По забору ползла непотребного вида кошка. Взгляд её был настолько непотребным, что вызывал справедливое отвращение у всех без исключения граждан. Засаленная шкура её настолько непотребно выглядела, что не нравилась даже самой кошке. Непотребными так же были её манеры, повадки и наклонности. Бывало проберётся она в весьма приличное заведение или случится ей появиться в людном месте, как все сразу замечают её непотребность и выражают себя настолько непотребными словами, что сами после им удивляются. Ну, да бог с ней.
От Лобова пахло нафталином. Нестерпимо пахло. Не то чтобы он работал в нафталиновой лавке, носил его в карманах или употреблял в пищу, а просто пахло и всё. Никто не мог понять, почему это происходило, даже сам Лобов.
Семён любил пауков. Нельзя было сказать, что он разводил их или приносил к себе с улицы. Просто в квартире его, их на редкость много развелось. Он даже, если случится пауку упасть в раковину или какое другое гиблое место, непременно помогал ему выбраться и пересаживал в лучшее, на взгляд Семёна, место. Объяснить такую любовь было достаточно сложно, хотя пытаться стоило бы. Можно предположить, что любовь к паукам, например, строилась на нелюбви к комарам, что вполне справедливо. Но наши с вами предположения его ни сколько не занимали.
Здесь напрашивается вывод, но делать этого я не буду.
***
В печке сидело трое. Было тесно. Первый попытался просунуть затёкшую ногу между головой третьего и бедром второго, но этим лишь сделал их пребывание в печи ещё более стеснительным. Третий пытался выгнуться в дугу вдоль печной притолоки, но нечаянно наступил на руку второму, которому и так было не сладко и он справедливо возмутился. Тогда второй и так уже достаточно перемазанный сажей решил думать о Боге, чтобы обрести облегчение в вере. Но это плохо помогало и он решил поспать. Но как трудно спать в такой тесноте.
А зачем эти трое сидели в печи до сих пор ни кому не известно.
***
Замшелов встал со стула и вместе с ним встало что-то нехорошее в его душе. Замшелов сел, а что-то нехорошее в его душе продолжало стоять. Тогда Замшелов закурил. Тогда что-то нехорошее в его душе посмотрело на него, сидящего внизу. Видимо в это нехорошее стал попадать дым. А поскольку оно было нехорошим, то не обратить на это внимание просто не могло. Но это не беспокоило Замшелого, поскольку в нём, сидящем, не было уже ничего плохого и печалиться, значит, было не о чем.
***
Птица летела очень быстро. Она была молода, проворна и жизнелюбива. Кроме всего прочего она была сильна. Взмахи её крыльев приводили в движение воздух и тем самым её. Больше всего в жизни птица любила скорость, высоту и осознание своего превосходства над другими, менее быстрыми птицами. Это придавало ей ещё большее проворство и наполняло жизнь смыслом. Одним словом, не было ей равных (но это уже четыре слова, впрочем, это её не печалило). Так вот однажды случилось ей ... (хотя и это не важно). А важно то, что высоко в небе она увидела самолёт. И больше о ней никто ничего не слышал.
***
На обочине сидел маленький старичок и тряс своей бородой. Приговаривал он при этом «ням– ням - ням» и ударял ладошами по пыльной дороге, отчего вокруг старичка постоянно стояло облако пыли.
«Ням-ням, ням-ням»,- повторял он.
Из динамика клуба неслось:
«На мучитель зад аёт сыксамизадачи...»,
Эхо: «Чи-чи...»,
Старичок: «Ням-ням»,
«Кандидатна укитот...»,
Эхо: «От-от...»,
«Ням – ням - ням»,- не унималась старость.
«Над задачей плаа ачет...»,
Эхо: «Чет-чет...»,
Старичок: «Ням-ням-ням»,
«То лиещё будет...»,
«Ет-ет...»,
Старость: «Ням-ням-ням»,
«То лиещё будет...»,
«Ет-ет...»,
«Ням-ням-ням»,
«То лиещё будет ой ойой...»,
«Йой»,
«Тьфу»,- сказал старичок и выплюнул залетевшую муху, с большими от удивления глазами.
«Ням-ням»,- посмаковал старичок и хлопнул по пыли.
«Тьфу»,- сказала муха и улетела к помоям.
Между тем по дороге, волочась выменем по земле, шла корова. Глаза её были грустные и пустые. Так что через них можно было запросто увидеть белую черепную кость.
Чудесный выдался день.
Просто праздник.
***
Кандейкин ехал на автобусе. Он уже открыл было рот, чтобы зевнуть, как вдруг ему в рот что-то залетело и встало поперёк, поскольку вдоль оно помещалось весьма затруднительно. Благодаря этому происшествию, лицо Кандейкина изобразило достаточно натянутую улыбку, что никак не сообразовывалось с его нынешнем состоянием настороженной растерянности. Он удивлённо моргнул глазами и закрыл рот, поскольку ехать в общественном транспорте с открытым ртом, было бы верхом неприличия. Это залетевшее новое обстоятельство весьма удивило и озадачило Кандейкина, но, будучи в таком людном месте, он, дабы не привлекать к себе внимания, выстроил на своём лице непринуждённую мину и упёрся глазами в спину стоящего впереди мужчины.
К слову сказать, этот мужчина выглядел настолько крупным, что действительно делало его таковым, и занимал настолько много места, насколько и было ему свойственно. На его большой промокшей от пота спине, а было лето, в месте впадения его огромной рубахи в сиреневого цвета брюки, крепился миниатюрный радиотелефон, который, кстати сказать, выглядел на нём настолько нелепо и несоразмерно, как свисток у пытающегося свистнуть слона. Но речь, впрочем, не о нём.
Кандейкин тем временем пытался это что-то, внезапно залетевшее ему в рот, исторгнуть из недр своего организма, но тщетно. Оно лежало и, по всему вероятию, чувствовало себя весьма комфортно. Некомфортно чувствовал себя язык Кандейкина, которому из-за явной тесноты, никак не находилось места. Он просовывал его под что-то, над ним, но желательного комфортного положения так и не добивался. «Удивительное дело», - подумал Кандейкин. «Это ж надо было мне собраться зевнуть в настолько неподходящий момент», - опять подумал он и загрустил.
Но тут, видимо, состоялась, нужная Кандейкину остановка, и он вышел, так что узнать о его дальнейшей судьбе весьма и весьма сложно.
Насколько же наша жизнь непредсказуема и богата на неожиданности.