Иду дорогой,опавшей кроной,
и в кровь сдираю подошвы плоть я.
От шин машин асфальт раскаленный
стегаю, как по телу плетья.
Померкшим глазом фонарных улиц
Москва глядела в морщины неба.
А в злой гримасе разжатых скул лиц
глаза собаки просящей хлеба.
Коробок серых желтые пятна
лечило время, в ночи дебоширя.
Дома что-то там бормотали невнятно,
злобу растя, возмущение ширя.
Когда же к последнему окну
ночь приложила черный пластырь,
я еще долго не мог заснуть,
сдвигая слов громадные пласты.