ПАВЕЛ ГУЛЕВАТЫЙ
ВЕТРОДРОМ
СТИХИ
Харьков
1998
* * *
Любить эту речку и вербы,
И лунный серебряный дождь
С вёсел
На нервные крылья
Уснувших в осоке стрекоз.
И, словно шалея от сдвига,
В будничном семерике -
В воскресную лодку прыгать,
И мокнуть в холодной реке...
И горькою водкой греться,
Зябкий чинарик пряча.
... Видно, пора отречься
И полюбить
Иначе!
Слушая дождь у калитки,
Гальку пуская вприскок
По гладкой -
пружинящей -
зыбкой
Воде, уходящей в песок.
* * *
Покуда звенит, ударяясь в решетки,
оранжевый мяч,
Нет в городе света прозрачней и четче,
спохватливей дня для удач.
Иначе откуда бы взялся звон счастья
в ушах, на устах?
Прижился б и в скрипке раздался?
Завеялся в парусах?
Алина, наверно нас любят,
Раз, детскость в себе не казня,
Лукавством обходятся люди -
Не снегом в стрекозьи глаза.
Побудешь сестрицей у гномов.
Задирой в огнях дискотек,
Чтоб конского волоса полоз
Других домогался опек.
Spiccato... Legato...
За молом
Крыла одинокий разбег
И набожный шквалик Эола.
Каких же еще тебе нег?!
* * *
Сулит зацепочка душе
обломы музе в переходе:
Мы не шалеем на свободе
И не юродствуем уже.
По совместительству - герой,
На основной своей работе
Зияю черною дырой
Чинопочтенью и зевоте.
Я б весь тебе принадлежал,
как отражение стрижа,
что с кручи
взмыв из амбразуры,
двойной касается лазури.
И лето применяя к лёту
Всласть отрабатывает квоту
На вантах твоего ковчега
на пару, может быть, ночлегов.
Я б весь тебе принадлежал:
да этой хвори избежал...
к стыду ли, к счастью. На подходе,
лишь ёкнет, и попустит вроде.
* * *
Дожди идут. Смывает нас и сносит.
Под крышами - в беспечность дремоты.
Устроимся и остаются с носом
Наследного ристалища черты.
Не так уж высоко должно быть сферы
Духовных накоплений над тобой,
И вместе с очищеньем атмосферы
Благое вовлекается в прибой.
Блаженствуй! Возводимая во кратность
Заветной хляби власть твоя сильна.
Дожди идут. И что-нибудь наладит
Прибойных сфер премудрая волна.
В хлеба. В умы. Размытою дорогой
Подальше от властей и новостей.
Нежданой и негаданной подмогой,
Загрузшему в покатости путей,
Тарковского случится одинокость:
Ценней чем собутыльника нахрап.
И радуга прогнется тихим боком,
Чтоб не утяжелялся здешний скарб.
* * *
Кто ты мне, сын или старший брат?
Греюсь в нажитой тобой одежке.
Не second-handовский - прочный блат,
Змейки на месте и все застежки.
Каждый крутит свое кино.
Жалуют спонсоры.
Дети жалеют
За то, что предки ролей не имеют.
Здравствуют, значит. И нам суждено.
Думая, мне бы заботы отцовы,
Книги и пластыри нежно-перцовы.
Беллу: привез.(Не вникая, конечно).
Иноязычно все Там, и кромешно.
Праздность беспечного нашего дела
Здравствуй! Гати бесконечья корзину,
До бесконечности нам не разинуть
Гирло затора задором удела.
Да и какие у нас полномочья?
С глазу на глаз.
Односложоно.
Воочье.
***
Уходили добровольцы.
Дуло зыркнуло трубой.
Ткнули в небо - пошли кольца,
Замутили голубой.
Музыки, знавшей забойные звуки,
Пришлому памороки отшибать,
не получается.
Пришлого трюки
Мусоргского знаменует труба.
Канем в наушники.
В светоч предместий.
В сумерки.
В храмовый антракт...
Только б оттуда
поменьше известий.
Пьем, пока дети играют в "Warсraft".
Господи, сколько ж солировать может,
Эта попукивающая жесть?
Мастер отрыжек...
пустим на ложки...
логово звуков...
Хреново нам здесь.
Есть поиграть во что? Будем тягаться!
Знаешь, лавировать мне не в первой -
Раньше по радуге, нынче вне братства,
Не выносящих трубы этой вой.
* * *
На огни,
На тепло разметавшихся плесов,
На белесый песок,
слежавшийся вхруст,
Будет осень,
привычная сонная осень,
Когда день синевой и безмолвием пуст.
Плоскодонками пляжи заставят,
И выплеснет тину.
Залижут следы твои
волны
наперебой.
А покамест сентябрь
Ищет краски для лучшей картины,
Ты пригрей
здешний берег,
Зачем нам глядеть на другой.
* * *
Мы - куклы из театра кукол.
Хоть неба свод,
хоть цирка купол,
Ты просто лучшая из кукол.
Издерганная и в слезах
с недоумением в глазах:
Зачем все это?
И не глупо ль
Опять, кривляясь, лезть под купол!
О, люди - карлики, кто б смог?
Не страшно, ахнув, оборваться
Страшней не вынесть корчей граций...
Да обойдется все, даст бог.
* * *
Покуда рассветает
или смеркается
Тень над тобой витает
и можно пить с лица.
Порою напиваться
до полусмерти,
вдрызг...
В счастливцы набиваться -
чтоб не перевелись.
Когда же дней настырность
не разлучает нас,
Тень складывает крылья
И пялит
Глаз.
* * *
И вот, ощерившись в броске,
Волна трезубцы выставляет
Навстречу парусной доске.
