Без надежды и скрыть злополучную сонную робость,
И не зная путей в благодатный загадочный край,
Провести по перилам, сжимая опилок суровость,
Чуть озябшей рукой, чтобы вспомнить несбыточный рай.
Птицы чистых полей разомкнут полновесное небо,
Расцветет перламутр над бескрайней неслышной зарей.
Может, Бог и пошлет золотисто-шершавого хлеба
На отскобленный стол, но как горло же сводит порой!
И опять все не так. Повторяются рифмы истерто,
Да трехсложный размер умножается длинной строкой.
В золотых куполах отблеск солнца кладбищенски мертвый
Провожает дома, и могилы, и бренный покой.
Вечерами всегда остывают знакомые стены,
А в сухие колодцы опять опускают бадьи.
Заторможенно-ровно вскипает и клочьями пены
Черно-красной плывет среди сопок осеннее “Жди...”
Сколько дней прометнулось, холодными ветками брызжа
И сжимая скалу над опущенным черным мостом!
Сколько нам не везло, сколько падали в мутную жижу,
Но вставали потом, но вставали, вставали потом!
Как сказать за стекло, крикнуть сонному серому небу:
“Пропади хоть на миг и открой бесконечную Даль!”
Или красному сну, в жарком гневе летящему Фебу:
“Отойди от ворот, покажи звездно-голую сталь!”
Что нам долгие сны, их бессонница съест без остатка,
Пусть бес-сон упадет в порыжевшую горсть простыни.
Приоткроется вновь у дороги кирпичная кладка,
Чтобы ночь показать, а за ней — лишь скелеты одни.
На могильных буграх шевельнется трава луговая,
И малинник густой под крестами качнется над ней.
И осветит луна спелых ягод багровость, что, тая,
Расплывется над плитами белых и черных костей.