчки эти, -
изрек мудрец однажды их,
когда СОБАК и не было на свете:
"Кто сеял зло, себя не утешай -
неотвратим твой страшный урожай!"

Поэт: - Пытались псевдогуманисты
и даже мыслями людей руководить
и беспрестанно заставляли
имен ничтожных тьму учить.

Профессор: - Сей "благодарный труд",
вижу, был напрасен, -
и более того, он был опасен.
Ведь кое-кто им все же верил
и "алгеброй гармонию"-то не проверил.
Так расплодили мы себе подобных -
бездумных роботов удобных.
Затем мы в летаргию коллективом впали;
таким макаром двадцать лет проспали.
И паровоз-то наш летел
вперед со спящим машинистом...
Спаслись лишь потому, что
не попал он в руки к террористам.

(С бряцаньем открывается окошко в двери. Из него видна физиономия надзирателя, который кричит)

Контролер: - Вы что, мерзавцы?
С жиру тут митинговали?
Еще немного да и ужин бы проспали!

Батя: (надзирателю) - С вами не до жиру...
Быть бы живу.

(Происходит раздача ужина. Узники молча едят, споласкивают и возвращают в окно миски.

Повторяется процедура утренней проверки. Затем все готовятся ко сну и располагаются на нарах.

Лишь Поэт ходит взад и вперед а затем подходит ближе к залу. В его слова внимательно

вслушивается только Оскар. Остальные засыпают)

Поэт:
- Все вокруг народное, все вокруг мое!
Славлю я Отечество народное свое!
Судья у нас народный, народный прокурор.
Коль все вокруг народное, -
народный, значит, вор.
Народный учитель, народный артист,
народный сантехник, народный дантист.
И дворник народный народной метлой
народную грязь метет с мостовой.
Народная дружина, народный контроль,
народный театр, народная роль.
Народный надзиратель, народный депутат,
народный заседатель, народный солдат.
Народная цензура народ наш бережет
и правду всенародную нам знать всю не дает.
Народная милиция ломает ребра нам,
и сыщики народные рыщут тут и там.
Палач народный
бережно свой чистит пистолет.
О, если б так блестел бы ... народный туалет!

(Идет к нарам. Укладывается, засыпает. Из коридора тихо доносится траурная, зловещая музыка.

На вышке, над камерой просматривается вышка с часовым. Слышен лай собак. Оскар, стараясь никого

не разбудить, встает. Ходит по камере. Подходит ближе к зрителям)

Оскар: - Я еще не покинул Отчизну,
но в груди что-то сжалось в комок, -
будто заживо правят мне тризну
и гудит уж прощальный гудок.
Здесь сначала я был оклеветан,
а потом стал и вправду таким.
И, поверив коварным наветам,
стал смотреть на все взглядом пустым.
В моем доме для всех было место, -
всяк тут пил и всяк пировал
и за это, ну как бы в отместку,
потихоньку меня предавал.
Я сыт от дружеских объятий!
Прочь от толпы "милльонов братьев"!
Не оглянусь на тот порог,
где я любой познал порок!

(Пытается что-то вспомнит. Продолжает):

- "...Да, я ТАКОВ... Но не искал я жизни,
НЕ САМ СЕБЯ СОЗДАЛ!"

(Подходит к нарам. Ищет что-то в мешке. Достает длинный шарф, разрывает его на три полосы,

связывает их. Подойдя к нарам, находящимся ближе к краю сцены, завязывает один конец

получившейся из шарфа веревки. Из другого конца делает петлю, примеряет ее. Прикрепляет веревку

в верхней части нар. Пытается перекреститься, но ... не знает как это правильно сделать

(не приучен в стране атеистов!). Встав на нижнюю часть нар, подтягивается к петле, вставляет

в нее голову. Произносит):

- Это не я, господи, каким меня сотворил ты!
Это я, Господи, каким сделали меня люди!

(Отталкивается и повисает...

Из радиорепродуктора раздаются сигналы точного времени. Звучит "Гимн Советского Союза"

в оркестровом исполнении. Прожекторы разворачиваются на зрителя, немилосердно слепя их...)



+++++++++++++++++++++++++++++++++



КОММЕНТАРИЙ АВТОРА.

- Андропов в то время был послом СССР в Венгрии.

- Пассажирский южно-корейский самолет был сбит над островом Сахалином 1.09.1983 г.

- Байрон, Георг Ноэль Гордон (1788-1824) - английский поэт.

- Кащей Бессмертный - персонаж русских народных сказок - никогда не умирающий старик.

- Ищите женщину (франц.)

- Строка из стихотворения Байрона?

- Из песни Владимира Высоцкого.

- Название книг Л. Брежнева.

- Ласковое название своего города жителями Владивостока.