Воскресни, молодость вторая!
Знать не хочу, что счастья нет,
И самый злой из оптимистов,
Прожить рассчитываю триста
Годов, спрессованных в момент
Усильем - через немогу,
где
Только скорость и мираж!
Лучей, пустившихся в кураж
Со всем, что есть на берегу.
* * *
Старика согревала мысль о мальчике,
Мальчика - о старике.
Море не одет
и не прокормит,
Если людей не будет согревать мысль
друг о друге.
И пусть большая рыба всегда достается
акулам,
Преданность завидней обладанья.
Умник, ты называешь ее слепой? -
так поди разберись,
Кто из них мальчик?
Кто старик?
Кто - море?
И увидишь, как может быть богат оборванец,
Купающий в заскорузлой лапище
Доверчивого пятипалого карасика...
* * *
Небеса в парусах...
врачевателей службы завзятых
К нам призвали за так,
чтоб казнить на закатных кострах.
На пискушек-медичек оставив
в вечерних палатах -
С неуместнейшим смехом - синицей
в прозрачных руках.
О врачующий пыл их,
чарующий белым и чистым:
Словно парус обретшая,
безукоризненна плоть.
- Я люблю тебя жизнь, -
ты взаимностью платишь
плечистым,
И боюсь этой милости...
И не гоню уже прочь.
* * *
Полно еще понта у этой воды,
Но блажь серфенгистов
в миру,
как предтеча.
Крестителя, что ли уловки видны -
Сподобить желающих волнам перечить?
Что знает о Горнем
холодный расчет?
Сверкает от солнца в его лабиринтах!
На грани лавируя, как он сечет,
Где даже цезура бессильна и квинта.
* * *
Он все уверенней шагал,
Она была все невесомей!
И правильно, что не разжал
руки. В реальности веселой
Он не успел бы уберечь
От проводов и дуг трамвайных -
Ее, когда б нагрянул смерч
Внезапный.
Крен повальный
его не скряжевал:
Всегда
он приноравливал реальность
к тому, что не летало, да -
ря ему свою лояльность.
* * *
Заглазно, зазвездно...
На полупути
к свиданью -
зазренья колодка...
обняться,
примет путевых не найти,
не вырваться из околотка...
затравленной памяти.
Милая,
так
скатилась в провинцию пьеса,
что сдавший ее
окончательно смяк
и больше не празднует беса.
Черемушный
Вдох мой!
Зарок от молвы!
На свет твоего поцелуя -
лишь тень,
лишь затменье несхожим,
увы,
ломящимся напропалую.
* * *
Прикладное стихам приложенье:
Охмурителя - верный расчет.
И причем тут надрывность движенья.
Или с флейты подушный отчет
В переходах, где только минута
У того кто, как время течет
Между пунктами нетто и брутто.
Этот трёп мой - не твой с хрипотцой,
Заставляющий медлить и нежить
Голос в глубь - преткновенье ловцов -
Не обфлажить его.
Не обмежить.
* * *
Отчаянность нужна, чтоб думать:
источиться -
Возможность упастись разъятости миров.
На этом свете быть - не плакать, и не длиться,
быть, как одна ... слеза.
Всего-то и делов:
отчаянность нужна, чтоб с каждою отключкой
В блаженных отмечаться,
супротив лет
гребя.
Черемуховый вдох!
Запечатлённость счастья!
Отсрочкою отлучки - не защитить тебя.
Лукавство сватовства едва ли нам
годится,
Мой ангел. Твоего бы - мой затянул в
пике.
На этом свете - быть: не плакать, и не длиться,
Быть как одна слеза у Бога на щеке.
* * *
Вращается гончарный круг,
И целый день над ним горбатясь,
Полцарства в глину обернув,
Старик мечтает об удаче:
Продать кувшин! Купить вина,
Как молодость, пьянящий кубок.
О, Нина, Нина ... Ай, Нана!
Бормочут старческие губы.
Купить вина.
Нахмурить бровь.
Плеснуть в огонь хмельного сока.
И снова: Нина, ай-на-на,
Ты стала старой и жестокой.
Но крутобедры и стройны,
(Не от щедрот ли прежней Нины?)
Все той же музыкой полны -
Ждут покупателей кувшины!
Не изменяя ремеслу,
И также дело понимая,
Как ни порадоваться вслух,
Ответность чувств перенимая.
Напой веселия волна
Про обоюдные заслуги.
Ой, Нина, Нина! Ай, на-на...
Не пьющих мало по округе.
* * *
Как мы хотим, чтоб нас любили -
Нас, не умеющих любить!
Все пароходы в этом мире
Должны разлуками трубить.
Все поезда и самолеты,
Нас уносящие к другим,
Должны стучать, реветь на взлете:
Любим, любим, любим, любим...
Запутавшись в понятьи долга
И накопив одни долги,
Мы присмиреем ненадолго
В плену намерений благих.
Но снова аэровокзалы
И расставаний поезда,
И угрызений запоздалых
Уже привычная узда.
* * *
Он - блеск в твоих глазах.
Я - зеркало лучей
И вымогатель слез.
И с каждым днем горчей
Сцеловывать мне их.
Достанься хоть кому!
Признательности миг,
Как дар судьбы приму.
Ведь это я учил,
(Я - вымогатель слез!)
Причиной всех причин
Любовь считать.
Всерьез!
Не запил, не убил ...
Досужий на бузу,
Простил бы за слезу.
Всего лишь за слезу.
"ПОТЕРЯННЫЙ ДЖЕРСИ"
В чужом порту, средь выхоленных яхт,
В час бедствия покинутый людьми,
Причаленный без мачты и руля,
Потерянный отлеживаюсь я.
