Под гулкий занавес застав
мой выход был неистов
от серебристого моста
до постового свиста.
Я фонарей, на миг зелёных,
в толпе познал расположение
людей, внезапно уличённых
в свободном уличном движении.
Когда мотал судебный плут
вину по отпечаткам стоп их
и Соловьём свистел ОРУД
на оборудованных трОпах,
я различил сквозь темень лет
(был свет на сцене кем-то выключен),
о чём вещал кордебалет
движением похабно-выпуклым.
Там, чёрным ходом обречённых
входить, ввели, и тут допёр я:
пригнали тёмных заключённых
заполнить зал державной оперы.
Пока, от милости наглея,
они права качали разные,
прибавить зрелищ к пайке хлеба
пришли подследственные граждане.
За магазинами столиц,
в дворах, похожих на капканы,
традиционный инвалид
гранёным тешился стаканом.
Припав на кованый протез,
уйдя в провал костыльной пары,
идёт третировать собес,
а по дороге - тротуары.
И тут оратора я коркой укорил,
пустых фургонов синими гробами.
Но Он уж очередь кормил
пятью нерусскими хлебами.
1964, Киев