Иногда слова бессильны. Особенно тогда, когда вообще мало что способно что-либо изменить. Иногда даже можно увидеть, как слова пытаются что-то сделать, и как их потуги вытекают наружу клубами белого пара, быстро исчезающего под солнцем безразличности. Слова – не такие уж сильные воины, как любят говорить те, кто никогда не посылал их на битву с неизбежностью. Проиграть битву – значит потерять возможность ее выиграть, не так ли? Все это лишь пустые слова, а у пустых слов – пустые глаза. Импотенция смысла – утрата способности производить мысль, оплодотворяя лоно разума семенем яркости бытия. И лоно уже не желает принять в себя никого, кто раньше мог говорить о себе – esse homo! – и при этом не закатывать глаза. Кто познает девственность фразы, если слово ныне бессильно?
Чувство… Я не знаю его. Любовь – проходит мимо, помахивая потушенным красным фонарем, и исчезает в глухом переулке, где даже звук ее шагов – сплошная тьма и грязь. Я знаю, кого я люблю – но знает ли об этом моя любовь? Радость – огонек свечи в полдень. Какое дело солнцу в небе до страданий тени юного Вертера, решившего прогуляться до оружейного магазина? Веселится только хозяин этой лавки – и то только потому, что не торгует в кредит. Мое веселье – карнавальная маска, и ровно в полночь ее сорвут с меня – под крики "я ее не знаю!" и выстрелы шампанных пробок. Ненависть… Кого мне ненавидеть в мире, где есть только я и паутина моих слов, которые плетутся без моего участия памятью об их звучании? Ну ее к черту – пусть ненавидит себя, по утрам, смотрясь в зеркало. Я-то уже давно разбила все зеркала, и из их осколков наделала амулетов от сглаза. Их я раздарила своим друзьям, и теперь никто, кроме меня, не может их разглядеть в мареве бессильных фраз. Так что и дружбу снесло по реке безвременья – прямо на пороги Четырех Камней, где разбились уже сотни беспечных путешественников. Помашем ей вслед белым платком, моя последняя надежда – только ты осталась стоять со мной на берегу, но я не уверена, не оттого ли это, что я привязала тебя к дереву желаний и веревки еще не перетерлись?
Уверенность тоже растворилась в небытии.
Тот, кого я люблю, ничего мне не говорит. А я не могу ему на это ответить. И пусть третий рассудит нас – где четыре раза, там и остальная вечность, не так ли, белая птица моих грехов? Багряное перо в твоем хвосте – единственное напоминание о смерти, которую я родила. А она подарила мне двух внучек – печаль и неведение, и обе они не знают обо мне и тысячной доли того, что я им рассказывала. Дождаться бы внука – я назову его в твою честь, ты, считающий меня режиссером этого спектакля – кстати, не хочешь сыграть в нем главную роль? А я буду суфлером, и мне не достанутся аплодисменты в финале. Бессилие породило тревогу, тревога родила мнение – прежде срока, но его выходили, и мнение родило сознание от необходимости. Последнее разродилось мертворожденными словами, и на этом род прервался.
Я была крестной в прошлый снег, и новорожденной любви дали имя – Растаяние. Pater nostrum и матерь его, будьте милостивы ко мне – и к нему тоже, вы же знаете, о ком я – он еще стоял рядом со мной, когда я размахивала такой белой тряпочкой, похожей на тетрадный лист – только на ней не было ни слова.
Мне холодно, и я греюсь представлениями о нашей встрече. Только от них еще холоднее, и это не дает мне уснуть в твоих объятиях – как я в них оказалась, спросишь ты, и вспомнишь, как положил мне руки на плечи в полутемной кухне, когда вокруг не было еще никого – третий только поднимался по лестнице беспутья к двери неравновесия в пустоте, и в руках он нес эликсир, утоляющий все желания – кроме того самого, которое привело нас к временному единению в вакууме бытия. Я выпью и за тех, кто не был рядом с нами – что нам с того, что они не могут нам ничего сказать? Слова бессильны, и даже их бессилие не способно что-либо изменить…