И в предрассветном вскинувшись поту,
(По ту ли уже сторону, по эту?)
Я вижу их в спасательном плоту,
Пускающих сигнальные ракеты.
Зачем ушли? Так одиноко мне
Под звездами чужого полушарья.
Уснуть? Забыться?
Где там - и во сне
Глухими пеленгаторами шарю:
П-О-Т-Е-Р-Я-Н!
Так бывает и с людьми...
Приходят тут, слоняются одни,
Потери наважденье перебить.
... Мне б новую команду полюбить.
Пригубить берег этот, как родной
Раскатанной обветренной губой.
* * *
Подолом крыльев прошурши
И чешуей капрона. Знаешь,
Как эти средства хороши,
Когда полжизни промотаешь?
Не сбив пыльцы, надежи нет
Увидеть как змеится след.
И как глаза в разрухе музык
Еще ясны, цепляясь за
просвет,
Что выветрен из кружев.
* * *
Снаряжаю яхту, окруженный детьми и ветрами,
Кто не увидит - сразу: ах - ты!
И от этого
Уже безвозвратно витает в радугах из брызг,
переживая ждущих.
Кто вернет их, пьяных от качки вдрызг,
Не рискуя влипнуть ушедших пуще?
Если ветер крепчает, и сердце кричит:
держись,
А глаза эту синь заглатывают одичало, -
Кто надоумит их сдобь оседлости грызть?
Нет - вперяются в море. А оно ли всему начало?
Если б парусники мои смогли вернуться,
Они все приплыли б к тебе
на шаткий пирс,
Паруса свои у ног сложили певуче ...
Но не светит им скоро покой обрести.
* * *
Собери мне гостинец:
Поздних яблок нарви.
Пусть взыграют румянцы
На осенней крови.
У хлебнувших свободы -
В кадыках задрожит.
В охладевшую воду
Окунутся ножи...
Под летящие пробки,
В наше трезвое братство
Из фанерной коробки
Вдруг такое богатство!
* * *
И не без нашего участья
Сбываются мечты чужие.
Хоть мало этого для счастья,
Но все ж подспорье одержимым.
Вот так всенощно и поденно,
Сбиваясь на необходимость,
Усердствуем, как заведенные,
А счастье - не исповедимо...
А может быть, не там мы ищем
Его мгновенья золотые -
Ведь было ж: фантик, лучик, пищик,
Что ж нынче высвисты пустые?
Бог вытеснен мечтой иною,
И страшно сызнова молиться.
А может это лишь со мною
Необъяснимое творится.
* * *
А музыка звучала,
Была такою близкою,
Казалось что не будет
Той музыке конца.
И, прикрывая воротом
И не давая выпорхнуть,
Я нес ее по улице -
Как чуткого птенца.
Но вот птенец стал птицею,
Затрепетал и вырвался,
И покачнулась улица
От звонкого крыла.
И превратилась в музыку
С огнями и деревьями,
Но ты ее не слышала,
А музыка была.
* * *
Наш роман никогда не окончится,
Это ясно уже по всему.
Ты приходишь в мое одиночество,
Словно стала женою ему.
Даже самая светлая музыка
Нас не в силах уже разлучить.
Над присягами всеми и узами
Лишь одно твое имя звучит.
Золоченых дорог твоих марево,
И осеннего леса кутеж...
Почему же все время мало мне
Тех даров, что навстречу несешь.
... Я растрачу себя бестолково,
В электричках твоих отсыпаясь,
Возвращаясь и радуясь снова, -
Раз уж ты мне
- такая -
досталась.
* * *
Не одаривай ясностью,
пониманием полным!
Изводи неразгаданностью и новизной.
Когда Айвазовский останавливал волны,
Море дыбилось новой неизвестной волной!
Отчего бы не взять эти нервные краски,
Подойти и озвучить! И все - без опаски!
Бакалавром ночных чудодейственных химий,
Похваляться: - Я таптывал эту стихию.
О, завидное свойство, блаженное право -
Заключать этот мир без боязни в оправу.
И уже от вторичных, третичных побудок
Возвращаться к исконным его атрибутам.
Осязать и вдыхать и молить о прощенье,
Что б хоть как-то смягчить,
отодвинуть отмщенье.
* * *
Когда поднимут черный шар,
Веля не отходить от пристани,
Зачем ты рвешься на причал
Упрямицей самофракийскою?
Смотри - бледны все паруса
И спинчи убраны, и стаксели.
Приставшими твоя краса
В глазах напуганных растаскана.
О, как штормит!
Как ветер рвет
шелк твоего уединенья...
Но кто-то вскидывает грот,
Что б разомкнуть оцепененье.
* * *
Все же детский порыв озорства
И в словах, и в движеньях -
К разлуке
не под стать выраженью лица
И глазам твоим с хмарью в излуки.
Эти горькие складки у губ
Убаюкает стук электрички.
Затаиться?
Но, ум жизнелюб,
Подчинится нажиму привычки
В разговоре найти поворот,
С неотвязчивостью пуританца
Охранять от дежурных щедрот
Эту зыбкую узость пространства.
МУЗЫКА
Опять стихия листопада,
Тишайшая из всех стихий,
Роняет около фасадов
Приговоренные стихи.
Уже не может быть сомнений,
Лучи все реже, и теперь
Безоговорочность явлений
Грозит предчувствием потерь.
Но этот привкус сладковатый
Не безысходности зарок;
Прозрачный и голубоватый
Повис над городом дымок.
Как будто перед партитурой
В раздумье сгорбились мосты,
И на стальную арматуру
Летят продрогшие листы.
* * *
Ночь повисла над хатами.
Небо к звездам подсело на корточках.
К отраженной луне присосались сомы.
Сны проникли в жилища.
