Безысходность
Застегнуть на молнию душу
и судьбу свою.
Из воды перебраться на сушу
и забыть уют.
И в бумажных коробках серых
новый мир создать,
чтобы вышла из скважин сердца
гноем пустота.
***
Если просто тебя забыть,
просто взять и глаза закрыть,
будто времени ход прервать,
плёнку жизни назад смотать.
И на шахматном поле вновь
всё расставить иначе… но
мне тогда и тебя не знать –
не любить, не грустить, не ждать.
Знакомая тень
За углом в темноте переулка
мне знакомая тень улыбнулась.
Мысля жизнь лабиринтами улиц,
позабылась ночная прогулка.
Вроде я переехала сердцем,
и причёска до боли короче –
только мокрой простуженной ночью
мне от тени знакомой не деться.
Звериный страх
В сердце молнией – боль,
наизнанку мир.
Девять дней, как любовь,
умерла. И мы
в разных норках сидим,
бросив зверя тень.
И креста не найти
в пустоте…
***
В сердечном общежитии
сдаётся комната.
Я вещи скомкала –
местечко отыщите мне.
***
С философией, точно с мечом,
через чьи-то я копья шагаю –
сто шагов до ближайшего рая,
ад ближайший за каждым углом.
Странное предложение
Странное предложение –
сердце на самосожжение
взять и тебе отдать.
Шла я к тебе полянами,
взгляд надушив туманами,
чтобы ответить "да".
***
Как украсть мне у мира тебя,
чтобы ты лишь во мне отражался?
Как пчела, потерявшая жало,
я готова свой выпустить яд.
***
Обозначь меня маленькой точкой,
тёмной родинкой, каплей горячей
в своей жизни, чтоб знала я точно,
что мой взгляд для тебя что-то значит.
Освобождение
Моё имя в списках не числится,
только сердце покрылось тлёй.
Как невеста иду на виселицу
выбор свой подтвердить петлёй.
Прожигают глаза горящие,
точно лупы, меня насквозь.
Я – невеста, по мужу скорбящая,
вбейте в душу последний гвоздь.
***
За тобою листком волочусь,
старый ветер меня подгоняет,
среди сотни безумных одна я –
попрошайка твоих лживых уст.
Не до гордости – высохло всё,
мой рассудок любовью простужен.
Ветер бросил меня рядом с лужей,
и каблук проколол мой висок.
***
Рухнуть тоской надгробной
и почкой набухнуть, ибо
природа запишет подробно
мои возрожденье и гибель.
***
По шишкам… босоногим сердцем алым
к тебе лишь одному идти я буду,
и если ты меня дождёшься чудом,
найди мне пару сношенных сандалий.
***
Дама бьёт валета,
смят в кармане козырь.
Красные вопросы,
чёрные ответы.
Туз в крестах палёных
даму в сердце ранит,
а в колоде рваной
ждёт король влюблённый.
На Набережной
Рубиновая мантия заката,
как ткань неисчислимых поцелуев,
задорным цветом небеса балует
манящим, дерзко-девственным нарядом.
И полк солдат зелёных околдован
небесными и нежными тонами.
И будто дышит всё вокруг стихами,
и тянет с юга запахом медовым.
Как море грусти омывает душу,
так нежность тает в Цне неторопливой –
то конь по небу со сливовой гривой
копытами разбрызгал красок лужи.
Воробышки, как брошки, на берёзах,
дурману поддались и снами бредят.
А вместе с ними спит мальчишка-ветер…
Подумать только – неужели осень?
Сосуды
Велимиру Хлебникову
Мы – ничейное чрево
пустоты переспелой,
каждый гранями выбит
из гранитного скола.
Миллионы сосудов –
ты в седьмом, я в двадцатом.
В коробок загнан разум,
сердце втиснуто в спичку.
Мы – футляры в футлярах,
перегнои энергий
и телесных материй,
забродивших на солнце.
Мы себя округляем,
нас пугает нечётность…
У седьмого сосуда
лавой выбита пробка…
***
Неба синь, чернозёма каша,
не завязаны ленты-вести,
не распаханы земли наши…
Мы ушли из многоэтажек
строить счастье на этом месте.
Светотени жизни
Акростих
Стена тенями-пламенем гориТ,
Виньетки чисел высекает памятЬ.
Едва ли от огня растает гриМ –
Тысячелетья длится жизни драмА.
Прими меня…
Прольюсь в тебя я сливками заката,
лениво, без остатка – вся, до грамма.
Прими меня – открытую, как рана,
прими меня, озябшую под градом.
Прими меня – гонимую слезами,
бездомную, забытую любовью,
немую от кричащего безмолвья,
идущую к тебе на опознанье.
Прими меня – похожую на зверя,
упавшую от боли на колени,
прими меня как данность, без сомнений,
прими меня, сидящую за дверью.