- Еще в советское время жители города много дней, а то и недель, сидели без воды из-за проблем

  в водоснабжении (а в "обновленном государстве" еще и без электричества и отопления!).

- Намек на то, что зачастую заключенные в лагерях использовались на лесозаготовках.

- Согласно высказыванию "кремлевского мечтателя" - Ленина - большевики собирались после победы
 
  коммунизма использовать золото на изготовление унитазов. Мечту свихнувшегося утописта

  осуществил, пожалуй, лишь один из коммунистов - оборотней, претендовавший в 90-е гг.

  на пост президента России.

- Павлик Морозов - "герой" - пионер, выдавший властям своего отца. Его "подвиг" широко

  пропагандировала газета "Пионерская правда", призывая всех пионеров следовать примеру "героя".
- На тюремном жаргоне - двухъярусная железная кровать.

- Оскар Уайльд - (1854-1900) - ирл. - англ. писатель и драматург.

- Французский писатель.

- Зигмунд Фрейд (1856-1939) - австрийский врач и психолог, основатель психоанализа.

  Фрейд утверждал, что существует неосознанная душевная жизнь, и она влияет на наши

  сознательные поступки.

- Автор был свидетелем, как вошедший в раж главный тупорылый обвинитель сравнил обвиняемого

  (по ст. 121 ч.1) с Максимом Шостаковичем, назвав последнего отщепенцем за то, что дирижер

  отказался вернуться в СССР.

- Телевидение.

- Коммунист.

- Белогвардеец.

- Намек на церемонию вручения коллективам передовых предприятий переходящего красного знамени.

- Социалистическое соревнование.

- Этими званиями власть награждала преданных ей "без лести" граждан, зачастую действительно

  являвшимися хорошими специалистами в своей области.

- Песня исполняется на мотив известного американского певца-выходца из России - Вилли Токарева.

  Здесь автор использовал и несколько строк из его песни.

- Страницами из книг и газет заключенные (и не только) возмещали недостаток туалетной бумаги.

- В последние годы жизни Сталина преданные власти борзописцы называли диктатора Солнцем.

- Так называли в быту гомосексуалистов.

- Неоднократно советские солдаты и офицеры принимали участие (где тайно, а где и явно)

  в военных конфликтах тех или иных стран. Причем зачастую воевали против тех, кто,

  в конце концов, на деле оказывались друзьями нашей страны.

- Геродот (ок. 484-424 до н. э.) - греческий историк, прозванный Отцом Истории.

- Название популярной детской передачи 80 гг.

- Герой романа чешского писателя Ярослава Гашека (1883-1923) "Похождения бравого солдата Швейка".

- Капут (нем.) - конец.

- Социальный заказ.

- Страна безоблачного счастья.

- Персональная пенсия - назначалась всем партийным, советским и профсоюзным работникам.

Была ощутима выше, чем пенсия для рядовых граждан. К тому же предполагала различные льготы.

- Строчки поэта...?



ПРИЛОЖЕНИЕ:

Гимн Российской Федерации

(проект Владимира Войновича)

http://www.voinovich.ru/

Распался навеки союз нерушимый,
Стоит на распутье великая Русь:
Но долго ли будет она неделимой,
Я этого вам предсказать не берусь.
К свободному рынку от жизни хреновой,
Спустившись с вершин коммунизма, народ
Под флагом трехцветным с орлом двухголовым
И гимном советским шагает вразброд.

ПРИПЕВ:

Славься, отечество наше привольное,
Славься, послушный российский народ,
Что постоянно меняет символику
И не имеет важнее забот.

Когда-то под царскою властью мы жили,
Но вот наступила заря Октября.
Мы били буржуев и церкви крушили,
А также поставили к стенке царя.
Потом его кости в болоте достали
Отправили в Питер на вечный покой.
Простите, товарищи Ленин и Сталин,
За то, что дошли мы до жизни такой.

ПРИПЕВ.

Сегодня усердно мы Господа славим
И Ленину вечную славу поем.
Дзержинского скоро на место поставим
Тогда уж совсем хорошо заживем.
Всем выдадим всё: офицерам - квартиры
Шахтерам - зарплату, почет - старикам
А злых террористов замочим в сортире,
Ворам-олигархам дадим по мозгам.

ПРИПЕВ.

Коррупционеров отправим в Бутырку
Чтоб знали насколько закон наш суров.
Зато мужикам раздадим по бутылке,
А бабам на выбор дадим мужиков.
Символику примем, заплатим налоги,
И - к светлой заре по прямому пути.
Вот только б опять дураки и дороги
Нам не помешали до цели дойти.

ПРИПЕВ:

Славься, отечество наше привольное,
Славься, послушный российский народ,
Что постоянно меняет символику
И не имеет важнее забот.




С ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ И ССЫЛКАМИ:
http://zhurnal.lib.ru/s/sudenko_n_n/1itisnotme.shtml