(Опыт постмодернизма)
1.
Эта история случилась в самом начале
Золотого века русской поэзии,
Когда богатые люди скучали
В гостях у родственников в Верхней Силезии,
А бедные люди пропитания для
Проводили лучшие годы,
Возделывая чужие поля
И свои огороды.
Русские корабли бороздили моря –
По-хозяйски, а не в роли просителя.
А Европа с опаской смотрела на царя-
Освободителя.
Рынок ломился от масла и кож,
Высоко ценилась галантерея.
А внутри петербургских масонских лож
Не было ни одного еврея.
Высший свет наблюдал, хохоча,
За превращением гения в старого мерина,
А Державин, упустивший в степи Пугача,
Огрызался как-то потерянно.
И уже стоя в гробу левой ногой,
он увидел в лицее Пушкина
И шепнул ему на ухо: «Ты тоже изгой:
У тебя волосы с завитушками».
А все решили: благословил,
Чтобы звезда поэзии засияла ярче…
И никто не услышал, как Пушкин переспросил:
«Ну, чего тебе надобно, старче?»
2.
В общем, это было давным-давно…
В Туле, Рязани или Тамбове
Жил талантливый мальчик, но
Не был он голубым по крови.
Хотя мог часами говорить об отце
Из обедневшего дворянского рода.
Но мама – крестьянка. И в Царскосельский лицей
Ему не было хода.
Однако, талант его обещал
Развиться до высот классицизма.
Но на таких Державин внимания не обращал
По причине катастрофического снобизма.
Мальчик был высок и красив на вид,
Как древнегреческий воин:
Ладно сшит,
Крепко скроен.
Ему бы кивер да аксельбанты на грудь,
А в кошелек – монеты…
Но он выбрал иной жизненный путь –
Путь поэта.
Благо, в именьице без веранды и без крыльца,
Пережившем разные передряги,
От отца
Осталась куча чистой бумаги,
Литровая банка хороших чернил
И перьев гусиных связка.
И мальчик решил,
Что кончается быт и начинается сказка.
3.
Друзья, которые нам отпущены, -
Благословение или кара?
Одному – Кюхельбекеры, Дельвиги, Пущины,
А другому – Антип и Варвара.
Один – птенцом в царскосельский выводок
С перспективою на полет.
Другой – ублюдок и выродок.
И каждый урод
Норовит посмотреть свысока,
Изнемогая от брезгливости…
Да, порой тяжела рука
Божественной «справедливости»…
4.
Мальчик рос нелюдимым и замкнутым,
Пестуя комплекс Эдипов,
И спасался воздушными замками
От Варвар и Антипов.
Глаза закрывал и летел на Запад –
В края Эсхила, Софокла, Лукреция…
Но неистребимый чесночный запах
Настигал его даже в Греции.
Он тянулся к проблескам красоты,
Мечтал об античном чуде,
Но видел кругом лишь щербатые рты
И обвисшие груди.
Это Пушкин, когда был пьян
И бегал за девками в голом виде,
Любил деревню и русских крестьян.
А мальчик их не-на-ви-дел.
Он уходил с котомкою в лес.
И там, в березовой чаще,
Бог спускался к нему с небес.
Но черт появлялся чаще.
5.
Раньше, когда у России еще не появились плеши
И она щеголяла кучерявою головой,
В каждом лесу жил леший,
В каждой избе – домовой.
Люди не слышали про страну Камерун,
Не пели песню про «Эллис»,
Но все еще помнили – кто такой Перун,
И кто такой – Велес…
Бывало, баба в поле от солнышка загородится
Ладонью мозолистой, и тут же вдали
Появляется Богородица –
Защитница Русской земли.
Баба застынет, как штырь,
И истово молится…
А через год здесь уже монастырь
Пресвятой Богородицы.
Вот такой вот духовный бурун
По реке, текущей в Освенцим:
Слева – леший, справа – Перун,
А впереди – Мария с младенцем.
6.
Летнее утро. Знакомый лес.
Мальчик спиной прислонился к березе.
