I
Земли, текущей молоком и медом,
Дурманящий и пряный аромат
Туманит голову. В порту галдят
И вьются чайки, стонут пароходы,
И по горе сбегает торопливо
Зеленый город Хайфа. А внизу,
Где баржи маневрируют, мазут
Подчеркивает линию прилива.
Петляя среди гор то вверх, то прямо,
Дорога мчится дальше, в город Цфат.
Там вечер. Шорох леса, звон цикад
У синагог Йосефа и Рамбама.
И мимо то ли день, то ль век бежит.
Далекий свет манит и ворожит.
II
Далекий свет манит и ворожит.
Он задержался в древних галереях
Твоих. Тобой дыша, с тобой старея,
Дремотный Цфат, он образ твой хранит.
Обратный путь – на поворот к Рош-Пине,
И дальше, где Кинерет в тишине
Колеблет воду, отразив в волне
Переплетение ветвей на сини
Небесной. И опять на юг сквозь горы
Скользит дорога на Иерусалим.
Он впереди, пока неразличим,
Маячит и притягивает взоры
И гаснет на ветру, и вновь горит,
Как белый свет иерусалимских плит.
III
Как белый свет иерусалимских плит,
Который постигается не сразу,
Как отголосок недопетой фразы,
Что долго в тихом воздухе дрожит.
Так и иерусалимский белый камень
Под солнцем светится то золотым,
То розовым свеченьем, словно дым
Неясный пробивается сквозь пламень,
Колеблется и пропадает вновь.
И, впитывая музыку и слово,
Душа уже подвластна и готова
Принять в себя нежнейшую любовь.
Так вольный ветер золотой свободы
От века привлекал и звал народы.
IV
От века привлекал и звал народы
Свободы клич, его шальной мотив.
Здесь все сошлось. И ты, соединив
Несоставимое, все ищешь броду
В реке глубокой. И века подряд,
Как тихая вода шлифует камень,
Так ждешь, что уживутся лед и пламень,
Так ищешь в терниях пути и лад
Средь какофонии. Пока забрезжит
У нас, пока каноны сметены
Чудовищными буднями войны,
Пока ты слышишь лязг ее и скрежет,
Пока идет немыслимый дележ,
Не молоком и медом ты течешь.
V
Не молоком и медом ты течешь,
Земля моя. Ты истекаешь кровью
И долгими слезами. К изголовью
Своих детей ушедших припадешь
И гладишь опустевшею рукой
Подушки их. И медлишь до исхода
Бессонной ночи. Неземной покой
И тишина ночного небосвода
Сменяются зарей. Не разделяй
Ушедших и оставшихся. Две ноты.
Два мира. И военная работа.
И ты, обетованная земля,
Горячая и горькая. Доколе?
На спящих детях - гимнастерки в соли.
VI
На спящих детях гимнастерки в соли.
Защитой – каска и бронежилет.
И снятого кольца белеет след
На девичьей руке. Какая доля
Им выпала! Не ляжет на ладонь
И не постелет под ноги дорогу
Им новый век. Прошу тебя, не тронь,
Не тронь их снов. Дай отдохнуть немного.
Им отдышаться от трудов вчерашних
До завтрашних одна лишь ночь. И ты
Побереги своих птенцов бесстрашных.
Пусть спят пока. Пусть их хранят цветы
И травы. Что им снится? Свет, и воля, -
И горьковатый дым над тихим полем.
VII
И горьковатый дым над тихим полем,
Переходящий в утренний туман,
Все стелется. Целителен обман
Недолгих снов. Но неизбежность воли,
Опережающей на роковой
Миг, на мгновенье чей-то бег летучий,
Уже сегодня режущим, как случай,
Зигзагом здесь черту прочертит. Стой!
Стой… Вот они, медлительные ноты
Рассветного адажио. И мед
Пчела трудолюбивая несет,
Спеша наполнить золотые соты.
И птицы начинают свой галдеж.
Рассвет – и трав предутренняя дрожь.
VIII
Рассвет – и трав предутренняя дрожь.
И тихое гуденье насекомых
В трепещущей траве. Как все знакомо
И буднично. И думать невтерпеж,
Что занимающийся день расписан
Железными чернилами войны.
Что в пьесе роли распределены,
И незачем стоять и ждать в кулисах.