Музыка
Убаюкивает дождь –
КАП-КАП.
Ночь примерила седой
КОЛ-ПАК.
У часов смешной язык –
ТИК-ТАК.
Ты приди ко мне на миг
В МЕЧ-ТАХ.
***
Я в точку бинты сверну,
пусть скажут: не больно ей.
И пытку – свистящий кнут –
я сдам в стихотворный сейф.
***
Завяли души ромашки
без солнца твоих тюльпанов,
но мне умирать не страшно
на этой большой поляне.
Наступит такое время,
когда ты напишешь сагу
о той, что не постареет
и больше не будет плакать.
Сентябрь
В девятый вагон
кудрявая осень
влетает, как гром,
в небесные оси,
в вуали дождей
и с веером листьев…
Попасть бы скорей
на съезд пессимистов.
Вакх
Мне Вакх подмигнул в переулке –
прекраснейший греческий бог –
подчёркнуто сильные руки,
плющом опоясанный бок…
Июль. Миражи в главных ролях.
Жара, вакханический зной…
В соседнем кафе занят столик –
там Зигмунд и Вакх пьют вино.
Условия задачи
Зелёный человечек светофора,
несусь из А я в Б – к тебе навстречу –
со скоростью несущегося шторма.
Вопрос: кто этот красный человечек
и сколько это – расстоянье в вечность?
***
Распустилось весеннее небо
первомайским лазурным соцветьем,
от бутона не выдержал стебель
и согнулся он радугой светлой.
Зажурчали ручьи в дудки мая,
и влюблённые вышли из дома
посмотреть, как земля принимает
гостя неба в природной приёмной.
Ремонт души
Ремонт души –
побелки снег,
пила пищит…
Поставьте мне
большую дверь
и домофон.
Чужим теперь
вход воспрещён.
Арифмолюбия
В числителе я,
в знаменателе ты,
стать целым нельзя
из-за этой черты.
Предсмертный порог,
математики ад.
Злосчастный итог:
нас чуть меньше нуля.
Старая душа
«Мне не поётся сегодняшним вечером…»
Взгляд твой ответит как будто бы громко:
«Просто ты – старая-старая женщина,
в теле семнадцатилетней девчонки:
нежная кожа, но тень твоя скрючена,
рядом с тобой никогда не согреться,
я-то уж знаю, какое колючее
бьётся внутри тебя старое сердце»
***
Я спрячу свою тайну
в лесу под старой ивой,
красивой и счастливой
я в этот вечер стану.
Во взгляд добавлю блики,
души открою ставни,
я в этот вечер стану
твоею половинкой.
***
Отстегну свои тонкие крылья,
спрячу спину под свитер давнишний,
может, имя моё в список пыльный
всех обычных людей тихо впишут
и не спросят банальной прописки –
я давно поселилась на крыше…
Хоть бы раз мне попасть в эти списки
и тебе подарить свои крылья.
***
Никогда не мечтала стать тучей
и боками вбирать дождь лениво,
но теперь меня зной так измучил,
что хочу я наполниться ливнем
и разлиться, как выплеснуть радость,
затопляя котельные лета.
И для этого мне лишь осталось
разузнать – где до неба билеты.
***
Мой голос, увы, охрипнет –
я больше не буду звуком,
скормлю свои песни рыбам –
пускай их поют друг другу.
И стану ходить в походы,
и в каждой волне капризной
я буду искать аккорды
своих недопетых жизней.
Вторая кожа
Мы всегда у судьбы в немилости,
носим ржавый ошейник слабости
и удачи глотаем сладости,
оттого и остановились мы,
и подачки для нас в блестящую
упаковку всегда завёрнуты,
и расставлены вещи в комнатах,
украшая нам настоящее.
Нас больше нет
На исходе ресурсы,
в синьку брошены платья,
в твоих душных объятьях
шарик нежности сдулся.
Я, как шов, распоролась,
стала резкой и дикой,
в нашей песне я криком
заглушаю твой голос.
***
Я по небу ходила
и летала над морем,
только в поезде скором
в твой тоннель угодила,
небом бредить устала
и забыла где берег –
в твоих мрачных пещерах
я свой рай отыскала.
Перебитый хребет
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И весёлый манер, на котором шучу.
Владимир Высоцкий
Сильно стихи простыли –
просто пришло им время
вырваться из системы,
льдом распечатать крылья
и обработать мысли
грубой иглой протеста,
и молодой невестой
выйти из загса в джинсах.
***
Раскрошилась в руке мечта,
будто лопнул песочный шов, –
я старалась её достать,
получив, потеряла вновь
и не знаю, что делать мне –
может, снова напасть на след?
Только глаз, что следил за ней
от её красоты ослеп.