А за спиной элегантный бес
В импозантной позе:
«Вам суждено остаться в веках,
вас ожидает признание.
Только не забывайте ставить на черновиках
Время их написания.
Тредиаковский и Кантемир
Скоро забудутся, как хазары,
А ваши песни зазвучат на весь мир
В переложении для шестиструнной гитары.
И школьники в каком-нибудь Череповце
Или в его окрестности
Будут списывать сочинение об отце
Российской словесности.
А великий композитор неопределенной ориентации
По имени Петр Ильич,
Возможно, однажды забацает
На вашу поэму оперу-спич.
Вас будут любить и носить на руках
Из салонов в собрания…
Только не забывайте ставить на черновиках
Время их написания…»
7.
Мальчик был для беса открыт,
Как бутылка «Фетяски»:
Он же думал, что кончился быт
И начинаются сказки…
Он же не знал, что книжная полка
Подруга для нищего – та еще…
А у легендарного тамбовского волка
Так много товарищей…
Мальчик слушал, мальчик кивал,
Впитывал капли духовной отравы
И в голове своей рисовал
Картинки будущей славы.
Вот он идет, а следом летит:
«Гений… Мессия…»
Вот он отлит в благородный гранит
У кинотеатра «Россия»…
Вот статью в журнал о гиганте духа
Пишет его наследник.
А его именьице – не дом-развалюха,
А дом-заповедник…
А бес все шептал и шептал о веках
Славы, успеха, признания:
«Вы только не забывайте на черновиках
ставить время их написания…»
8.
Время, как волна о причал,
Билось и откатывалось с зевотой.
Но мальчик этого не замечал –
Он работал.
Каждое утро вставал чуть свет,
Умывался наскоро, ел урывками…
Но к обеду – элегия или сонет.
А к ужину – листы с драматическими отрывками.
Сутулость. Чахоточный цвет лица.
В глазах – лихорадочный блеск реформатора.
А в результате – будущий праздник для чтеца-
Декламатора.
Старые шлепанцы – как вериги,
Ветхий халат – наследие деда…
А по комнате – книги, книги,
Взятые напрокат у спившегося соседа.
Энциклопедия, дамский роман,
Переписка царицы с Вольтером,
Байрон, Шенье, Дидро, Шеридан
Вперемешку с Херасковым и Гомером.
Чтение – творчество, в голове – мешанина:
Троянский Айвенго штурмует Париж…
А у Расина
На кухне живет говорящий стриж…
Впрочем, все это не отражается на
Стройности стихотворного лада.
И из-под пера выходит страна
Прекрасная, как Эллада,
Вся пропитанная мечтой,
Стремящаяся все выше и выше…
Куда там Пушкину! Тем более что
О Пушкине мальчик тогда еще и не слышал…
9.
Россыпи рифм и лесенки строчек
Не заменяют полового влечения.
И однажды мальчик почувствовал, что хочет,
Но не придал этому никакого значения.
Разве что вспомнил, как у амбара
Видел однажды видеоклип:
Кривую Варвару
Пользовал пьяный Антип.
Зрелище было не из приятных
Для романтических детских глаз:
Оба потные, оба в пятнах
И все непотребное – напоказ.
Мальчик решил, что поставит прочерк
На сексе и ограничится ролью зрителя.
Но снова почувствовал, что хочет,
И принял позу Мыслителя.
Он понял, что по натуре своей – не монах
(Вот она – вакхическая Эллада!),
И если оно шевельнулось в штанах –
Значит ему что-то надо…
Он отложил в сторонку сонет
И разгладил на лбу морщину…
Мальчику было 17 лет.
Он превращался в мужчину.
10.
Сосед-алкоголик зашелся от счастья,
Выслушав бессвязное лепетание,
И тут же решил проявить участье
В половом воспитании.
Он сказал: «У меня племянница – душка,
Вся в завитушках и блестках…
Впрочем, редкая по****ушка…
Ой, пардон, вертихвостка…
Вы с ней поладите, как Орфей с Эвридикой…
Не все ж тебе спать с бумагами…
Вот тебе фрак с засохшей гвоздикой
И сапоги с крагами.
