Гололёд. Автобус.
Шаги по ступеням. Металл
Распрямлялся со звоном.
И двери скрипели так нежно,
Стараясь коснуться волос и немножечко платья.
И поручень чуял тепло этих рук,
Средь сотен других непохожих,
Бесчувственно нежных и сильных.
Старался трястись, чтоб она
Прижалась сильнее к залатанной спинке сиденья
И образ её в поролоне был вновь отпечатан.
Конечная скоро. Конечная – значит конец.
Безумно, но мне не посметь не открыть свои двери на выход,
И задними фарами чувствовать шорох шагов,
И слышать колесами шелест прозрачного платья.
Потом ожидание, дни, ну, а, может быть год –
Автобусу трудно к своим пассажирам стремиться.
Поездки без смысла, подвески пустой перезвон,
И грохот ступенек под грузными старыми лэди.
/На этот раз долго, увы, я не видел её. /
И фары чернеют в пыли, как пустые глазницы.
На лицах людей ничего – и бессмысленный стон
Прощальным гудком перед парком печально струится.
Маршруты менялись. Чужой многолюдный район.
Чем больше людей, тем быстрее автобус стареет.
Про свалку они говорят. Ну а мне бы хоть раз для неё,
Хоть раз бы ещё распахнуть проржавевшие двери.
Однажды зимой, в гололёд, вёл шофёр меня в парк.
В салоне свисали потухшие старые лампы.
Последний мой рейс. Я взглянул на ночной тротуар.
И вдруг я увидел её - в фонарях как в прожекторах рампы.
Я много могу – вот ломается правая ось,
И вбок я лечу, развернувшись в рассчитанном месте.
Ломается столб, снег летит. Среди черных и белых полос
Всё ближе она. И теперь похоронят нас вместе.