Спичкой пыхнув у форточки,
Без того недалекие, палим умы:
Все нам кажется -
лучше б порядок иной:
Пахарь руки раскинет,
и баба с шитьем примостится.
И тепло от ладоней.
И тепло над бескрылой спиной,
Восходя к небесам,
В отдаленных мирах нерестится.
* * *
Нет прочности в доме без сада,
Без грядок, без цветника;
Колодца и мячика рядом
с бревном, отлежавшим бока.
Без стертых углов на приступке.
Кладовки с ненужным хламьем.
Веревки - где целые сутки
к белью привыкает былье.
Без чарки вина в воскресенье
И книжки, зачитанной так,
Что мудрые в ней изреченья
родны, как столярный верстак.
Без стружки,
Без дужки,
Без кружки...
Да мало еще без чего?
Без крошек в облезлой кормушке,
И в ней - воробья одного.
* * *
Утром белые хлопоты на порог.
Наклоняются ниже ветви сада.
Потускневшие литья у наших ног
Пахнут горечью листопада.
Пахнет горечью дым из труб.
И сливаются с небом, снегом
Холодеющих яблок хруст,
Хруст сгибающихся побегов.
Утром белые хлопоты.
Первый снег,
Затяжной
И докучный в часы паденья,
Чистотой неподдельной валит с небес.
Новый день начинается.
Воскресенье.
* * *
Бенгальские огни троллейбусов моих
И иней золотой в предновогодний вечер
Я отдаю тебе, возьми скорее их.
Для встреч прибереги средь украшений
прочих!
Что было - было всласть.
Храни их от пропаж...
Спасай от чехарды взаимностей избитых.
- Какая ж это страсть?
Какая ж это блажь!
И разве в мире есть подарки знаменитей?
Заслуга не моя, что в них моя печаль.
Средь тысячи сердец одно зайдется словом.
И потому не смей на черный день беречь!
Возьми их и носи при лучшем платье новом.
Все беды от того, что забываем мы,
Как чист огонь - и снег перед началом года;
Что вспышкою ночной мы в вечность внесены
На память о любви фотографом от бога.
* * *
Еще прохладны тени,
Но отчаянно,
Обрызгав синевою чернозем,
Осколком неба вылез к нам
нечаянный
Шальной подснежник
в скверике сквозном.
Весна!
Весна!
Опять теряю голову, -
А думал все утрачено,
но вот,
Не удержался
И, как щепка, брошенный,
Уже затянут в твой
Водоворот.
* * *
Лампа, что солнце
для полушарий мозга,
Светило ноосферы.
Уже и в церквах свечи Ладыгина
преобладают.
Так обустроившись, грезим розно -
Каждый под своей лампой
И о своем рае.
И сколько бы не пытались
мысль поверять гармонией -
Не удается и наполовину.
А жизнь можно выключить...
И для этого
не нужно страдать манией исполина.
* * *
Весенние мотивы, не помыкайте мною:
Я тихий и пристойный,
как жидкий свет настольный
За каменной стеною.
Люблю благоразумных,
учусь у них уму.
Боюсь чужаковавших по свету - по всему.
Мы выбрали оседлость. Ну, в чем мы виноваты?
А утро пересилит искусственные ватты -
все "сто свечей" надежды.
Придется мне, видать,
до смерти быть невеждой!
А вахту передать
тому, кто поусидчивей -
Кто до скончанья лет
Вбирает поучительный,
Труднодоступный свет.
* * *
Я разбегаюсь, а ноги вгрузают в песок,
И не возносят над ленью сыпучего склона:
С левого берега - прямо лицом на восток,
С правого берега - в белый туман по колено.
Там, где сошлись молодик и степная звезда
Встретить рассвет
и во всю продолжают светиться
(Мало им ночи),
Я сдуру врезаю свой след.
Только взлететь мне уже и во сне не случится.
Парусник белый ...
и белое в небе крыло...
Где вы безумцы? - стенают окрестные дали.
Даже следы твои в этих песках замело.
Даже под ногти земли напоследок не взяли.
* * *
Сменить бы место жительства.
Умчать под ту звезду,
где дым чуть свет колышется
и тянет борозду.
Закручено, заверчено -
на столько лет вперед.
Со всеми бы рассориться
и жить наоборот -
Все ближе, ближе, ближе
к растеньям и земле.
Цепные карусели забудут обо мне.
Покажется подковой
разъятое звено,
Покуда цепью новой
оно не скреплено.
Прибью его к воротам,
а может к воротам:
- Возьмите. Вот я!
- Вот он, -
несется по пятам.
* * *
Не тужи, моя память, о светлом,
У него не валяйся в ногах.
Все, что было, развеялось ветром
И с дождями впиталось в луга.
Мокнут горькие райские яблоки
И небесный сливовый налет.
Забери!
Их в случайные праздники
Молча осень тебе отдает.
ОСЕНЬ
Почтит наградой золотой
за то, что ты живешь - и только,
хоть знаменитый, хоть простой,
хоть вовсе сбитый жизнью с толку.
Не ордена горят на совести,
то знак иного вознесенья!
В дыму осеннем мало горести...
Кто не тонул в дыму осеннем.
* * *
Перебори бореево дыханье,
Соленый вкус ночей переживи -
Недаром в синем-синем полыханье
Мы в маете сердечной рождены.
И потому бываем человечней
Богов, грозящих молниями нам,
Что эту слабость пестуя беспечно
Всегда готовы искупить сполна.
Но мелюзговой за нее тревоги
Всесильным испытать не суждено.
Откуда ж знать им истину убогую:
Как сух табак, и как пьянит вино?
Да, мы грубее их.
Мрачней и жилистей,
Но в нас родит ядреное зерно.
