ТРАВА
1997
Посвящается Г. К. Честертону, Н. К., молодому Хорину и Масленникову,
которого не было
ЧЕСТНЫЕ МОЛИТВЫ
* * *
Я ограждён от смеха и довольства,
Невольно честный, как удар в лицо,
Постигнул обезличенные свойства,
Заливши кровью обручальное кольцо.
Всегда открыт для горечи и плача,
Сгораю в очищающей беде,
Сознательно отвергнувший удачу,
Везде бывающий, не принятый нигде.
* * *
Ты влюбляться должна в молодых и красивых,
За тобою идущих на штурм бытия,
Разорвавших пространство и время России,
Покоряющих жизнь. Только это не я.
Я остался в потухнувшем семьдесят пятом
Между скользких эпох и неискренних войн,
В созерцаньи дождя, в ожиданьи зарплаты,
Оборвавший полёт и довольный собой.
* * *
Для вас, сотрясающих время,
Для вас, разодравших листы
Учебников и откровений
Вселенской больной суеты,
Для вас, обозначивших цели,
Палящих с упора и с рук
По тем, кто привычное ценит,
Вцепившись в дрожащий испуг,
Для вас, выходящих на трассу
С сухой папиросой в зубах,
Для вас эта просьба, заразы:
Не бейте, пожалуйста, в пах.
* * *
Расплывчатых очков прищуром тусклым
Смотреть в лицо знакомым зеркалам,
Интеллигентно, грамотно, по-русски
Сметать ладонью крошки со стола,
Читать произведения искусства –
Заботы, понимаете, дела...
* * *
Я – мужчина с бесцветною внешностью
И с болезненным цветом лица,
Неспособный к спасительной нежности,
Опоздавший на четверть часа.
Кто идёт по узорам гранитовым
В глубину коридоров Кремля,
Если дверь нараспашку открыта вам –
Может быть, придержал её я.
А в конце, извините заранее,
Переплёт анфилад перекрыт –
Это, не привлекая внимания,
Моё тихое тело висит.
* * *
Эпитафия
Укрыт светотенью,
Победами пирровыми
Евгений Евгенье-
Вич -инифицированный.
ЗЕРКАЛА
* * *
Мне гармоничность не близка,
На дне мерещатся изъяны,
В ней сокровенная тоска,
В ней откровенные обманы.
Мне жизнь оглохшая родней,
Её разломы мне понятней,
Её разрывы мне больней,
Но благостней, но благодатней.
Так у дымящейся реки
Недвижны люди-рыболовы,
Их небогатые уловы,
Их полосатые носки.
* * *
Ты почему меня не любишь?
Мне странно чувствовать отказ –
Как будто робостью остудишь
Страсть, закипающую в нас.
Поднявши руки, сбросив платье,
Прочувствуй вечную игру,
Прочти дешёвое заклятье,
Не приводящее к добру.
Спроси неискренне у мамы,
Как это было в первый раз,
Взгляни в глаза свои упрямо,
Не отводя горящих глаз.
И, отступая тихо к двери
За медицинскую сестру,
Ты сможешь смело мне поверить,
Как верит плаха топору.
* * *
Ты за меня не вышла замуж,
Я до сих пор не знаю, как
Мы разговаривали с мамой
Под пятизвёздочный коньяк.
Как мама нарезала сало,
Просоленное с чесноком,
И доставала из подвала
Капусту с клюквой и лучком.
Ты прислони лицо к стакану –
В нём отражается вода...
Поминками по Магадану
Дрожит надтреснутое «да».
* * *
Сколько лет тебе –
может быть, только семнадцать.
Сети чёрных волос –
твой естественный цвет.
Прикрывая глаза,
ты не хочешь сознаться
Скромной девочке в жёлтом,
что её больше нет.
Впереди бесконечность
на дорогах свободы,
Обрывается жизнь
по законам судьбы.
И глазами в глаза
только ты и природа,
И дрожат капли крови
на укусе губы.
* * *
Мне не хватает других,
Что со мной разделить могут звуки,
Кто остаётся в живых
После незавершённой разлуки.
