Я умею говорить без надрыва,
Я умею не тиранить аккорды.
Пусть рыдают над тобой херувимы,
Надо мной настилают доски,
Я ещё поживу, над обрывом
Прохриплю ещё cвоё последнее слово.
Дорогой, ты мне дорого стоишь,
Ты мне стоишь и веры, и Родины,
Ты мне стоишь и чести, и почестей,
Кладбищ, капищ, хранилищ и россыпей
Золота... Что от тебя мне останется,
Если я раскрою тебя ножичком?
Алый мрак, перекаты гортанные,
Твои муки, ещё теплокровные...
Я возьму твои руки в чеканные
Золотые оковы заковывать,
Я глаза твои, гибельно странные
Из лица стану вымуровывать.
Я отрежу по одному твои пальчики,
Я сотру твои губы, сотку твои волосы
В лёгкий шёлк белокрылого савана,
Твои брови взлетят, словно два воробушка...
Кто-то скажет: "Зачем же уродовать?"
Я отвечу: "Отнюдь, я всего лишь художница
И рисую такой натюрморт"...
В пьяной ярости исковеркана
Жизнь-пощада, и голыми нервами
Мне червивое сердце гладил...
"Отпусти меня!" Детка. Деточка.
Мне никак с моим сердцем не сладить.
Я умею говорить без надрыва,
Я умею не тиранить аккорды,
Вырастать над твоею могилой
Камнем, радугой, небом, и морем.
Я взобью облака, как перину,
Постелю тебе, мой птенчик, постельку,
Я тебя так некстати любила,
Приметала грубой ниткой живое,
И дыханье, как губу, закусила,
Истоптала надежду, как стельку.
Ранний свет тускло щурится в окна,
Ночь линяет, и звёзды в тоске.
Переломаны рёбра и стёкла,
Возвращаюсь домой налегке.
Как достать мне тебя - не об этом,
Мне об этом и думать нельзя;
Перекопаны все рассветы,
Все рассветы со мной на ножах,
Потому что завёрнуто где-то
Тело гибкое в войлок и страх.
За спиной слышу вопли сирены,
Этот острый и жалобный вой.
Я как чую: они приедут
И с лопатой придут за тобой.
Сдвинут камень и в душу залезут,
И затянут: "Господь, упокой!"...
Мне метаться, царапая стены,
Грызть наручники, часто дыша.
Ты, крылатый и вдохновенный,
Надо мной в золотых облаках.