И этот мир уже по нашей милости
Перелопачен весь давным-давно.
* * *
Дай обниму тебя!
- Уймись, поспал бы лучше...
Как можешь ты, любя,
Монашьей мукой мучить?
- Спи, скоро трудный день...
Спугнет, не разлучая,
Раздвоенную тень
У проходной встречая.
* * *
И даже здесь, где гнет металла
почти губителен для душ,
не обрекай меня, усталость,
на неприкаянности глушь.
Я знаю к вечеру отпустишь
кормильцем скаредным в семью,
где сущность, вроде, ближе к сути,
да что-то песен не поют.
Куплю баян, и песен старых
позвучно осязая грусть,
к чему-то давнему на пару
с ним, как с приятелем, вернусь.
По вольнице степей безбрежных
на богатырский храп и прах...
Нет, не вольготней было прежде,
И тот же в нас за ближних страх.
* * *
Луч крадется через спальню
С нами в жмурки поиграть.
- Не буди в такую рань их, -
Просыпаясь скажет мать.
- Я в клубок тебя смотаю
И по шарфику свяжу
Вовке с Павкой...
И привстанет,
Погружаясь в ворожбу.
Спите удочки и кручи;
Вейся певчая струна.
От получки до получки
Спи, тягучая слюна -
На царапинах ладошек
И на цыпках до локтей.
... Не кончайся, самый лучший
Лучик маминых затей.
Ободравшись на кислицах,
С целой низкой окуней:
- Что на ужин? - о двух лицах,
В копоть солнечных сеней.
А когда угомонимся,
Приглушив ночник луны,
Спит ли сот небесных жница?
Не ручаются сыны,
Из одежек вырастая...
Не пугай остудой, путь!
Им в зябкости пристанищ
Есть чем душу запахнуть.
* * *
Мы едва ль постарели. Сорвавшись с ветвей,
Нас по-прежнему чувствуют дикие птицы.
Мне в тебя воплотиться не страшно теперь,
И нисколько не больно
Вот так надломиться.
Но пока нестерпимою кажется блажь,
Поделиться не хватит ни сил, ни отчаянности.
Над землей догорающих листьев мираж...
Пусть же все повторяется
До нескончаемости!
* * *
Счастливая, во сне летаешь.
В огонь бросаешься, шутя.
Не зарекайся же, святая,
Светящаяся, как дитя.
Бежишь доверчиво
сквозь иней
Успеть к отплытью корабля.
Твое свечение отныне -
Заветней эльмова огня.
Но
С морем слившийся в пространстве,
Ждет разлучающий корабль.
И не растрачено упрямство -
Какому мы сестра и брат.
Родство сомнительного рода,
Да видно баловням судьбы
Не выдано другого кода -
Стоим, подставив ветру лбы.
* * *
Млечный путь, вытекая из окна твоего,
Угасает в медвежьих недремлющих лапах...
А под ним даже путника ни одного -
Для кого облачаться в искристые латы?
Где твои чумаки? Их прибрало к рукам
Может время, а может спугнули гудроном?
Он удобней маньякам.
Где шлях твой блукал -
Там давно светофоры на перегонах.
Приземленность огней путеводных
пасет
Нас - беззлобнее неба, участливей даже.
И Большая Медведица лапу сосет,
И составами соль волокут на продажу.
* * *
Как много чувств не высказанных глохнет
От немоты нерасторопных губ.
Но лишь глупец покается, не охнув,
А если не наивен ты, не груб -
не торопись.
Смывая очертанья,
Намеченные кем-то вдалеке,
По воле чувств, запнувшихся в молчаньи,
Пусти свой плот по медленной реке.
Без знамени, без имени, без хлеба
Плыви...
Пока разгадка наяву.
Кто никогда в плену сомнений не был,
Тот вряд ли поступал и по уму.
А если берега твои в тумане,
И плот заранее не сколотил -
Не сожалей, в порту самообмана
На всех хватает,
кто бы ни приплыл.
* * *
Я обживаю этот быт.
Пусть он добра не предвещает,
а все же участь облегчает -
в нем можно как бы и не быть.
Все вещи в нем приручены.
Полезны.
Благостны.
Послушны
Величию величины
окна,
спрямляющего сущность.
Но распахнуть его нельзя.
Не лучше ли совсем зашторить?
И свет включить!
Нет, нет, не зря
Нам удалось все так устроить!
* * *
Мир втиснут в рамки,
Как буквы - в клетку
Арифметической тетради сына.
Канву графического слепка
Рвет обессиливший неизъяснимый
Звук.
Из наушников - крыть нечем:
В обезголосевших лесах заминка -
Мой отпрыск втягивает в плечи
Чуть что, новинку за новинкой.
Как страус - в сторону иллюзий,
В ноосферический распад
Все глубже голову, все глубже
За всякий шаг,
что невпопад.
* * *
Едва сощуришь веки,
И - обозначив спектр -
В глазницы век от века
Струится тихий свет.
Перебиваясь в сущем,
Кто от него не взял!
На каждый луч отпущен
Людской души вокзал.
Но от чего так кротки,
Так коротки пути
Воспринятого света
У мысли взаперти?
* * *
Не верю в рассудочность мудрых.
Есть истины свойства иного:
Любить этот мир беспробудно
И вынянчить доброе слово.
Кого не пугала остуда?
Но эта сердечная мука
Нас миновала покуда,
И осень тому порукой.
Сгребая ее разноцветье,
Сжигая его без остатка,
Кто не спасал, ответьте,
Лучшие листья украдкой!?
Чтоб хоть на одно мгновенье
Продлить их существованье
В кружении карнавальном
Осеннего коронованья.