Саморазрушение
«Мир – это сам себя пожирающий рак»
Генри Миллер «ТРОПИК РАКА»
Голодная змея.
Затишье, невезенье,
но вот – в траве движенье,
прыжок и впрыснут яд.
В глазах искрится злость
и воля ледяная,
змея ещё не знает,
что свой глотает хвост.
Чужое небо
Трещат на небе звёзды,
им места мало,
у них душа вискозная –
синь больно жалит.
От ран лечу полоски
простым отваром.
Владимир Маяковский
в звезде полярной.
***
Когда-нибудь стану обычною,
как все: и с двумя глазами,
с одной предсказуемой личностью,
левой и правой руками.
Найду себе дом: а) со стенами,
б) окнами, в) дверями…
И буду дружить не со стервами,
а с дамами и пуделями.
И бубен в коробку просторную
закину. Сорву туманы,
которыми окна зашторены…
Тогда и обычной стану.
Ночная жизнь
День умрёт на руках у заката,
слишком юным, любви не познав,
и у неба в мучительных схватках
горлопанка родится луна,
и от этого крика проснутся
няньки-звёзды, фонарь-постовой
и прольют свою желчь в горло улиц.
Ночью каждый уходит в запой.
***
Не заживают руки от тоски,
и запах мыла пихтово-бесстыдный
не помогает, и летят флюиды,
забыв про цель и бонуса очки.
Прокисла жизнь, и выцвели зрачки,
вчерашний смысл – сегодня простокваша,
и вместо рифмы матом трёхэтажным
кричат стихи из-под больной руки.
Тоска грызёт надежды тонкий слой,
боюсь, души не выдержит защита,
и завтра утром буду я убита
такой красивой, но не молодой.
***
Из горла вырвалась звезда,
и трусости повисли связки.
Кричит душа не для огласки,
Чтобы меня в психушку сдать.
Я взорвалась, и нет меня,
мой прах укутали в плащёвку
стихов, от бытия пощёчин
я получила и сполна.
Из горла вырвалась звезда –
мой голос, что дремал так долго…
Наверно, это неба токи
дождь высекают изо льда.
Холодные знаки
Греюсь у свечки сгорбаченной –
боль растопить пытаюсь.
Шторка, как пьяный парус,
глупо живот выпячивает.
Тени покой продавливают,
волны в углы бросая…
Только душа босая
ядом песочным отравлена.
***
Я – потайной карман,
в жизни, в любви, в разлуке…
Самые нежные руки
чувствует эта ткань.
Гладит ладонь тесьма,
только твой взгляд туманен,
и не найти кармана
бо´льшего, чем карман.
Свободная в суете…
Я ночью звёздной нашла Вселенную
на карте жизни своей изломанной,
и как же раньше под лупой времени
не разглядела её – огромную.
Туманы жизни тоской проклеены
и угрожают ужами-пальцами…
Но я-то знаю, что та вселенная
в твоих объятьях мне открывается.
***
От меня занавесился ночью –
самой чёрной из всех, что я знала.
Прочь небесные сны-одеяла –
я хочу быть святой и порочной!
Я осталась в отбеленном утре,
забери меня в чёрные неги,
и лиши бога-солнца, но нежно,
я умру понарошку, как будто…
***
Ослепли все звёзды вселенной,
не видят они глубины…
Язык позвоночный спины
не чувствует прикосновений.
Зрачок рваной кляксой растёкся,
и кожа вдруг стала мала…
Тебя, точно яд, приняла –
обряд причащенья жестокий.
Ты во мне никогда не уместишься
Солнце страусом голову спрятало
в жижу неба – прохладную, синюю.
Я устала быть гордой и сильною,
потолок меня сделал горбатою.
Неба грудь лунным светом наполнилась –
молоко её взглядом я высосу,
я устала быть светлой и чистою,
пол лишил меня тени до пояса.
Солнце страусом голову спрятало,
испугавшись серпа-полумесяца…
Ты во мне никогда не уместишься –
раны будут гореть под заплатками.
***
На сантиметр опустилось небо –
затылок крыши пережил давленье.
Устало раздражительное нёбо
участвовать в игре пищеваренья.
Небесный потолок мироустройства
к земле прижал промокшую свободу.
Я тоже стала ниже духом, ростом,
в желудке желчь жизни давит-бродит.
Тоски медлительный фантом
В ладони выплакался дождь,
и небо грустно улыбнулось,
зарёй мне открывая смуглость
своих нестоптанных подошв.
Смеются стёклами дома,
скрывая ссоры и скандалы,
мне тоже душу расплескали –
когда не я, когда сама.
И причащение дождём
смывает тушь с души и плоти…
Круговорот воды в природе –
тоски медлительный фантом.
***
Когда притяженью земли
силы твои будут отданы,
меня у живых отмоли,
возьми мои крылья – вот они!