Я как-то вышел в полночь
на улицу, запомнив
тепло моей Мари.
Даны мне были в помощь
луна и фонари.
Светилами ведомый,
храня Мари уста,
от сталинского дома
в хрущобные места
я шел дорогой веры,
широкой и прямой.
Колонны пионеров
бежали вслед за мной,
повязывали галстук,
совали в нос цветы…
Луна катилась – маслом
в кругу сковороды.
Фанфарило туфтело
у типовых фанер.
Завидев это дело,
фонарь офонарел!
Я галстук с шеи сдернул
и рысью сей же миг
куда-то резво дернул
и выбежал - в тупик...
Там кто-то в шляпе бойко
командовал: "Давай!"
Кипела перестройка,
снося родной Шанхай.
И, повертая воду,
реке велел плакат:
"К двухтысячному году
здесь будет город-сад!"
И ускорялись раком
до положенья риз
двенадцать ап...прорабов,
тринадцатый - Борис.
Смотрела с интересом
луна в земную тишь,
как дюжина балбесов
соорудила лишь
полдюжины подъездов
без этажей и крыш!
Крючком фонарь загнулся
и скорчилась луна...
Я тоже повернулся
и вскоре вышел на
проспект Побед. Протопав
назад подлунный мир
сквозь брежневки, хрущобы
и сталинский ампир,
по мартовской окрошке
привел свои следы
к игрушечным окошкам
в горшочках резеды.
И, словно от погони,
я запер двери - и
почувствовал ладонью
тепло моей Мари!
Будильник тихо тикал,
котенок тонко пикал,
и мышка Вероника
скребла косяк двери...
И гасли, гасли, гасли,
как тающее масло,
в сковороде зари
луна и фонари.
март 1990