* * *
Проходит лето, как проходит жизнь.
Предзимье лестно северной природе.
Ведь не назло ж языческой породе -
Все круче лоск накатанной лыжни.
Все глубже след, оставленный веслом,
И громче всплеск у самого залива.
Синее - василек под колесо,
И слаще прежней сорванная слива.
Когда б не этот подкуп, не обман,
Я б расплатился мелочью звенящей
с тобою, молодость,
Но, изменяя нам,
Ты резче проступаешь в настоящем.
Спохватимся?
А вдруг и нам дано -
Хоть наважденья слишком кратки сроки -
Не прикарманить с прошлым заодно,
что взято было.
Все вернуть в истоки.
* * *
От прошлого не жду
и в будущем - не значусь.
Тысячи причин для лени нахожу.
И, разве что, во сне
от любящих не прячусь.
Обо всем давно по этим снам сужу.
Тебя лишь наяву зову и обнимаю
За то, что говоришь:
все будет - как должно.
И обнимаешь ты меня, не отнимая
У тех, кому по гроб мерещиться нежно.
В истории моей ничто так не согреет.
И что там смертный грех,
смертельнее всего
Отказывать в тепле во льдах Гипербореи,
Ранимою душой не перенять его.
* * *
Подай мне весть.
Я должен знать, что любишь.
Пустопорожня времени возня.
Какие мы, не распознать на людях.
Так стоит ли раздариваться зря?
Была б весна. А то листва крошится,
Святилищ обнажая купола.
Не одному ж в такую даль тащиться,
Закусывая те же удила!
Подай мне весть.
Не нищий, не убогий
В разъятости сердечной маеты,
Я ничего не выклянчил у бога.
Не воздается порознь,
слышишь,
Ты!
Подай мне весть.
Душа сестру признает,
И зов уничиженья вознесет
нас в те края, где гордых не бывает,
И знающих про то - наперечет.
* * *
Мне не дано понять, измерить
Твоей тоски, но не предам -
И буду ждать, и буду верить
Тобой не сказанным словам.
М. Волошин
Унять тоску, которой не достоин,
Я вызвался. Не в прожитого гложь,
А вжаться бы в такую из истомин,
Куда кровосмешеньем не войдешь.
В провал души твоей,
о, как он емко жаден,
Загоив глубочайшую из впадин.
* * *
Хорошо с тобой. Все ты знаешь.
Держишь интонацию от души к душе.
Мир несуетный обживаю
И не приноравливаюсь уже.
Счастья краденного дирижером,
Бог простит если он Любовь -
Будь. Удерживай тон, в котором
Раньше с музыкой был облом.
Ни к молитвенникам не приученный,
Не обучен светской игре -
Я хочу тебя, как полнозвучия
Песни,
песней стесненной в тебе.
* * *
Забуду все: касанье света,
Томленье с песней в унисон.
Неисполнимый, без ответа
Доверья паморочный сон.
Запомню несопоставимость
Глубин распахнутых до дна.
С какою радостью открылось,
Что вся ты в этом и одна.
Как голос твой, что емче смысла,
Решил не ревновать к другим,
Когда, поверилось, открылся
Лишь мне он выдохом грудным.
* * *
Стать окольцованною птицей.
В пережидании испуга
Затихнуть,
Перед тем как взвиться
Над головами грузных пугал.
В пылу, не соразмерив хватку,
Снести болезненный щипок.
Разжать ладонь. От воли шаткой
Вопьется в палец коготок.
Без совпадающего страха,
Кто б этой чуткости достиг?
От размыкания до взмаха
Какой-то непонятный стиск.
Не поддавайся, орнитолог,
Развоплощением грозя.
Страх суеверный, ловчий полог,
В какой попасться нам нельзя.
* * *
Идя под парусом, я встретил дельтаплан
И был замечен сверху аки-птицей.
Мы сблизились, надеюсь, проблистав
Хоть бликом в утешение провидцу.
Откуда знал Он, что дано летать,
Что будем плыть, не нарушая плена
Голубизны - глазам его под стать,
По радужке влюбленной в нас Вселенной.
Испробовав податливость крыла,
Истому тела не считая пленом,
Порадуйся душа, что провела
Ты столько лет уже под этим креном.
В замызганных твоих календарях
Почаще бы такие воскресенья,
Что б праздничное с будничным в паях
Не - редким - подтверждалось исключеньем.
* * *
Недолго теплу сохраняться в золе...
Как жженые листья горчат наши губы.
Подбросим еще и еще раз погубим:
Закорчатся листья, как души во зле.
И прятать не надо приспевшие слезы:
Кто знает - от дыма? - на полном серьезе?
А лишь остается прижаться губами
К прожилкам задымленных весен над нами.
Когда еще живицу эту добудем
Заклятием поздним на горькие губы?
- Не знаю, любимый...
- Родная, не знаю.
Испуганно сердце твое подминаю.
Но где ему место в таком посрамленьи,
В таком раствореньи господнего теста!
Ладоней прозрачность давая пригубить,
Зачем ты безбожника верою губишь?
Так вот ты какая? Обман невозможен.
То кличешь, то гонишь:
- Безбожен. Безбожен.
* * *
Как палочку от мороженного
Город грызет округу.
Сыпь же злаченым крошевом -
Сытости на поругу.
Нет - не разбогатеешь,
И не озолотишься...
Разве что похудеешь,
Сделав поклонов тыщу.
Разве - сбежав к истоку,
Клюнешь в мокрую ветвь,
Чтоб протрезвев до срока,
Аж до весны говеть.
* * *
Дерзость большего желать, грех!
Всхлип молитвенно стяжать в смех.
Нет в этом храме окон и тьма, как свет.
Это голос ее.
Ее завет.