Прими от старого друга совет:
Пора выбираться в люди.
Это, конечно, не высший свет,
Но и не хрен на блюде!»
Мальчик слушал, мальчик кивал
Грустно и сдержанно, как на тризне,
Но в голове уже рисовал
Картинки новой сияющей жизни.
Бал. Кивера. Золоченые шпоры.
Свет канделябров комкает тьму.
И тут появляется он. И взоры
Устремляются только к нему.
Барышни ахают и краснеют,
Но он глядит на них с высоты:
Он пришел лишь за тем, чтобы встретиться с нею –
Девушкой своей юношеской мечты.
Греческий профиль, белые плечи,
Тонкие пальцы, чувственный рот.
Только посмотришь, а дышать уже нечем:
Куда-то делся весь кислород…
И вот уже в разгаре фиеста!
Все расступаются. Оркестр в ударе.
Место
Божественной паре!
11.
Нарушив идиллию собачьей свадьбы
И спугнув ворон с насиженной елки,
Мальчик с соседом выехали из усадьбы
На старой двуколке.
Хорошее это дело – мчаться вперед,
Позади оставив проклятое прошлое,
И знать, что еще немного – и произойдет
В твоей жизни что-то хорошее.
И уже соловьями поют петухи
Что-то красивое и протяжное…
А может, и вправду стихи
В жизни – не самое важное?
12.
Жизнь парадоксальна, как последние могикане
Для случайно попавшего в Канаду татарина…
Она звалась не как-нибудь, а Татьяна
Ларина.
Тонкие пальцы, чувственный рот,
Мучимый вечной жаждою…
В Тамбове о ней говорили: «Дает,
Но далеко не каждому».
Впрочем, отец в долгах, как в шелках,
И не позволяет не то чтобы… Но даже целоваться.
Поэтому в определенных кругах
Она слыла недотрогой и цацей.
Ее берегли, как зеницу ока,
Чтобы выдать за богатую старую задницу,
Которой станет настолько одиноко,
Чтобы взять бесприданницу.
Но старая задница ломберный столик
Предпочитала девичьим чарам.
А тут вдруг дядюшка-алкоголик
С молодым янычаром.
(Ох уж этот девятнадцатый век,
Особенно первая половина:
Для провинциальных девушек что турок, что грек –
Все едино…
А уж если волосы, как повилика,
И выглядит, как придурок –
Во фраке высохшая гвоздика –
Ну, точно: турок!).
13.
Мальчик взглянул и лишился речи –
С крыльца сходила сама мечта:
Греческий профиль, белые плечи,
Да и все другие места…
У барского дома – не на подножке в трамвае.
Все романтичней: батист, каблучок…
Мальчик выдохнул: «Так не бывает…»
А эхо откликнулось: «Эх, дурачок…»
Сосед-алкоголик вздохнул сердито
И подтолкнул: «Ну же, сукин ты сын!»
А мальчик восторженно: «Афродита…»
А Ларина раздраженно: «Полный кретин…»
14.
Пока соседа приветствовал брат,
Радостно намекая, что он здесь лишний,
Татьяна мальчика пригласила в сад –
Посмотреть на цветущие вишни.
Хотя Япония была далеко,
Было в ней что-то от гейши
(В том смысле, что в себе она как-то легко
Сочетала разные вещи).
И по дорожкам прокладывая маршруты,
И говоря слова, которые вряд ли запомнятся,
Ларина думала: «Чем черт не шутит,
Может, сегодня обломится».
Но мальчик парил высоко в небесах
И пел про себя романсы,
Пока Татьяна на сексуальных весах
Взвешивала свои шансы.
К концу прогулки они подошли к нулю,
И исход романа стал ясен.
Ларина выдохнула: «Аля-улю,
Вы здесь, а я – в Гондурасе.
Простите, но ваш затрапезный вид
Говорит о бедной внутренней оболочке.
И мне кажется, что у вас не стоит
Не только воротничок у сорочки.
