В степи цимбалы кочевали и навевали суховей,
среди сатиновых полей две флейты в бубне ночевали,
светало, и запели спички, и распустили языки,
когда заначка и две нычки сошлись в течении реки...
...Твой мир пьянит, как цинандали,
и я гляжу в проем дверей:
что мыслить мне в твоей печали,
что мыслить в радости твоей?
Здесь, по ту сторону проема,
мой странный мир, где я живу.
Здесь все не так, здесь все знакомо,
все ясно, зримо, наяву.
Здесь в джунглях каменных кочуют цветы
и навевают сплин.
Среди желтеющих маслин птенцы в наушниках ночуют.
Светает, запевает ящик и распускает дребедень,
и старый пень заначки тащит, и нычки ищет старый пень...
Ты подойди, ты сбрось сандалии,
смотри сюда – в проем дверей...
Что мыслишь ты в моей печали?
Что мыслишь в радости моей?
Как мы смешны... Нам нужен третий.
Пойдем глядеть в его проем –
что мыслить радостью на свете,
над чем печалиться вдвоем?
...Здесь суетятся горожане, ночник желтеет на стене,
спят дети на одном диване и сказки слушают во сне.
Светает. Хриплый репродуктор
завел чухню свою чуть свет.
Портвейн из гниловатых фруктов.
И где-то есть пять сигарет.
О, как же шаток, ирреален
и зыбок мир в его дому...
И он отменно не печален,
хоть нету радости ему.