(посвящается М.Н.Волконской)
Из подписки губернатору Иркутска:
«Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, делается естественно причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, то есть будет признаваема не иначе, как женою ссыльнокаторжного…»
1.
И был огонь, разбросанные письма…
Дробила ночь сургучную печать
с конверта неоправданного смысла,
когда сначала жизни не начать.
И Петербург – разрытою могилой
на черном теле сгнившего креста,
где снизу вверх воронкою крутило
пустую тень Английского моста.
Глубокий крик «останемся, Сережа!»
что прерывает сердца перестук.
И лягушачья сброшенная кожа –
военный полыхающий сюртук.
Плац Алексеевского равелина
клинки переломил над головой.
Всё в памяти – запекшаяся глина
на странно скользкой алой мостовой…
2.
…А ветер дул в белеющие лица,
и фронтом туч съедал голубизну
глаз ослепительнее глаз императрицы,
полу на шубке девичьей лизнув.
Порою ждать – подобие измены…
- Кормилица, согрей же малыша,
здесь особняк напыщенные стены
сжимает в круг и ускоряет шаг.
Ведь скоро лето, правда ли, ответьте?
Мою весну крадет иркутский вор.
Я брошу всё, мне нужно к этой клети…
…В июле зачитают приговор.
А сын, рожденный в чреве Петербурга,
умрет, как мрамор бледности в лице.
Декабрьский ребенок, что он буре?
В ней музыкою – каторжная цепь...
3.
…Обрубки сосен выставили спины.
А в тишине заснеженной блестел
кустарник нежной рдеющей рябины,
и свежей кровью брызгал свиристель.
Холодный край, поющие трясины…
Тут воспаленьем легкие свела,
откашливала стылая Россия
на рудниках серебряных – тела…
Как расчленяют сросшиеся воли,
что челюсти сомкнувшиеся псов –
там даже власти ломик неспособен
разъединить сиамских близнецов.
Наточен взгляд тюремною решеткой.
Пускай, зрачок – как лезвие ножа,
способного вонзиться небу в глотку
но верностью любимого сдержать
от полыньи последней за погостом.
В закатный сумрак вытащить рассвет.
В сибирском горле быть дворянской костью...
Подумаешь – каких-то двадцать лет…
4.
…Чугунный век звенящего забвенья,
се благородство – пересилить боль.
За безрассудством факела в смятенье
летит душа, как маленькая моль.
Коронный блеск второго Александра
перенесет за тын Уральских гор
прощение – свобода выше сана,
когда почти не стало никого.
Страдание оправданного смысла –
случиться знаком равенства борьбы…
«И был огонь, разбросанные письма…»
И до сих пор светящиеся лбы…
_____
Открыл окно, поскрипывала рама –
вращался мир, изменчивый реликт.
Возможно, мало толку в голограмме
великих душ на плоскости Земли.
К чему ей рай, коль не познали ада.
Две мировые скинула с горба.
Опять князей посадят за ограду,
и заключенных в цинковых гробах
не повезут – статистика умнеет,
где император пробует на бис.
А чье-то сердце любящее тлеет
в возвышенном столбце самоубийств.