А эта гвоздика в поношенном фраке…
А краги а-ля маркиз Карабас…
Когда в Тамбове воют собаки,
Они вспоминают случайно не вас?
Мальчик потупился: «Да, я не Крез
И не граф Монте-Кристо,
И на душе у меня мороз
С температурою минус триста.
Зато когда я пишу стихи –
Они гениальны. И Спаситель безропотно
Тут же прощает мои грехи
В розницу и оптом».
И он прочел ей четыре стиха,
Написанных на лесной опушке.
Татьяна выслушала и сказала: «Ха!
Тоже мне… Пушкин…»
15.
Собственно, об этом можно было и не писать, но
Глупость нуждается в наказании.
К тому же имя было произнесено,
И оно засело у мальчика в подсознании.
Он не сиживал за фрейдистским столом,
Не грыз психологические сушки,
Но с того времени сексуальный облом
Для него был связан с фамилией Пушкин.
И поневоле, чуть не пойдя ко дну
В районе жизненного экватора,
мальчик прислушивался: «…Чуть не увел жену
У генерал-губернатора…
…Сослан… Михайловское – это у Пскова…
…У Бенкендорфа богатый улов…
…Керн… Голицина… Воронцова…
… «Арзамас»… Кишенев…
…Гончарова сошла с ума…
…За арапа – хуже, чем за китайца…
…Эпиграммы… Плачет тюрьма…
…Поэма, высосанная из пальца…
…Батюшков лучше… Русский Гольдони…
…Причины дуэли пока не ясны…»
Мальчик вскидывал к ушам ладони
И хотел тишины.
К черту любовь! Творчество – лучик
В царстве теней. И, читая журналы,
Мальчик чувствовал, что его стихи лучше.
Но чтобы печататься – таланта мало…
16.
Солнце всходит, и солнце заходит,
А в полдень всегда висит над ольхою…
Как это страшно, когда ничего не происходит:
Ни хорошее, ни плохое…
Постоянство – как Божья кара,
На плечах – тяжесть гранитных глыб…
День за днем – все та же Варвара,
День за днем – все тот же Антип…
Сосед-алкоголик обижен на неудавшийся эксперимент:
Книг не дает и смотрит волком:
«Ин-тел-ли-гент!
А фиг ли толку!»
Стихи – это все, что остается
От прошлой жизни в жизни этой.
Единственный страх – что вдохновение не вернется,
Уйдя к другому поэту…
С деньгами по-прежнему крайне сложно:
Одежда в дырах, еда убогая…
Хотя – жить можно,
Если не претендовать на многое.
А попробуй на многое попретендуй
Без денег в Российской империи
В каком-нибудь тысяча восемьсот …надцатом году
Суровых событий в преддверии…
17.
Сосед-алкоголик умер внезапно,
И несколько дней в деревенском храме
Винный запах
Витал над хорами.
Свалила соседа все та же хвороба,
Что и прочих людей выпивающих…
И мальчик долго стоял у гроба,
Скорбя о единственном своем товарище.
О чем он думал в этот момент –
История не сохранила.
Возможно, вспоминал неудавшийся эксперимент,
А может быть, на него как раз накатило
И он лихорадочно рифмовал:
«смерти»-«не верьте», «тяжко»-«бедняжка»…
Впрочем, на поминках все больше молчал
И налегал на бражку.
И вдруг закашлялся, на паркет
Выплеснув кровь из натужной глотки.
Ничего не поделаешь: привет
От чахотки…
18.
А через неделю после прощания
В один из погожих июльских дней
Присяжный поверенный огласил завещание.
И у мальчика пробежал холодок по спине.
Видимо, вспомнив про дедов халат и тапки-вериги,
Сосед, задержавшись у смертных дверей,
Оставил мальчику все свои книги
И несколько сот рублей.
И мальчик, решив, что теперь богат,
Принес к крыльцу хворост в охапке
И торжественно сжег халат
И верижные тапки.
19.
Когда в могиле одна нога
Утрамбовывает землицу,
Другой ноге пора на юга,
А уж никак не северную столицу.
Чахотка – это солнце и Ялта,
Песок и мадера-«катанка»,
А Балтика хороша для прибалта,
Ну а для русского – каторга.