Господи, посторонись. Пьян твой протодьякон.
Если б он любил одну, как ты всех,
Вот бы был грех...
Вот бы был смех...
РУЛЕВОЙ "470"
А. Акшенцеву
Отрок небесной полуды,
вышкварок летнего дня
С вечно облупленным носом
снова суется в моря.
Неистощимы ресурсы друга -
пройдохи Борея:
- Боря, дай ветра, дай ветра!
Дай ему ветра скорее!
Ветропоклонник отпетый!
Враг романтичных сердец!
Слишком остры твои курсы,
Чтоб откренить их, юнец!
Выйдет к сердитому метру
В блеске нептуновых риз:
Дай мне матроса покрепче,
Будет тебе этот приз.
* * *
О том, что никто не придет назад
А. Блок
В хоре девочка свечкой тает -
Мы же глухи в угаре лет.
Не отчаивайся, золотая,
В мире есть кого пожалеть.
Пусть еще не бермудский пленник,
Не по фарту ему уже
Не скользить по зеленой тени,
По блестящей ее меже.
Одинокая в хоре певчих,
Вечно трепетная, как свет,
Что ты знаешь о быстротечном,
Обреченная петь и петь?
Ведь решил же, причастный тайнам,
Навсегда, а не до поры,
Лучше - так, чем в ладонях кануть,
Что от шкотов грубее коры.
КАТАМАРАН "ТОРНАДО"
Ножами острых плавников
Волну крутую рассекая,
Проноситесь порожняком.
Вам в этом выгода какая?
Лишь рукоплещут берега,
Лишь хлещет, буруны вздымая,
По хрупким бортикам регат
Лазури ласка ледяная.
Встречая шквал, матрос завис
Над неуемностью морскою
И воспарил, хоть этот риск
Осмеян косностью мирскою:
У парня ветер в голове.
Но мышцы сводит от усилий
У осознавшего вполне,
Как эту жизнь не обескрылить.
* * *
Кто ж огрубь загоев по новой снимает?
Завесновав на этом пиру,
Впроголодь соки земные гоняет?
Корью березовой кормит луну?
Жданики съедены. Частный ходатай
По вековечным тяжбам земным
Костью адамовой потчует брата,
Тешит сопилкой из бузины.
Охлябь на ведьме гонит по душу,
И враскорячку, натерши мошну,
Свесив на ближних томную грушу
Мир совершенствует через ушу.
Одолень копит луны адаманты -
То бишь: роса на кувшинках блестит -
По выходным от сохи эмигранты
Ездим подлунность свою соблюсти.
* * *
Что петушиться, давно затерлась
Последняя красная сопля,
Нас до сих пор еще предки кормят.
Мама, папа - я здесь. О-п-ля!
НАДУВНАЯ ЛОДКА
Я вдул в тебя душу. Плыву наугад,
Чтоб дать передышку дыхалке роженице.
А в клетке грудной обоим не в лад,
Ломает крылья другая наложница.
Твои бока от дыханья теплы.
Но отдает резиной от облака,
И это, должно быть, другой претит,
Претит как скрипке ерзанье лобзика.
Лафа в двуеженстве,
Да плох приют,
где знают: от гребли немного толку.
А рыбы и звезды снуют,
снуют;
Дрожа плавниками, целуют лодку.
* * *
Чтоб этот сумрак погребной
от слез соленый,
Вдруг стал поляною грибной,
водой зеленой.
И слабых все же подвели
под ток отдушин,
Не все гундосят: се ля ви,
кто не бездушен.
Поток вливается в поток
у входа в зону,
Где нет свободы, но зато -
взахлеб озона.
* * *
Знакомых улиц белизна.
Мороз. Заснеженные зданья.
Раскрепощенному сознанью
Приятна эта новизна.
Она, как праздник ожиданья,
Как совесть - каждому нужна.
Ведь, лучшего, чем этот свет
Не будет,
не было
и нет...
И независимо от воли,
Здесь затеряется наш след,
Как предков след
в безбрежном поле.
* * *
Когда весна переулкам
Сырые греет бока,
Пустясь в перебой наукам,
Трамвайного жду звонка.
С улицы Первой Конной
К Ващенковскому свернув,
Затеребят вагоны
Солнечную струну.
А дальше,
где крыша цирка,
Как трамплин в облака,
Уверят: зупынка "Зирка"!
Чтоб весел стал и лукав.
Чтоб мимо сдобы и тмина -
По солнечной стороне,
Во всех отражаясь витринах,
С артистами наравне
Шагал, перевоплощаясь...
Легка на подъем Сумская!
Навстречу весенний воздух
Зеркальной струей стекает!
* * *
Это клевер цветет.
Отпустите меня,
Дайте мне надышаться,
Наплакаться в волю.
Это клевер цветет!
И весь мир полинял.
Перелейся в меня
сумасшедшее поле.
- Тормозни-ка машину!
- Не положено здесь,
И на кой тебе?
- Все же, приятель,
Это клевер цветет,
Это с родины весть!
Неужели тебе не понятно,
черт конвойный?!
- Молчать!
Он дорогой скучал...
И конвойный шепнул ему:
- На-ка,
покури втихаря...
Головой покачал:
- Попадешься ты мне,
вояка.
БАЗАР
Звякнет монета в засаленный шлем.
Вскрикнет юродивый жутко.
Перепугавшись и присмирев,
Спрячусь за бабкину юбку.
- Не потеряйся, под ноги смотри.
Спаси вас господь, окаянные,
Нищие все... Под ноги смотри.
А с утра уже пьяные.
Пахнет рассадой и чесноком.
- Эх, чарочки-выручалочки...