Им разрешу обвинять
Моё имя на титулах книг,
Если услышат меня,
Моё слово, мой шёпот, мой крик.
* * *
Когда я захочу, я напишу,
Что знаменитый Масленников – сволочь.
Не раньше и не позже, но тогда,
Когда он этой сволочью предстанет.
И я его смиренно попрошу
Однажды ночью, лучше ровно в полночь
Прийти ко мне без пользы и вреда,
Когда я снами выцветшими занят.
Я попрошу его, чтоб рассказал,
Как я любил Наташу Гибаленко.
Ну что с того, что он не знал о том,
Что, нынешний, он будет равнодушен,
Когда я правду истинную лгал,
Он честно ложь разучивал за стенкой
И вытравил молитвой и постом
Бессмертную всклокоченную душу.
А если не захочет он прибыть,
Зачитывая лекцию студентам,
Закусывая водку колбасой,
Записывая мелочи дохода,
Я буду прав, плевав в его следы,
И буду грешен, посылав зачем-то
К нему, чтобы тревожить свой покой
И торопить чужое время года.
* * *
Правда есть – мы биться были рады,
Пробивать обманы ржавых лат.
В поединке мы скрестили взгляды
И чужой выдерживали взгляд.
Вместе обращали мы к рассвету
Ослепленье огненных зрачков.
Пламя обожгло глаза поэту –
Вспыхнул быстро и сгорел легко.
Я один на правильной дороге,
Лживых мыслей отрясаю прах.
Спорить нужно только о немногих,
О красивых, искренних словах.
* * *
Засохшей кистью смешивает краски
Закатный луч в альбоме голубом.
Погашен верхний свет, и веришь в сказку,
Прочитанную ночью перед сном.
Забыть себя, как странного другого,
Забыться в философском словаре...
А истины всего четыре слова,
Отмеченные в школьном букваре.
* * *
Луна пробуждается в сумрачной выси,
Закат прожигая кровав,
Но это останется в песнях «Алисы»,
Это трава.
Тоска отражений замрёт и отпустит,
Смывая нагары бравад,
Но это прорвётся пунктирами пульса,
Это трава.
Беззвёздные бездны, заполнив пространство,
Скользят в пятигорский провал,
Но это проснётся в звучаньи органа,
Это трава.
Не сбудутся в мире небывшие были –
Последние мысли о вас,
Но это рассыплется мелкою пылью,
Это трава.
У СТЕНЫ ИСТИНЫ
* * *
Спасибо товарищу Сталину
За нашу порочную юность!
Пускай на пол-литра отстали мы
В пути по колено вперёд,
Но светлое имя Иосифа,
Аврама, Исака и Якова
В зубах наши губы уносят,
Хотя и уронят вот-вот.
* * *
Я не рыдал над мавзолеями
Константинопольских вельмож,
Где запечатывали злее мы
Судьбы клокочущую ложь.
Молитвой грешною изранятся
Глаза на выцветшем челе.
Кто в смерти принял смерть, останется
Лишь барельефом на скале.
* * *
Мечом коротким
Легионеры
Величат Рим.
Блаженство кротким –
Воздвигнет веру
Ерусалим.
Толпа орала.
Мальчишки ждали.
Живые – где?
И кровь стекала
В его сандали
По бороде.
От брата к брату –
И дрожь по листьям –
Отводят взор.
В лицо расплата.
Над пепелищем –
Горит костёр.
* * *
Не надо брать Берлин, военачальник Конев,
Поставлены ребром понтоны на реке,
Уже увидел смерть танкист в фаустпатроне,
И рвётся пульсом жизнь в оторванной руке.
Горящее КВ не требует закуски,
Жестянки орденов не сберегут тепла,
Немецкий пионер и бравый парень русский
Лежат в одном ряду сжигаемых дотла.
Уже настала ночь со вторника на среду,
Уже стекает кровь с Зееловских высот,
И, развернув полки по ордену «Победы»,
Оставьте лекарям простреленный висок.