Но поэзия ценит терновый венец
И пропитана суицидом…
Мальчик решил положить конец
Комплексам и обидам.
В Питере – общество, в Питере – знать,
А в Тамбове поэзия – вместо фистала.
Но справедливость должна восторжествовать
Во что бы то ни стало!
К черту Ялту, песок, вино
(Не в кружке счастье, пусть счастье – кружками)!
Решено:
В Петербург! К Пушкину!
Я – лучше, но и он – не идиот.
Прикоснувшись к моим стихотворениям,
Он поймут, непременно поймет,
Что имеет дело с гением…
20.
У беса от смеха развязался шнурок
На прикопытном ботинке:
«Визит полководца рифмованных строк
в редакцию журнала «Веселые картинки»!
Пушкин – не Овен, Пушкин – Близнец:
К нему со стихами – как в море на вело…
Вот бутылка мадеры и огурец –
Другое дело!
Или милая барышня в неглиже:
«Иди ко мне, мой Ганибал!»
А от провинциальных талантов и стихотворных клише
Он еще в лицее устал…
Впрочем, прощайте, мой певчий птах!
Я даже не говорю «до свидания»…
И по-прежнему не забывайте на черновиках
Ставить время их написания!»
21.
Солнце всходит и солнце заходит,
Если судить по солнечным пятнам
На пыльной стене. И Пушкин находит
Это занятным…
Если пятно от бюро к Амуру
С мелкой рябью фарфоровых прядок,
Значит, еще не время свою шевелюру
Отрывать от подушки и приводить в порядок.
А если пятно начинает светлить
На старых портретах лица,
Значит, время перекусить
Или опохмелиться…
Но это редко. Чаще – сквозь тернии
К звездам, назло всем цензурным стражам!
И вдруг дворецкий: «Из Тамбовской губернии
К вам господин с саквояжем».
И можно, конечно, сказать: «Проси!»,
Но как же борьба со стражами?
О, Господи, сколько их на Руси –
Господ с саквояжами!
В своих поступках, в своих делах
Волен я или не волен?
Короче, этому, из Орла,
Скажите, что барин болен.
«Да он из Тамбова». Ах, все равно…
Пусть хоть из ставки варяжей!
Пока в работе «Борис Годунов» -
Никаких саквояжей!
22.
«Барин болен… У барина страшный жар…
Ждут лекаря… Извините-с…»
У дворецкого прирожденный актерский дар –
Хоть сразу без экзамена в ГИТИС.
«Что передать-с?» «Я зайду потом,
Когда барин пойдет на поправку…»
Мальчик нахлобучивает пальто
На теплую безрукавку
(Это Варвара, роняя слезы,
Сунула напоследок в баул вещицу:
«Говорят, в Петербурге зимой морозы –
Пригодится…»).
Вечер. Нева. Средоточие льдин.
В кармане крохи от соседского стольника.
Мальчик один. Абсолютно один
В без пяти минут городе Родиона Раскольникова…
23.
Отсутствие беса
Сказывается на присутствии духа:
То бишь полнейшее отсутствие интереса
К античной лирике и «борматуха».
А что еще делать, если «барин болен»
И на хорошее пойло не хватает бабла?
Поневоле
Ночи начнешь проводить у стола…
А за стеною все вьюжит и вьюжит
(«Вы в Петербурге, мон шер…»),
И никакая безрукавка не спасает от стужи,
Поскольку холод – в душе.
Незваный гость хуже татарина…
И цинизм по жилам гоняет хмель:
«Как-то я облажался с Лариной,
Надо было ее сразу в постель…».
А барин болен, болен – и баста!
Четвертый месяц все жар да жар…
«Высший свет – это каста,
А я – клошар…».
Для них поэзия – это игра,
А для меня – кровавые пятна
На грязной сорочке… Все. Пора
Обратно…
24.
Если жизнь поставил на кон –
Привыкай к перебору, поэт…
Рубикон пройден. Да здравствует Рубикон!