Бабка накупит всего,
а потом -
С первой черешней на палочке -
К детской глазастости двинется век
В жуть усеченного времени,
Глупый и маленький, как человек
Вашего роду и племени,
Дядьки безногие - пьяные лбы,
Скрюченные и слепые -
Помня, как люди за милость судьбы
В лужах окурки гасили.
* * *
... помыслы розовых дней
С. Есенин
Ох, и въедливая ж прихоть,
Эта старая досада.
Выйду сигаретой пыхать
Вдоль пустеющего сада.
Как в подземном переходе,
Откликаясь на шаги,
Эхо места не находит
Вырвавшись из-под ноги, -
Так и мне теперь неймется
Погрузиться в этот мрак.
Чем побывка обернется?
Здравствуй, я тебе не рад.
И от всей-то благодати,
Против прошлых ниагар,
В ностальгические гати
Только лунный перегар.
ДЕДОВА ПЕСНЯ
Бог обидел - захворали,
Черт попутал - пропились,
А, проспавшись, заорали:
На черта такая жизнь!
Санитаром прослуживший
Долгих три войны подряд.
Самосадом прокуривший
Хату, улицу и сад.
Пел он хрипло и невесело
С целым миром не в ладах,
И взлетал кулак увесистый,
Черт ли поп - катись балда.
А когда он, умирая,
Пел: - Раздайся, лебеда,
Прибери земля сырая...
Был я в армии тогда.
* * *
Научен садовник, чем кряжистей сучья,
Тем бережней, тем фантастичней заручья.
Пускай половинки - калечные лепят.
К подвою - привой, с отсеканием веток!
До лета, должно быть.
До нового света.
Считалось, мальчишеству вычерпа нету.
Казалось, школярским благоуханьем
Взяла бы, снялась, опылила порханьем.
Прильнула б, и белая сплавилась глина.
Суров недосмотр мой,
и мленье галимо:
Не до поскребушек над прописью лета.
(Бутон отвалился - плохая примета),
Но к счастью две вазы найдется,
и вот
Остаток досады сам-друг доживет.
* * *
Где ты моя Атлантида?
Голубь амброзию нес.
Аж до последнего вскида...
Спутанных с перхотью звезд...
Так вот, голубушка Ксюша.
Чтоб не пенять - перенять,
Съездим на вечер к Илюше.
Гулю на слове поймать.
С весточкой от Гадира,
В освисте скомканных лет
Взять от того еще пира,
Только и может поэт.
Только и сможет ... тревожа,
Мимо Пегасовых губ ...
Ровно на стольких и множа,
Чтоб залетал серцегуб.
* * *
Кроманьонца крупные черты
И во всем пренебреженье к миру.
Гатит сверху маяту мечты
Вздорную проделывая виру.
Мечет в ятерях столиц икру.
Каверзно оранжевое дливо.
Так не угораздить угодило.
Сам на сам.
Не дал тебе сестру.
Горемыка, увалень, чудила,
Вот бы нашей
троице к лицу,
Если б утыкалось это диво
В подбородки брату и отцу.
Ревом завихряются орбиты,
Но, все так же, ятеря пусты,
Пущены по кочкам оба - квиты.
Распахнулись, а не дал сестры.
Диме Коваленко
1
Чтоб не скулить,
не мечтать
Надо бы полетать.
Крылья не обретать,
Просто взять полетать.
Перешагнуть тень,
И перейти в день.
Нет у того дня,
Кто перешел в - гля!
Дима, качни крылом.
Всякого в нас вайлом.
Только не все вайло,
Что-то и
под крыло.
Стропы поют блюз,
Всякому не достать.
Взяв по нутру груз,
Надо бы полетать.
2
Колос в дудку перешел,
теплится и трется
Заедающая высь, омедью берется.
В одиночку переплыть.
Под крылом очнуться.
Перекрестье застолбить,
чтоб не разминуться.
Удружать благую весть
липкою улиткой,
От небес заполучив передых на всхлипку.
Пустомелей кочевать...
хрен на студень корчевать.
Чтоб на заостреньях скул пятерней примочки,
Не угадывались.
Чтоб, как калым на бочку,
Раз не бросил эту блажь,
прямо из-под цепа
Соломящуюся, класть в струнку для зацепа,
Не казалось до хрена.
Подливающим вина...
* * *
Испугавшись сухости ладоней
скользнувших
по пыльце твоих залетов,
распускаю крыло,
оставляя тебя внизу
в затяжном восторге раскаянья.
Ласточки ложатся вереницами в озера.
В прогалинах обнизи
охорашиваясь селезнем,
падают на хвост осенины.
Но ты не бойся
Досветком пригожусь лишь тебе.
Кану в прищуры
и с этим запасом дотянем до сретенья.
* * *
Не оставив пыльцы на подушечках ...
... сбывается и твоя невинность.
В наши засидки, мотыльки слетаются,
отмирая от лампочки,
как сороковник с гаком.
Не замышляя должного,
Дрожащими пальцами,
словно слепой,
причащаюсь румянцев.
Мембранами шероховатых губ
резонирую
на тембр твоего голоса -
Держа другой,
согласный -
и на такую малость,
от незатронутого в тебе
Светозастием.
* * *
В прогалинах тьмы-тьмущей
повесничать,
Разводить катавасии,
покрывая песни канона на утрени,
В мартовской ростепели выкаблучиваться.
Поплавить все негативы
и по только-что-просохшему
пустить зеленый под отопок.
Раньше всех перелетных,
планируя над склоном,
Снарядиться к встречному отлету.
Вовремя,
лишив природную хитрожопость
протирания штанов у стоп-крана,
Пересесть в подвеску.
Не скандаля,
привыкать не трястись за миг...
Как к Книге Книг
Или томам Даля.