Все сказано. Все задано. Кому-то
Встречать закат. Кому-то в землю лечь.
Кому – под пулю, а кому – на меч
Врага наткнуться. И текут минуты.
Текут они под синим небосводом,
Земля моя, не молоком и медом.
IX
Земля моя, не молоком и медом
Текут твои мгновенья. Долог труд
Войны и тяжек груз ее минут,
Бездумно изнуряющий народы,
Уставшие от битв. Мой горький край!
Еще под этим солнцем не созрели
Плоды твоих мечтаний, и до цели
Еще далеко. Тучи птичьих стай
Над полем вьются и с тоскою птичьей,
Неведомой дотоле, голосят
И вскрикивают как-то невпопад,
Зовут оттуда, будто душу кличут
Тебя увидеть с этой высоты.
Но жаркой кровью истекаешь ты.
X
Но жаркой кровью истекаешь ты,
Мой край. Мое прибежище. Так странны
И так привычны красные цветы
На красноватой почве. Несказанной
Красы и прелести земля! Печальной
И древней памятью мы преданы тебе.
«Рожденные в краю глухом» и дальнем,
Где тьма была числом. Наш вечный бег
Окончен здесь, где всполохом заката
Покорена упругая волна.
Где смотрит в небеса моя страна,
Где варварскими взрывами не смяты,
Но лишь затемнены ее мечты
И некогда прекрасные черты.
XI
И некогда прекрасные черты,
Черты сведенного страданьем лика,
Все ж величавы. Ни слезы, ни крика.
Молчание – величье простоты.
Молчание. И вечная работа
Войны. И сборы выросших детей
Под тяжкое молчанье матерей.
Движенье молчаливое пехоты -
И грохот артиллерии. И дальний
Осенний гром. Все замкнуто в одно
Стремленье. Смешано и сплетено:
Снарядов грохот. Гром первоначальный.
Что боль мгновенья? Варварам в угоду
Искажены страданьем дни и годы.
XII
Искажены страданьем дни и годы.
Нет срока испытаньям. Нет конца
Оскалу варвара. Две тени, два лица.
Два разных мира: мир твоей природы -
И чуждый мир войны. Там солнца нет.
Там море пахнет нефтью и пожаром.
Там воля лишь сраженьям и ударам.
И там не от закатов меркнет свет.
Не от рассветов новый свет родится.
Не от раскатов грома слышен гул
И грохот. Жерла орудийных дул
Готовы к бою. Тень лежит на лицах.
Мелькают месяцы, уносят годы.
Как тяжела твоя цена, свобода!
XIII
Как тяжела твоя цена, свобода!
Она теперь ложится на весы
Раздумьями прибрежной полосы
И горизонта, тонущего в водах.
Иерусалимским розоватым камнем,
Светящимся под солнечным лучом,
Бершевским зноем, негевским песком,
Кейсарских стен воспоминаньем давним.
Преданиями гордой Массады,
Кинерета извечною заботой
Вобрать в себя дожди. Твоей страды
И ежедневных будней жарким потом.
И рукотворною красой природы
Земли, текущей молоком и медом.
XIV
Земли, текущей молоком и медом,
Мечта под цвет иeрусалимских стен.
Немыслимая гордость и свобода
Поющих мускулов и синих вен.
Работа то под жарким небом лета,
То в мокрых пашнях. Сеятель и жнец,
Каменотес и скульптор… Стук сердец
Работе в лад. Хамсины, бури, ветры -
Все смешано, как в вихре старых дней:
Кислева, двадцать пятого. День храма,
Спасенного от блуда и от срама.
И счет идет от праздника огней.
От праздника спасенья и свободы
Земли, текущей молоком и медом.
XV
Земли, текущей молоком и медом,
Далекий свет манит и ворожит,
Как белый свет иeрусалимских плит
От века привлекал и звал народы.
Не молоком и медом ты течешь…
На спящих детях – гимнастерки в соли,
И горьковатый дым над тихим полем:
Рассвет – и трав предутренняя дрожь.
Земля моя, не молоком и медом,
Но жаркой кровью истекаешь ты.
И некогда прекрасные черты
Искажены страданьем дни и годы.
Как тяжела твоя цена, свобода
Земли, текущей молоком и медом!