* * *
Начало века. Безотрадно тихо.
В Сибири Ленин. Умер Соловьёв.
Россия приготовилась по книгам
Налиться кровью человечьих слов.
А время жаждет заливать слезами
Утоптанную в грязь земную твердь,
Разбрасываясь мятыми словами.
А слово – это только жизнь и смерть.
* * *
«Постой, подумай же немного!
Ты это ли признать готов:
Мир бесконечен – нету Бога,
А есть лишь множество миров.
Остановись, пока не поздно, –
Сомнения родишь в сердцах!
Ведь если мир наш не был создан,
То Бога нет, и люди – прах.
Прервись, взгляни, в какие бездны
Тебя гордыней увлекло!
Пусть мир блистает многозвездный,
Когда нет Бога – будет зло».
Но он предал себя обману,
О снисхожденьи не просив.
Оправданно сожжён Джордано.
Не искушайте малых сих.
* * *
Пасха. Москва
Колокола – надтреснуто и сухо,
Искрятся натуральные меха,
И гекатомбы блудодеев духа
Не защитят от смертного греха.
ЗАПИСКИ ГРАММОФОНА – 2 (ЗИМНИЕ)
* * *
Д. Р. Б.
Здравствуй, брат, это я, я пишу тебе старые письма.
Ты однажды сказал, что мы знаем, зачем рождены,
Что мы знаем, зачем осыпаются мятые листья,
Что мы знаем, кому не дожить до прошедшей весны.
Ты меня обманул, ну и пусть, право, я не обижен.
Просто я наблюдал, на улице мёрзнет вода,
Укрываются люди под белые, низкие крыши,
Снег ложится на снег, он останется, это всегда.
Неужели теперь ты мне скажешь, что чувствуешь правду?
Но за ложью идёт отрицание сути вещей.
Ты выходишь во двор, может быть, только в этом и прав ты,
Что курить натощак неприлично для старых мощей.
Некультурные взгляды тебя остановят на входе,
Но стряхнув снег с пальто, но стряхнув пепел в след у крыльца,
Ты прошествуешь прямо, на шаг приближаясь к природе
И задёрнув шарфом от людей выраженье лица.
Вот студенты твои, их нелепые, мутные взоры
Отражают тебя, говорящего: истины нет.
Унижается смысл в лицезрении вечности хором,
Если скоро звонок и в столовой оплачен обед.
Пообедать всегда доставляет отраду желудку.
Подремать иногда расслабляет суставы спины.
Сколько дней и ночей помещается в рваные сутки,
Но мы вечером были с тобою на жизнь рождены.
Появились мы врозь, если хочешь, умрём с тобой вместе
Посреди февраля, выпивая дыханье зимы,
Как сбежавшие в смерть от единственной истинной вести,
Как лежавшие рядом в снегу, как родные, как братья, как мы.
Может, хочешь ты жить? Погоди, ведь уже это было –
Ты прожил один раз, даже если ещё сорок лет.
Ты ходить будешь в вуз, возбуждённый, спокойный, унылый,
Мел стирая с доски объявлений, что выхода нет.
Ты не веришь себе, и ты искренне в это не веришь.
Что же, искренне лгать – это тоже услада уму.
Растопырив ладонь, в пустоте щедрой мерой отмеришь
Достояние лжи, поклоняясь себе одному.
Ради этого стоило остро испытывать муку,
Наслаждаясь игрою, божественно смелой игрой,
Но когда ты возьмёшь горсть земли в напряжённую бледную руку,
То оставишь себя вместе с ней под цементной плитой.
Только радует солнце, и радует тем, что не гаснет.
Только радует свет, оттого, что приносит нам свет.
Кто-то лгал нам в лицо, что живём в ожидании казни,
Но другой кто-то правду назвал в бесконечности лет.
Что же делать тогда, когда знаешь, что всё уже делал,
Когда видел себя, открывающим дверь на мороз.
Надо просто стереть на доске то, что было написано мелом,
И спросить у себя и себе дать ответ на вопрос.