Не море - не лес - не свет - не тьма, мы только стояли, прислонившись, допустим, к дереву, и молча курили, возможно, и не курили, но как тут лучше выразишь движение наших темных фигур – ни вперед, ни назад, ни вдох, ни выдох, ни сон, ни явь, ни так далее, ни тому подобное. Мы с тобою – лишь наброски острым карандашом на сквозной ткани существования.
Сначала мы умерли. Смерть, родившаяся из шести смешных случайностей на пустынном мокром шоссе, едва ли нас можно было узнать – разве что по отпечаткам пальцев и рисунку губ на окурках. Уже потом я говорила тебе (что за польза!), что угонять этот, пусть даже великолепный, старый автомобиль, было глупостью.
После этой трагической смерти наш ребенок пошел в первый класс, как положено, с гладиолусами и апельсинами, на бутерброды у меня как всегда не хватило времени, а ты – держа его за руку – призрачно улыбался, будто это наша заслуга, что дети растут. У нас все было, а любовь пронизывала это все ровным голубым сиянием, бесконечная область любви простиралась даже на стиральную машину с ее режимом любовно-деликатной стирки…
Потом мы наконец решились родить ребенка, а потом – спустя несколько лет – поженились, я в белом, ты в белом, вазы, колокольцы, в сущности, у нас не было выбора, а после я переехала из своего города в наш город, чтобы, кутаясь от ветра в демисезонное пальто, искать на лицах воробьев знакомые улыбки и тревожно наблюдать беззвучную встречу осенних листьев с их речным отражением.
Уже после ты получил по ошибке мое письмо, и нажал reply, и завертелось – из Москвы в Питер, из Питера в Москву: inbox, reply, outbox, inbox reply, целую тебя и твой SMTP, я и мой POP3, вокзалы и розы, и нам осталось пройти еще немножко, свернуть с Арбата на Невский, и где-нибудь в уютном баре на углу Пречистенки и Фонтанки выпить бурбон со льдом. А после на двенадцатом этаже твоя длинная, невероятно длинная рука тянется через небо по диагонали к клетке с птицами, любовь моя.
Пока ты жевал галлюциногенные грибы, расширяя сознание, но еще не зная, что я существую, я закончила институт, школу (к чему?), и, наконец, когда я родилась, меня стали душить розовыми лентами - лишь оттого что я девочка, и папа, начитавшись Б.Спока, ставил катушку с записью маленькой ночной серенады. В то время как ты, едва ли учитывая погрешность в семьсот километров, выкладывал вареный лук на край тарелки с рассольником в синем детском саду.
Через несколько лет родился и ты, а после -
мы стояли, прислонившись, допустим, к дереву, и молча курили, возможно, и не курили, но как тут лучше выразишь движение наших темных фигур – ни вперед, ни назад, ни вдох, ни выдох, ни сон, ни явь, ни так далее, ни тому подобное.