Обратной дороги нет…
С точки зрения мудреца
Ученье – тьма, неученье – свет.
А раз вышел, то нужно идти до конца:
Обратной дороги нет.
Высокий путь средь античных звезд
С поэзией тет-а-тет
Обычно приводит на русский погост:
Обратной дороги нет.
Однажды сказка вгрызается в быль
И гибнет в свой сказочный срок…
А за спиной оседает пыль
Всех обратных дорог…
25.
Солнце всходит и солнце заходит,
Ну а утром всходит опять…
Когда жизнь на исходе –
Так не хочется умирать.
В подворотнях темнеют сугробы,
На Неве ледоход.
Какая там к лешему крышка гроба –
Подождет!
Домой! На Тамбовщину! К милой Варваре!
К Антипу, ждущему у плетня!
Прозябание в петербургском кошмаре –
Не для меня…
К солнцу, что в полдень всегда у ольхи!
К Лариной! Ленскому! Плюшкину!
Богу – богово, а стихи –
Пушкину…
26.
Чахоточный бред обрывается вдруг.
Надежды тают, как свечи…
Впервые от мальчика отступает испуг,
Поскольку пугаться нечем.
Какой там Тамбов… Какой там Антип…
Вся простынь в его кровянке
Уже ничего не нужно – дойти б
До Фонтанки...
Знакомый маршрут: два моста, тротуар…
Медленно, как сквозь Лету.
«Я знаю: у барина снова жар…
Передайте ему вот это…
Не к спеху… Не срочно… Ну, в общем, как
Только окрепнет телом…
Тут много бумаг,
Но может, прочтет между делом…
Простите, что был так навязчив тогда
И нынче навязчив тоже…
Прощайте… Я больше вас никогда
Не потревожу…»
27.
Мальчик умер, когда Дантес
Заканчивал последние приготовления к балу.
И непонятно откуда взявшийся бес
Шептал занудливо и устало:
«Вы будете там, где парят в облаках
Надежды и упования
За то, что не забывали ставить на черновиках
Время их написания…
Вас встретят Гомер, Катулл и Эсхил
Со своими поэтическими внучатами.
Ведь Пушкин однажды прочтет стихи
И их напечатает…
И школьники в каком-нибудь Череповце
Или в его окрестности
Будут списывать сочинения об отце
Российской словесности…
И вся филологическая рать
Взовьется в восторженном шуме…»
Но мальчик уже перестал дышать.
Мальчик умер.
28.
У Пушкина море своих проблем:
Нелегко быть гением, балагуром и мужем…
Александр Сергеевич нужен всем.
Всем нужен!
Сплетни, слухи, жена, долги,
Насморк и осенняя слякоть.
Но раз ты великий, то жаловаться не моги.
Не моги плакать.
«Евгений Онегин». Не то и не так!
Концовка про лишнего человечка
Горою скомканных в злобе бумаг…
В печку!
Все крепче и крепче путы земли,
Веселье тает, как свечка…
А это что? Посвящение Натали?
В печку!
Чужие занозы, чужие грехи
Тянут на Черную речку…
Что там в саквояже? Чужие стихи?
В печку!
29.
Солнце всходит и солнце заходит…
Устав от детсадовской шумной игры,
Маленький мальчик мастерит пароходик
Из ольховой коры.
Скоро ручьи потекут по Тамбову:
Лето – время дождей…
И поплывет пароходик ольховый
По дождевой воде.
А маленький мальчик подумает: «Ах!»
И задохнется от счастья,
Которое, как всегда, не в стихах,
А в соучастье
С этим небом, с этим дождем,
С этой небесной синью.
А за спиной у мальчика дом
У кинотеатра «Россия».
А за спиной у мальчика век
Прозы и неантичности,
Где под ольхою лежит человек,
Раздавленный культом личности,
Где… Впрочем, мальчику наплевать
На эти житейские частности…
Он задохнулся опять и опять
от своей сопричастности
к этому миру вокруг ольхи,
где равные все и славные…
30.
А может быть, правда, что наши стихи
В жизни – не самое главное?…
2003-2005 гг.