Просто — сидит. На коленях — спокойные руки,
и васильки на коленях, на фартуке белом,
в синь-сарафане и белой рубахе посконной —
просто сидит, лентой волосы собраны.
Фон здесь не явлен —
да что нам подробности быта
или ландшафта, когда в сарафане
свет-васильковом и белой рубахе,
чуть преклонивши чело золотое,
дева глядит, и лежат васильки у неё на коленях!
В эти минуты, когда я смотрю на неё,
в эти века ты шепчи мне что хочешь,
Фаланд, сатир чертозадый, хоть кукиш в кармане
скорчь, Асмодей, Сатано, Мефистофель,
свинствуй, талдычь мне о светоче падшем,
грязи людской, о безверье, о подлости бренного мира,
я не поставлю и в грош твою правду
в эти минуты, в извечные эти мгновенные веки.
И живописец-очкарик с лицом ясновидца,
с ликом учителя земского —
за полстолетья до школы селянской —
тронет холстину сырую влюбленною кистью
и васильком шевельнёт меж губами.
И — в невесомую высь
сеновала,
в омут истомный, духмяную колкость соломы
дева летит, синевой сарафанной овита.
...Что я плету? Я совсем перепутал сюжеты!
Да — не беда:
вот он — автор с крестьянским прищуром,
вот — этот мир неизбежный, несносный, любимый.
И — надо всеми, над всем —
в сарафане
небесном —
дева младая с челом осиянным!
И васильки, васильки у неё на коленях...
Год какой-нибудь 1987-88-й.