Всем сбывшимся и не сбывшимся художникам
и ещё одному человеку.
Пролог
Разгар ночи. Усталый гость
Уходит в комнату от шума голосов.
Пропал порыв, исчезла злость,
И только музыки надрывный шум басов.
Плотнее двери за собой.
В потемках? Нет, там где-то лампа у окна.
Зеленовато-голубой
Разлился свет, раздав предметам имена.
И мир знакомый и простой
Нахлынул нежно перекатною волной -
Когда-то полный, но пустой,
Как Лев Толстой, известный стайерской длиной.
Он пригубил из ностальжи:
Глоток грустинки, чуть приправленный тоской -
Картины, фрески, чертежи -
Неслышный зов со стен забытой мастерской.
Картина 1
Вон там, в углу, карандашом,
На мятом ватмане, потертые углы.
Повсюду в малом и большом
Таится боль от искореженной иглы.
Поблекли черные черты,
Расплылся след, - он ставил здесь стакан с вином,
Открыты внешние порты,
Но третий лишний вновь врывается в бином.
А суть проста: на пьяный стол,
А там портвейн, окурки, карты, три свечи,
Легла, прекраснейшим из зол,
Её рука под сероватые лучи.
Склонила голову к плечу
И руку скрыл к локтю волнистый штрих волос,
И взгляд усталый на свечу
Прекрасных глаз, и в них неведомый вопрос.
У ножки кляксою пятно,
Повисала плетью вниз безвольная рука.
Разлито черное вино,
Разбит стакан, и жаль слегка.
Укрылся тенью задний план,
Но проступают очертания фоно,
Когда-то ярый меломан,
Он здесь играл, но это было так давно.
На полировке черный кот
О чем-то с пламенем болтает по душам,
Кошачий выписав бойкот,
Гостям, хозяйке, даже может быть мышам.
Шестерка пик, семерка треф,
И пара троек вместе с порванным вальтом,
Тот грязный стол и чистый блеф,
И лица те сквозь дым всплывают как фонтом.
Картина 2
А вслед за ней на полстены,
На штукатурке, потемневшей от времен,
Слегка растрескавшись, видны
Детали фрески для наследников племен.
Чудесный мальчик лет пяти,
Раскрыв глазенки, со стены глядит на мир -
Ещё не пройдены пути,
Не различимы - грохот войн и пенье лир.
Кто он? Последний эрудит?
Злой гений или глас людской к святым?
Раздвинув ножки, он сидит
На самой грани между добрым, между злым.
И все смешалось в круговерть,
Разбилась суть на сотни маленьких картин,
Любая жизнь, любая смерть
Сплетает сетку из тончайших паутин.
С ним рядом, с правой стороны
Волной раскинулись прекрасные сады,
И дымка легкой пелены
Волнует шаг, и с веток райские плоды.
Но что такое? Что за чушь?
Каприз художника, иль спор с самим собой?
Что вместо бестелесных душ
О! Кисть безвольная, послушною рабой,
Намалевала всех мастей
Столиких дьяволов, вводящих жертв в искус.
В объятьях пагубных страстей
Томится рай, смакуя яблок райских вкус.
А слева тьма разверзла ад,
Кровавой лавой, растекаясь с черных гор,
Где человечий тонет смрад,
И дым зловоний в мир несет чуму и мор.
Но на обугленной земле -
То тут, то там её мелькают островки -
Не перепачкавшись в золе
И в брызгах крови, словно в море поплавки,
Стоят послушники небес,
Как изваяния в бесчисленном ряду,
Как белоснежный зимний лес,
Застыли ангелы в придуманном аду.
А сверху радугой весы,
На чьих плечах луна и солнце двух миров:
Для геенны огненной - часы,
Глазам Эдема - диск монеты, блеск даров.
На равновесии сторон
Стоит весь мир, и ноль подобно королю,
Венчает сущность всех корон,
Дороги все приводят в Рим, и там к нолю.
Картина 3
Он шел медлительно вокруг,
То, приближаясь, то напротив - отступал,
Желанье глаз, творенье рук,
И грудь - один неразорвавшийся запал.
Взбесился пульс, как сто сердец,
Заныла память, пред натянутым холстом,
Её черты, его венец,
Пол-оборота, ясный взгляд, косым крестом,
Небрежно руки на груди,
Улыбка нежно освещает весь портрет,
Рождая мысль, что впереди
Сорвется с губ тех, вечной юности секрет.
Она стоит спиной к окну,
В вечернем платье цвета темно-алых роз,
Оно подобно волокну,
Что облегает сочетанье стройных лоз.
А за окном танцует снег,
Кружится в вальсе, как в последнюю метель,
В волшебном царстве сладких нег,
Волною стелит серебристую постель.
Он поднял голову - все так:
Февраль поземкою прощается с землей,
Наденет вскоре белый фрак,
Помашет полой и развеется с зарей.
Придет на улицы весна,
И на картине за окном блеснет капель,
Листва очнется ото сна,
И легкой зеленью проявится апрель.
Ворвется май в его дворы,
И кисть небрежно расчеркнет в окне грозу,
Сотрет небесные дары,
И пылью летней чуть припудрит бирюзу.
Мелькают месяцы стрелой,
Ног милый образ вечно тот же, что и был,
И лишь погода слой на слой,
И самый первый он давно уже забыл.
Эпилог
Слегка взволнован, но слегка,
И в голове, ну хоть бы тень от нужных фраз,
Как пух изнеженно мягка
Дорога к ней, и все как будто в первый раз.
Небрежный шаг, букетик роз,
В кармане сверток, перевязанный тесьмой,
И тень с лица, дыханье гроз,
И снова март, и день, по-моему, восьмой.
27.03 2000